Партийная многополярность французской политики

Партийно-политический спектр во Франции отличается традиционным разнообразием сил и лидеров, борющихся друг с другом за власть. Длительное время главным водоразделом служила дихотомия «левые-правые», но все чаще констатируется, что сегодня это деление уже потеряло смысл: идеологические баталии уже не так остры, как раньше, особенно учитывая, что перед партиями «мэйнстрима» четко обозначился общий враг — «Национальный фронт». В каком состоянии французское политическое поле находится перед очередными президентскими выборами, предстоящими в апреле – мае 2017 г.?

Партийно-политический спектр во Франции отличается традиционным разнообразием сил и лидеров, борющихся друг с другом за власть. Длительное время главным водоразделом служила дихотомия «левые-правые», но все чаще констатируется, что сегодня это деление уже потеряло смысл [1]: идеологические баталии уже не так остры, как раньше, особенно учитывая, что перед партиями «мэйнстрима» четко обозначился общий враг — «Национальный фронт». В каком состоянии французское политическое поле находится перед очередными президентскими выборами, предстоящими в апреле – мае 2017 г.?

Зрелая многопартийность, мнимый бипартизм

При анализе партийно-политической системы Франции еще несколько лет назад был чрезвычайно велик соблазн указать на тенденцию к бипартийности: на каждом фланге выделялись очевидные лидеры — социалисты и правоцентристы, — распределявшие между собой основную долю голосов избирателей и мест в выборных органах власти. Тем не менее в последние десятилетия ситуация выглядела далеко не всегда так просто. Основатель Пятой Республики Ш. де Голль скептически относился к какому-либо партийному размежеванию, считая, что именно неспособность «режима партий» принять быстрое решение привела Францию к поражению 1940 г. «Общенациональный лидер», которым позиционировал себя генерал, не нуждался в партийной поддержке — его легитимность проистекала из личной харизмы величественного «республиканского монарха», стоящего выше текущих дел и решающего в качестве арбитра конфликты между ветвями власти» [2]. В остальном же именно борьба партий определяла содержание политической жизни, и когда Пятая Республика, пережив своего основателя, вошла в зрелую фазу функционирования, партии вернулись на авансцену («четырехгранник» коммунистов, социалистов, центристов, неоголлистов в 1970-1980-е гг.).

Впрочем, на каждом фланге продолжалась борьба за лидерство: союзники против левых, неоголлисты и центристы не упускали возможности обойти друг друга. Это противостояние сошло на нет только в 2002 г., когда был создан «Союз за народное движение», задумывавшийся как единая крупная партия справа. Одновременно социалисты сумели воспользоваться отступлением коммунистической идеологии и длительным пребыванием на президентском посту своего лидера Ф. Миттерана (1981-1995 гг.), чтобы четко обозначить свое преимущественное положение слева. В итоге, действительно, имеются основания полагать, что к началу 2000-х гг. французская политическая система подошла к «моменту бипартийности». Тем не менее французский вариант лидерства двух партий все еще лишен строгости: ни одна из сил до сих пор не в состоянии выиграть президентскую кампанию, рассчитывая только на свой электорат, а время от времени появляются и оппоненты фаворитов, приближающиеся к ним по уровню поддержки. В 2007 г. статус третьей силы все еще пытались удержать центристы (Ф. Байру получил 18,5% поддержки), а на настоящий момент опаснейшим соперником «мэйнстрима» следует считать «Национальный фронт», чей лидер М. Ле Пен заняла уверенное третье место в 2012 г. (17,9%) и имеет высокие шансы выйти во второй тур президентской кампании–2017. Таким образом, наиболее адекватный термин, способный охарактеризовать французское политическое поле, — «многополярность». Однако такая архитектура не лишена внутренней динамики: масштабы влияния каждого центра силы имеют свойство изменяться в большую или меньшую сторону, а некоторые игроки, такие как коммунисты или центристы, — практически исчезать со сцены.

Навстречу новому балансу политических сил

Евгения Обичкина:
Парадоксы реформы труда во Франции

Перегруппировка сил, происходящая накануне президентских выборов–2017, отражает полицентричную логику функционирования французского политического поля. Традиционные фавориты — социалисты и правоцентристские «Республиканцы» — вынуждены уточнять свои программные установки, приводя их в соответствие с итогами пятилетнего срока Ф. Олланда. Правоцентристская оппозиция провела в ноябре 2016 г. праймериз, на которых не только определился общепартийный кандидат, но и был сделан принципиальный выбор, с какой позиции критиковать правящее большинство. Вместо более жесткой линии Н. Саркози или умеренной программы А. Жюппе, позволявших бы сыграть на поле «Национального фронта» или центристов и умеренных социалистов, выбор «Республиканцев» пал на комбинацию либеральных экономических мер и консервативного подхода к социальным вопросам, предложенную Ф. Фийоном. Критики экс-премьер-министра обвиняют его в ультралиберализме в духе М. Тэтчер: оппоненты как слева, так и справа считают его предложения снизить количество сотрудников государственного аппарата на 500 тыс. человек, уйти от ограничения рабочей недели 35-ю часами и повысить пенсионный возраст до 65 лет недопустимым разрывом с французской социальной моделью. Так или иначе, уже ясно, что программа Ф. Фийона слишком сильно отличается от повестки дня социалистов, чтобы считать фундаментальные различия между левыми и правыми совершенно неактуальными. Важным пунктом критики А. Жюппе в ходе праймериз был как раз умеренный характер его программы. В этой связи выдвижение Ф. Фийона показало обратное стремление избирателей «Республиканцев» — вернуться, после многолетнего дрейфа к центру, на более правую платформу. В определенной степени ставка экс-премьера на комбинацию экономического либерализма и социального консерватизма воспроизводит программу ОПР 1980-х гг., когда деление на два фланга было вполне актуально: в таком же программном стиле в то время лидер неоголлистов Ж. Ширак пытался бороться против социалиста Ф. Миттерана.

Процессы схожей природы происходят и в стане социалистов — с той лишь разницей, что главной левой партии страны приходится заново находить свою идентичность на фоне не только оппонентов справа, но и идейного кризиса, в который Социалистическая партия угодила после прихода ее кандидата к власти в 2012 г. Современная версия социал-демократии, выраженная в курсе Ф. Олланда и поддерживавшаяся большинством СП, была реализована крайне неудачно: ярчайшим свидетельством тому служит факт, что вместо обещанного снижения безработицы за четыре с половиной года правления Ф. Олланда официальное число безработных граждан выросло почти на 1,3 млн человек, достигнув, по состоянию на декабрь 2016 г., 6,2 млн. Президент не сумел найти решения и других насущных проблем: слабого экономического роста, активизации миграционных потоков, ощутимого снижения инициативности французской дипломатии. Следовательно, перед выборами 2017 г. социалистам, уже без отказавшегося баллотироваться на второй срок Ф. Олланда, приходится находить идеологический ответ на свою же программу пятилетней давности. Варианты в этом плане различались существенно: более правый курс экс-премьер-министра М. Вальса или левая альтернатива экс-министра экономики А. Монтебура, связанная с частичной национализацией банковского сектора и ставкой на крупную промышленность. Некоторые обозреватели даже усматривали в линии А. Монтебура элементы классического голлизма: экономический дирижизм, готовность вольно относиться к соблюдению договоров, не соответствующих французским национальным интересам, внешнеполитический курс на равноудаление Франции от США и России. Как и на праймериз правоцентристов, где Ф. Фийон обошел своих оппонентов буквально за считанные дни до голосования, неожиданным итоговым победителем стал вовсе не кто-либо из пары Вальс-Монтебур, а экс-министр образования Б. Амон, переигравший своих соперников в обоих турах. Он также представляет более традиционное левое крыло Соцпартии, предлагая ввести новые ежемесячные выплаты для всех граждан (до 750 евро), дать иностранным гражданам право голоса на местных выборах, сократить долю электроэнергии, вырабатываемой на атомных электростанциях, прекратить использование дизельного топлива и т. д. Таким образом, не с А. Монтебуром, но с Б. Амоном социалисты все же двинулись от центра обратно — на левый фланг политического спектра.

Алексей Чихачев:
Следующая остановка — Елисейский дворец

Однако, как и диктует многополярная логика политического поля, кампания 2017 г. совсем не ограничивается событиями в главных противоборствующих лагерях. С одной стороны, за последние несколько лет «Национальный фронт» сделал все, чтобы приблизиться к статусу третьей силы: получил 14 мэрских кресел по итогам муниципальных выборов–2014, выиграл последние выборы в Европейский парламент (24,8%), впервые в своей истории получил места в Сенате. Миграционный кризис, обострение террористической угрозы, экономические проблемы значительно усилили позиции М. Ле Пен, судя по всему, способной повторить достижение ее отца в 2002 г. и выйти во второй тур президентских выборов. С другой стороны, региональная кампания 2015 г. выявила главную проблему НФ: выигрывая первый тур голосования, партия впоследствии не может отыскать союзников на политическом поле и подключить какие-либо резервы поддержки. Ставка только на собственные силы свидетельствует об определенной условности статуса «Национального фронта» как игрока, равного по влиянию фаворитам. Подлинная третья сила должна отвечать определенным структурным условиям: быть договороспособной в глазах других партий, чтобы они не объединялись против нее каждый раз, как она выходит во второй тур; иметь региональное представительство, структурированное по всей стране, а не только в отдельных центрах – «бастионах» влияния партии (для крайне правых это обычно департаменты на севере, северо-востоке и юго-востоке страны). Без этого НФ до сих пор остается оторванным от остального политического поля и, ориентировочно имея до трети от общего числа голосов в поддержку своего лидера, гораздо скромнее представлен в органах власти.

Наконец, существуют и другие силы, способные осложнить жизнь фаворитам. Между социалистами и «Республиканцами» располагаются не только центристские «Демократическое движение» (наследник жискаровского «Союза за французскую демократию») и «Союз демократов и независимых», но и новый «несистемный» кандидат — экс-министр экономики Э. Макрон. Он пытается выдержать курс на одновременное обеспечение социальной справедливости при оживлении рыночной экономики, отдаленно напоминающий «новый лейборизм» британского премьер-министра Э. Блэра в 1990-е – 2000-е гг. По состоянию на конец января 2017 г., согласно опросам, с такой программой Э. Макрон имеет шансы на серьезную поддержку (до 21% в первом туре), позволяющую ему даже вмешаться в борьбу М. Ле Пен и Ф. Фийона. Избрание Б. Амона единым кандидатом от социалистов может добавить Э. Макрону еще один резерв — правое крыло Соцпартии, чей кандидат М. Вальс проиграл праймериз 29 января. Кроме Э. Макрона, угрозу для социалистов представляет еще один политик, некогда от них отмежевавшийся, — более близкий к коммунистам Ж.-Л. Меланшон (до 13-15%). Следовательно, весь парадокс ситуации на левом фланге в 2017 г. может заключаться в том, что поиск СП своих новых программных акцентов завершился слишком поздно: как левый, так и правый вариант социал-демократии успели воплотить в себе политики, уже никак не связанные со своей бывшей партией.

В поисках новой «внепартийной» внешней политики

Переносятся ли идеологические баталии на внешнюю политику Франции, или же она с каждым новым президентом остается неизменной? В условиях биполярной конфронтации французская внешняя политика находила свое место в мире, следуя идеалам, сформулированным Ш. де Голлем: идее «величия», неподотчетности в принятии решений, преодоления системы лидерства сверхдержав и усиления «Европы отечеств» в качестве самостоятельного центра силы. Голлистская традиция внешней политики оказалась настолько бесспорной, что, за отдельными изменениями, этому триединству следовали все президенты Республики, включая социалиста Ф. Миттерана. Для обозначения парадоксальной преемственности внешней политики президентов из противоположных политических лагерей даже был выработан термин «платформа де Голля-Миттерана» [3]. Голлизм внешней политики Пятой Республики, показавший себя более глубоким явлением, чем только системой взглядов Ш. де Голля, обеспечивал преемственность дипломатического курса от одного главы государства к другому, оставляя идеологические споры внутри страны.

Евгения Обичкина:
Франция стала «синей»

С уходом в прошлое реалий Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений потеряла свою актуальность и голлистская повестка дня, приспособленная к ним. По замечанию министра иностранных дел Ю. Ведрина (1997-2002 гг.), «ни одно из текущих изменений в мире в каком бы то ни было плане (дипломатическом, торговом, военном, культурном, языковом) не было [для Франции] благоприятным» [4]. Французская внешняя политика встала перед необходимостью адаптироваться к новому мировому порядку, но процесс этой адаптации затянулся. Попытку приспособить голлистские воззрения к современным реалиям предпринял Ж. Ширак (концепция «кооперативной мультиполярности» [5]), но при его преемнике Н. Саркози возобладал противоположный курс на «атлантизацию» внешней политики. Похожая линия проводилась и Ф. Олландом, в частности, без оговорок присоединившимся к общей критике Запада в адрес России с 2014 г. Продолжая рефлексировать на предмет «политики величия» и все еще культивируя представления о своем «особом» статусе в мире, французская дипломатия де-факто потеряла четкие ориентиры, которыми она руководствовалась на протяжении десятилетий, что привело к размыванию ее реального влияния и колебаниям от одной крайности к другой. Грань между внутренней и внешней политикой, прежде формально выдерживавшаяся, стерлась: во взаимопроникновение обеих сфер особенно большой вклад сделал Н. Саркози, «гиперпрезидент», словно так и не закончивший избирательную кампанию и соотносящий любое действие, в том числе внешнеполитическое, с соображениями внутренней популярности и рейтингов [6].

В 2017 г. в Париже начнется новый этап поиска внешнеполитических ориентиров. Гипотетическая победа Ф. Фийона (еще месяц назад казавшаяся вполне реальной), более классического правоцентристского политика, чем Н. Саркози или А. Жюппе, по логике вещей должна означать определенный откат к неоголлистским установкам во внешней политике. Стремление экс-премьера выстраивать отношения с различными игроками на международной арене в духе шираковского восприятия многополярности мира прочитывается сейчас, если ориентироваться на его заявления о необходимости восстановить связи Франции с Россией или Ираном. Правда, как прагматик Ф. Фийон одновременно пытается и защищаться от обвинений в намерениях совершить слишком быстрый разворот в сторону Москвы. Так или иначе, для российско-французских отношений более перспективным окажется любой президент, в чьей программе будут звучать неоголлистские установки, традиционно созвучные российскому восприятию международной системы. Со своей стороны, французская внешняя политика нуждается в концептуальном завершении обновления голлистского проекта, нахождении нового внешнеполитического консенсуса поверх идеологических дебатов. Возможно, было бы преждевременно ждать таких принципиальных шагов уже от Ф. Фийона в случае его победы, но обозначить движение в эту сторону будет вполне в его силах. Общий крен политического спектра вправо накануне 2017 г. позволяет говорить о том, что новое правящее большинство будет более открыто идеям преемственности внешней политики с неоголлистскими образцами.

Однако французская политическая жизнь приучила наблюдателя к неожиданностям: за последние три месяца их было сразу две, если считать победы Ф. Фийона и Б. Амона, или даже три, если добавлять к этому стремительный взлет Э. Макрона. К слову, если последний сумеет совершить сенсацию и обойти даже Ф. Фийона (которому очень осложнило борьбу расследование о предполагаемом фиктивном характере заработка его супруги на парламентской работе), то стиль нового президента будет не таким уж и неоголлистским — скорее, Макрон-президент будет прагматиком-технократом, напоминающим В. Жискар-д’Эстена в 1974-1981 гг. Таким образом, стилевое и содержательное наполнение французского внешнеполитического курса после мая 2017 г. напрямую зависит от того, в чью пользу сработает полицентричная логика внутриполитической борьбы.

1. См., например: Осипов Е. Фактор национальной идентичности в современной Франции // Международная жизнь. 2016. № 12. С. 68-80.

2. Рубинский Ю.И. Франция. Время Саркози. — М.: Международные отношения, 2011. — С. 56.

3. См., например: Бонифас П. Перемены и преемственность. Что зависит, а что не зависит от личностей во внешней политике Франции // Россия в глобальной политике. 2013. № 3.

4. Цит. по: Обичкина Е. О. Внешняя политика Франции от де Голля до Саркози (1940-2012): Научное издание / Е.О. Обичкина. — М.: Аспект Пресс, 2012. — С. 209.

5. Манжола В., Шаповалова А. Внешняя политика Франции: изменилась ли доктрина голлизма? // Современная Европа. 2014. № 4. С. 88-91.

6. Подробнее см.: Рубинский Ю.И. Указ. соч. С. 42-67.