О «норме» в международных отношениях

В данной статье автором предпринимается попытка взглянуть на международные отношения вне традиционных рамок и схем, которые не способны описать действительность во всем ее многообразии и все чаще уступают эту роль художественным образам. Статья не претендует на исчерпывающий анализ и является приглашением к дискуссии. Это набор идей и предложений к разговору о мироустройстве, к которому призывали авторы доклада Валдайского клуба за 2018 г. Основной тезис — после распада Ялтинско-Потсдамского порядка международные отношения вернулись к своему естественному состоянию. В отсутствие «правил игры» и гарантов их соблюдения система получила возможность саморегулироваться, что ставит субъектов перед необходимостью вести борьбу за существование в условиях высоких рисков и неопределенности.

Парадоксальным образом подавляющее большинство субъектов системы не удовлетворены ее текущим состоянием. Они по-разному, порой прямо противоположным образом подходят к интерпретации термина «норма» (достаточно хотя бы сравнить российский и американский подходы). Приходится констатировать, что на сегодняшний день в мире отсутствует консенсусное восприятие этого понятия. То есть каждый участник международных отношений руководствуется собственным пониманием действительности, того, что хорошо, а что плохо, и, соответственно, характеризует любые тенденции, идущие вразрез с его установками, как «отклонение от нормы».

Если бы на смену Ялтинско-Потсдамской модели в начале 1990-х гг. пришел новый порядок, он наверняка переживал бы сейчас кризис. Однако парадокс заключается в том, что де-юре распад биполярности оставил мир «в подвешенном состоянии». Существовавшие ранее «правила игры» исчезли, а новые так и не были формально определены и утверждены. Изменившееся соотношение сил также не было официально закреплено. Более того, сохранились многие институты и режимы, сформированные в 1945–1991 гг. Каркас международных отношений, созданный в годы «холодной войны», — ООН, НАТО, СБСЕ (впоследствии ОБСЕ), СЕ, европейский интеграционный проект, договоры в сфере нераспространения и контроля над вооружениями и т.д. — продолжил функционировать и в принципиально новых условиях.

Утверждения о том, что в начале XXI в. мир вступил в эпоху «новой биполярности» или полицентричности, кажутся, по меньшей мере, поспешными. Действительно, Китай развивается стремительными темпами, а в последнее время еще и перешел к более активной внешней политике. Однако по совокупной мощи Пекин все-таки пока серьезно отстает от Вашингтона, и перспектив сокращения разрыва не предвидится. Кроме того, в отдельных сферах с Вашингтоном и Пекином на равных могут разговаривать и другие игроки, например, Москва, Нью-Дели, Брюссель. Но только в отдельных сферах. Именно поэтому говорить о формировании по-настоящему полицентричного мира, где «центры» были бы примерно равны, в настоящее время не приходится.

В ближайшей перспективе адаптация субъектов системы к новым реалиям, вероятно, продолжится методом проб и ошибок и будет носить болезненный характер как из-за внутренней фрустрации, так и неизбежного противоречия между реальностью и представлениями о ней. Это, скорее всего, приведет к новым столкновениям между участниками международных отношений и регулярным кризисам. При этом в условиях высокой взаимозависимости развитие этих конфликтов и их последствия могут оказаться не только серьезными, но и неожиданными.

Вместе с тем нельзя исключать, что элементы системы, располагая широким арсеналом возможных методов взаимодействия (как сотрудничества, так и борьбы), включая ассиметричные способы реагирования, а также будучи соединены широкой сетью разнообразных, в том числе опосредованных, связей, смогут удержаться от фатальной эскалации этих кризисов. Параллельно, видимо, субъекты системы будут все больше полагаться на собственные силы, развивая автономность возможностей.

При этом нельзя упускать из виду «черных лебедей», которые могут прийти из-за пределов системы, например, стихийные бедствия и природные катаклизмы. Они могут как способствовать объединению участников международных отношений перед лицом общей угрозы, так и привести к появлению новых разделительных линий.

Таким образом, в ближайшей перспективе система, скорее всего, будет развиваться в условиях саморегуляции. Возможно, эта конфигурация международных отношений окажется устойчивой и сохранится на протяжении длительного времени. В конце концов, в течение всей своей истории вплоть до середины XVII в. система существовала именно в таком состоянии. Однако нельзя исключать, что в силу некоего стечения обстоятельств в мире сформируется новый порядок. Каким он будет — трудно прогнозировать. Это может быть поли- и моноцентричность, а может — биполярность. В конце концов, субъекты сами заинтересованы в снижении неопределенности, создании определенных рамок взаимодействий.

В данной статье автором предпринимается попытка взглянуть на международные отношения вне традиционных рамок и схем, которые не способны описать действительность во всем ее многообразии и все чаще уступают эту роль художественным образам. Статья не претендует на исчерпывающий анализ и является приглашением к дискуссии. Это набор идей и предложений к разговору о мироустройстве, к которому призывали авторы доклада Валдайского клуба за 2018 г. Основной тезис — после распада Ялтинско-Потсдамского порядка международные отношения вернулись к своему естественному состоянию. В отсутствие «правил игры» и гарантов их соблюдения система получила возможность саморегулироваться, что ставит субъектов перед необходимостью вести борьбу за существование в условиях высоких рисков и неопределенности.

В последнее время в политических кругах и экспертном сообществе растет обеспокоенность кризисом современного миропорядка (вне зависимости от того, что конкретно под ним подразумевается). Во второй половине 2010-х гг. стало ясно, что нынешняя траектория развития международных отношений не укладывается в прокрустово ложе устоявшихся моделей, а имеющийся в наличии теоретический аппарат не позволяет адекватно объяснить происходящие в мире процессы. Все более распространенным становится чувство, что они хаотизируются, выходят из-под контроля человека. Возник во многом парадоксальный консенсус: сторонники разных, зачастую прямо противоположных точек зрения на международные отношения солидарны в оценке сложившейся ситуации как неудовлетворительной (достаточно послушать таких непохожих друг на друга людей, как убежденного либерала Х. Клинтон, более прагматичного Э. Макрона, стремящегося «сделать Америку снова великой» Д. Трампа и ярко выраженного «реалиста» В. Путина). В этой связи все более актуальным становится запрос на возвращение к «норме», представления о которой, однако, также существенно разнятся.

Андрей Кортунов:
Между полицентризмом и биполярностью: о российских нарративах эволюции миропорядка

Между тем есть основания полагать, что именно возникшая после распада Ялтинско-Потсдамского порядка конфигурация международных отношений в наибольшей степени, чем другие существовавшие на протяжении более 300 лет модели, соответствует понятию «норма». Пожалуй, впервые после окончания Тридцатилетней войны система получила возможность развиваться свободно, выйдя за жесткие рамки искусственных «порядков», по своей сути противоречивших ее фундаментальным характеристикам.

Речь идет, во-первых, о сложности системы, которая состоит из множества взаимосвязанных элементов (субъектов). К ним относятся как «классические» государства и производные от них межправительственные организации, так и «нетрадиционные» игроки: коммерческие предприятия, НКО, СМИ, террористические группы, непризнанные или частично признанные государства и т.д. Одновременно с этим в международные отношения вовлечены не только институциональные объединения, но и целые народы, классы, сформированные по разным основаниям группы (от социально-экономических до этнических и религиозных) и даже отдельные индивиды.

Сложность системы не ограничивается исключительно количеством входящих в нее элементов. Вопреки получившей широкое распространение теории, человек (а также объединения людей, в том числе государство) далеко не всегда поступают рационально. Даже сами представления о рациональности не являются общепринятыми. Приоритеты и их иерархия не только не универсальны, но даже не постоянны. Они находятся в прямой зависимости как от конъюнктуры на момент принятия решения, так и от «бэкграунда» субъекта, формирующего уникальную для каждого конкретного элемента «точку отсчета» и определяющего индивидуальные особенности его восприятия обстановки и отношения к потерям и приобретениям.

Кроме того, субъекты не существуют «в вакууме» — они соединены друг с другом широкой многоуровневой сетью связей разной интенсивности и направленности. Они могут быть неравнозначными для сторон и сочетать в себе элементы как сотрудничества, так и конфронтации (с возможным преобладанием борьбы или кооперации).

Субъекты связаны между собой не только напрямую, но и опосредованно (через другие элементы системы). В этой связи в международных отношениях широко распространены «эффекты второго порядка», когда-то или иное действие приводит к изменениям не только объекта, на который оно направлено, но и сказывается на других, напрямую не связанных субъектах или сферах, вплоть до всей системы в целом. Исходящий импульс может начать жить собственной жизнью, выйдя из-под контроля запустившего его участника международных отношений. Вместе с тем нельзя забывать, что такие импульсы производятся не только субъектами (намеренно или произвольно), но и могут «приходить» из внешней среды (например, в виде стихийных бедствий или климатических изменений).

Отсюда вторая основополагающая характеристика международных отношений — их динамичность. Как сами элементы, так и связи между ними никогда не стоят на месте — они постоянно количественно и качественно трансформируются под воздействием внутренних (например, приход к власти в государстве новой элиты) и внешних (как распространение огнестрельного оружия) факторов. Причем в большинстве случаев речь идет не о целенаправленных действиях субъектов, а о вынужденной реакции на изменения, которые происходят вне зависимости от их воли. Иными словами — об адаптации к перманентно меняющиеся обстановке.

И здесь становится очевидным основное противоречие в системе, когда ее интересы вступают в конфликт с интересами входящих в нее элементов. По мере развития международных отношений субъекты не только появляются, но и исчезают. Как правило, это происходит из-за неспособности приспособиться к новым реалиям и возникающему неразрешимому противоречию между текущей конфигурацией системы и внутренними характеристиками субъекта. Поэтому любые игроки в системе международных отношений не могут чувствовать себя уверенными в завтрашнем дне. Как при езде на велосипеде, они вынуждены постоянно крутить педали, двигаться вперед, чтобы не упасть. В международных отношениях так же, как и в природе, действует жестокий принцип естественного отбора — сильные выживают, а слабые выбывают из игры. Причем один раз показать силу недостаточно — собственную состоятельность необходимо доказывать постоянно. Для этого в зависимости от ситуации могут использоваться самые разные ресурсы. Сила субъекта определяется не только его военной или экономической мощью по-отдельности, а всей совокупностью имеющихся в его распоряжении возможностей.

В международных отношениях для их участников нет ничего гарантированного. Они заинтересованы в выживании и при этом постоянно проверяют друг друга на прочность. Впрочем, пока субъект не исчез окончательно, у него всегда есть возможность резко усилиться в результате либо внутреннего реформирования, либо изменения внешней конъюнктуры.

У системы же интерес другой. В отличие от элементов, наделенных волей, чувствами и сознанием (индивидуальным или коллективным), стремлением к самосохранению, система представляет собой неодушевленный механизм, объективный и беспристрастный. Ей безразлична судьба отдельных субъектов. Она не занимается благотворительностью, искусственно поддерживая слабых и сдерживая сильных. Напротив, для своего нормального функционирования система заинтересована как раз в скорейшем избавлении от «слабых звеньев», «мертвых клеток», чье существование становится токсичным. Так же, как и субъекты, система адаптируется к постоянно происходящим внутри нее изменениям, только на более высоком уровне, и готова ради этого «жертвовать» отдельными элементами. В терминологии автора концепции «черных лебедей» Н. Талеба антихрупкость системы обеспечивается хрупкостью ее элементов.

Иван Тимофеев:
Новая анархия? Сценарии динамики мирового порядка

Но международные отношения развиваются нелинейно. Движение не обязательно идет от «низших» форм к «высшим». Скорость, характер и степень изменений может произвольно варьироваться в разные периоды времени и в разных условиях. В любой момент у системы (или у ее отдельной, даже самой маленькой части) есть несколько альтернативных сценариев развития. Она не движется по заранее намеченному пути. Определяющее значение имеет выбор (сознательный выбор субъектов и бессознательный выбор системы в целом как результат взаимодействия входящих в нее элементов), а диапазон возможного влияния изменений чрезвычайно широк. Одни сигналы могут пройти вообще никем не замеченными, а другие способны изменить всю систему целиком. Причем их значимость относительна и не предопределена раз и навсегда. В зависимости от конкретного стечения обстоятельств роль одного и того же фактора может существенно варьироваться.

Международные отношения представляют собой социальную систему — это третья их фундаментальная характеристика. Субъекты не просто адаптируются к независящим от них изменениям — они наделены собственной волей и могут своими целенаправленными действиями менять не только себя, но и систему в целом. В международных отношениях «правила игры» субъективны. Они формируются самими участниками в ходе их постоянного взаимодействия между собой и находятся в перманентном состоянии трансформации. Правда результат не всегда соответствует изначально ставившимся целям, что не только объясняется особенностями самой системы.

В международных отношениях восприятие играет не меньшую роль, чем реальность. Как правило, то что есть и то, чем это кажется, — разные вещи. Необходимо помнить, что в силу внешних (сложность и динамичность системы, дефицит времени и информации, преднамеренная дезинформция) и внутренних факторов (когнитивные искажения) субъекты воспринимают действительность не адекватно, а с большей или меньшей погрешностью (поэтому нет ничего удивительного в том, что одни и те же факты воспринимаются разными субъектами по-разному). Причем это касается не только внешнего мира, но даже собственных характеристик.

В результате отделить реальное от виртуального невероятно сложно, если вообще возможно. Действительность в той же степени определяет сознание, что и сознание действительность. С одной стороны, безусловно, в основе любого восприятия лежат объективные факты. Именно они формируют мировоззрение и предопределяют действия субъекта. Однако с другой стороны, объективные факты отражаются в сознании не стерильно, а в преломленном виде. В этой связи восприятие, а также идущие в ногу с ней репутация, разнообразные иллюзии, стереотипы, дезинформация, пропаганда, «фейк-ньюз» и прочее, также могут менять действительность. При проведении внешнеполитического курса субъекты международных отношений руководствуются оценками происходящих процессов, идеологическими постулатами, вырабатывают стратегии, концепции и т.д. Именно на их основе в дальнейшем и принимаются конкретные решения. Таким образом, «идеальное» непосредственным образом определяет «реальное».

Как правило, в случае столкновения действительности с искаженным восприятием объективная данность быстро развенчивает иллюзии. Ярким примером является нападение нацисткой Германии на СССР. И. Сталин, судя по всему, был убежден, что Гитлер не атакует Советский Союз 22 июня 1941 г. Однако начавшееся стремительное наступление Вермахта наглядно продемонстрировало ошибочность оценок советского руководства.

Тем не менее нередки случаи, когда «реальное», вступая в противоречие с «идеальным», не приводит представления о мире в соответствие с действительностью. И тогда уже «идеальное» начинает менять реальность «под себя». Отсюда, например, возникает феномен самоопровергающихся и самосбывающихся прогнозов, единичным случаем которых является известная «дилемма безопасности».

В этих условиях необходимо с крайней осторожностью подходить к любым теориям и концепциям. Важно помнить, что эти модели являются схематичным отражением действительности, а не самой реальностью. Иными словами, это всего лишь интеллектуальная «карта», а не сама «местность». Стремление постичь устройство международных отношений, безусловно, заслуживает поддержки, однако оно строится на «сглаживании углов» — упрощении реальности, систематизации и обобщении фактов. А это только увеличивает несоответствие «карты» и «местности».

Проблема заключается в том, что в силу сложности и динамичности мира, а также существующего в любой момент времени бесчисленного множества альтернативных сценариев развития событий нам не всегда известно не только о качественных, но даже о количественных характеристиках субъектов системы и связей между ними. Кроме того, в международных отношениях «главное» и «второстепенное» — величины непостоянные. Значение любого фактора может существенно варьироваться в зависимости от ситуации и конкретного стечения обстоятельств. Наконец, проблема имеет как объективное (дефицит информации, общая волатильность системы), так и субъективное измерение (особенности восприятия, когнитивные ошибки и т.д.). Ее частное, но крайне распространенное проявление — иллюзия понимания человеком истории, которая за счет «эффекта послезнания» кажется нам более понятной, рациональной и простой, чем она есть на самом деле.

Денис Дегтерев:
Многополярность или «новая биполярность»?

Пока интеллектуальные конструкции остаются уделом сравнительно узкого круга ученых, не принимающих политические решения, даже существенные отклонения теорий от практики не несут серьезной угрозы. Однако цена ошибки многократно возрастает, когда модели и гипотезы ложатся в основу практических действий. В этом случае у субъектов международных отношений появляются «слепые зоны», где начинают копиться риски и угрозы. Причем важно даже не столько их наличие, сколько их неизвестность (на опасность «неизвестного неизвестного» в свое время обращал внимание еще бывший шеф Пентагона Д. Рамсфелд). В итоге, когда рано или поздно неверные оценки (модели, теории) столкнутся с действительностью, удар по иллюзиям будет не просто мощным, но и неожиданным. Ценой заблуждений могут стать не только существенные потери ресурсов, но и жизни людей.

Эксперименты, которые специалисты в других областях могут проводить в лабораториях, соблюдая технику безопасности, в данном случае будут ставиться в реальной жизни без возможности «отыграть назад», если что-то пойдет не так. К сожалению, как правило, за просчеты платить приходится далеко не только тем, кто допустил ошибку. Более того, зачастую они вообще не несут никакой ответственности, перекладывая это бремя на чужие плечи.

Проблема усугубляется еще и тем, что теории неизбежно становятся одним из внешнеполитических ресурсов. Их распространение может привести к изменению мировоззрения (и, соответственно, позиций по конкретным вопросам) других субъектов и формированию образа будущего (даже системы в целом) в сугубо корыстных интересах определенного субъекта (или их групп). Это наглядный пример «самосбывающихся прогнозов» и способности «идеального» определять реальность. Поэтому участники международных отношений нередко прибегают к целенаправленной пропаганде отвечающих их интересам моделей и концепций и подавлению конкурирующих точек зрения вне зависимости от их соответствия действительности. Тем самым наука инструментализируется и становится ареной политической борьбы.

Активное использование этого ресурса чревато, однако, серьезными рисками. И речь идет не только об идеологическом противостоянии. Субъект, использующий пропаганду, может сам в какой-то момент поверить в нее, забыть, что продвигаемая им теория — всего лишь возможная и желаемая, но не единственная модель. И тогда уже изменится его собственное мировоззрение, причем, скорее всего, в сторону увеличения несоответствия между реальностью и представлениями о ней.

Представляется, что влияние теорий на практику неизбежно, и с ним ничего нельзя сделать. Возможно, лучшей стратегией поведения вовлеченных в международные отношения лиц в данном случае будет принятие мира во всей его сложности и многообразии и отказ от ориентирования на какие-либо модели и концепции.

Однако приходится признать, что практики не меньше, а, может быть, даже больше, теоретиков стремятся к упрощению мира. Тотальная неопределенность и непредсказуемость, присущие международным отношениям, и, как следствие, постоянная борьба субъектов за самосохранение, перманентная «война всех против всех» создают слишком высокие риски. Субъекты заинтересованы в фиксации статус-кво в той точке, где их собственные позиции наиболее сильны, а конкуренты максимально ослаблены.

Возможно, это стремление лежит в основе феномена миропорядков, то есть существовавшей на протяжении определенного отрезка времени совокупности правил, определявших характер взаимодействия участников международных отношений, установленных государствами-гарантами и обеспеченных их мощью. Эти правила особым образом структурировали систему, создавали иерархическую лестницу субъектов, а также фиксировали рамки взаимодействия, границы возможного поведения, нарушение которых приводило к санкциям со стороны гарантов.

Как правило, на момент создания миропорядков нормативная надстройка в минимальной степени отличалась от объективной действительности. Гарантами становились государства, одержавшие победу по итогам крупного конфликта, на деле доказавшие свою силу. Именно они и определяли новые «правила игры», ограничивавшие естественные колебания системы и, на первый взгляд, стабилизировавшие взаимодействия в ней. Разумеется, эти страны являлись главными выгодоприобретателями, занимая в сложившейся конфигурации доминирующее положение и фиксируя его на какое-то время.

Между тем, любой миропорядок по своей сути конечен. Продолжительность его жизненного цикла заранее неизвестна, однако в любом случае ограничена. С течением времени реальность все сильнее расходится с искусственным порядком. Нормативная база остается неизменной, тогда как существовавший на момент создания порядка статус-кво неизбежно трансформируется. Система меняется количественно и качественно. Это касается, в том числе, и гарантов, одни из которых усиливаются, а другие, напротив, слабеют. Кроме того, ввиду существования рамок и невозможности (за редким исключением) изменить их менее радикальными способами у субъектов, не удовлетворенных своим положением, остается только один способ его улучшить — сломать прежний порядок.

Андрей Кортунов:
Почему мир не становится многополярным

В итоге «правила игры» до поры до времени сдерживают изменения, «сглаживая» траекторию развития международных отношений, делая ее сравнительно линейной, а также позволяют избегать крупных конфликтов. Однако это не более чем оптический обман, поскольку за ширмой стабильности скрываются подавляемые, но никуда не исчезающие противоречия. Не находя выхода, они не только не урегулируются, но с течением времени только углубляются. В результате рано или поздно наступает коллапс — столкновение реальности с нормативной «надстройкой», которое неизменно заканчивается катастрофой.

На протяжении более 300 лет такие кризисы приводили к замене одного порядка на другой. Однако распад Ялтинско-Потсдамской модели на рубеже 1980–1990-х гг. выбился из этой последовательности. После исчезновения СССР с политической карты мира возник так называемый «однополярный момент». У США как единственной оставшейся сверхдержавы, заметно превосходящей всех остальных субъектов международных отношений по совокупной мощи, появилась возможность построить новый порядок, замкнув его на себя. Но попытки Вашингтона утвердить единоличную глобальную гегемонию не увенчались успехом.

В итоге к концу второго десятилетия XXI в. мир оказался в состоянии, не укладывающимся в прокрустово ложе привычных теорий и моделей. Возможно, поэтому, кстати, в последнее время стало популярным при описании международных отношений использовать не академический инструментарий, а художественные образы, лишенные методологической и терминологической точности, однако куда более сложные, многогранные, глубокие, неоднозначные, недосказанные и оставляющие пространство для интерпретаций и разного рода «додумываний».

С одной стороны, США по многим параметрам остаются ведущей державой, которая, по меньшей мере в силу своей мощи, может позволить себе больше, чем другие. Например, использовав зависимость деловых кругов от американского рынка и долларовой системы, с помощью «экстерриториальных санкций» вынудить иностранный бизнес действовать в интересах Вашингтона, а не национального правительства (ситуация вокруг СВПД после 2018 г.). Причем после прихода к власти в 2016 г. Д. Трампа Соединенные Штаты больше не прикрываются рассуждениями о защите «моноцентричного порядка», а открыто признают, что используют все доступные возможности для защиты сугубо национальных интересов.

Однако, с другой стороны, за три десятилетия, прошедших с момента распада Ялтинско-Потсдамской модели, стало ясно, что возможности США не позволяют им сформировать моноцентричный порядок. Вашингтон испытывает возрастающую конкуренцию со стороны Китая, чья экономика уже сопоставима по своим размерам с американской. Россия остается самостоятельным и во многом оппозиционным Штатам игроком на мировой арене. До сих пор не решена северокорейская проблема. Более того, несмотря на сильнейшее внешнее давление, Пхеньян, судя по всему, стал де-факто обладателем ядерного оружия. За двадцать лет не получилось нормализовать ситуацию в Афганистане, где государству с передовыми вооруженными силами противостояли иррегулярные вооруженные формирования.

Парадоксальным образом подавляющее большинство субъектов системы не удовлетворены ее текущим состоянием. Они по-разному, порой прямо противоположным образом, подходят к интерпретации термина «норма» (достаточно хотя бы сравнить российский и американский подходы). Приходится констатировать, что на сегодняшний день в мире отсутствует консенсусное восприятие этого понятия. То есть каждый участник международных отношений руководствуется собственным пониманием действительности, того, что хорошо, а что плохо, и, соответственно, характеризует любые тенденции, идущие вразрез с его установками, как «отклонение от нормы».

Если бы на смену Ялтинско-Потсдамской модели в начале 1990-х гг. пришел новый порядок, он наверняка переживал бы сейчас кризис. Однако парадокс заключается в том, что де-юре распад биполярности оставил мир «в подвешенном состоянии». Существовавшие ранее «правила игры» исчезли, а новые так и не были формально определены и утверждены. Изменившееся соотношение сил также не было официально закреплено. Более того, сохранились многие институты и режимы, сформированные в 1945–1991 гг. Каркас международных отношений, созданный в годы «холодной войны», — ООН, НАТО, СБСЕ (впоследствии ОБСЕ), СЕ, европейский интеграционный проект, договоры в сфере нераспространения и контроля над вооружениями и т.д. — продолжил функционировать и в принципиально новых условиях.

Впервые с 1648 г. международные отношения столкнулись с отсутствием как гарантов, способных обеспечивать поддержание структуры взаимодействия субъектов, так и самой структуры. Система перешла в естественный для себя режим саморегулирования, при котором конфигурация не задана жесткими рамками, а определяется в результате ежедневного взаимодействия участников. Поэтому нельзя говорить о существовании сегодня ревизионистских держав, так как отсутствует тот самый порядок, который в таком случае должен быть объектом ревизии.

Утверждения о том, что в начале XXI в. мир вступил в эпоху «новой биполярности» или полицентричности, кажутся, по меньшей мере, поспешными. Действительно, Китай развивается стремительными темпами, а в последнее время еще и перешел к более активной внешней политике. Однако по совокупной мощи Пекин все-таки пока серьезно отстает от Вашингтона, и перспектив сокращения разрыва не предвидится. Кроме того, в отдельных сферах с Вашингтоном и Пекином на равных могут разговаривать и другие игроки, например, Москва, Нью-Дели, Брюссель. Но только в отдельных сферах. Именно поэтому говорить о формировании по-настоящему полицентричного мира, где «центры» были бы примерно равны, в настоящее время не приходится.

На сегодняшний день участники международных отношений вновь оказались в условиях жесткой борьбы за выживание, гоббсовской «войны всех против всех». В отсутствие внешних рамок взаимодействие, включая его методы и способы, ничем не ограничено за исключением соображений целесообразности. Единственным эффективным инструментом сдерживания является сила (в самом широком понимании как набор всех имеющихся ресурсов), которая способна убедить других, что сотрудничать с субъектом выгоднее (совсем не обязательно из меркантильных соображений), чем конфликтовать, или, по крайней мере, создать впечатление, что издержки от прямого столкновения будут выше, чем любая выгода.

Алексей Фененко:
Что нужно для многополярности

Безусловно, некоторые ограничения накладывает система международного права, регулирующая широкий спектр вопросов, в том числе, в таких «чувствительных» сферах, как стратегическая стабильность. Однако оно эффективно только в том случае, если на глобальном уровне существует понимание необходимости канализировать взаимодействие в конкретной области и если участники международных отношений добровольно соглашаются следовать искусственно созданным процедурам, не выходить за оговоренные рамки и готовы применять коллективное давление в отношении нарушителей.

Если же между субъектами (особенно ключевыми) отсутствует консенсус, то международное право не будет работать. Так, резко негативная позиция государств, обладающих ядерным оружием и не присоединившихся к ДЗЯО, по сути, лишает данный документ смысла, а страны-подписанты не в состоянии принудить членов «ядерного клуба» к соблюдению согласованных норм.

Аналогичным образом на эффективность международного права влияют случаи, когда тот или иной субъект приходит к выводу, что существующие правила его не устраивают. Тогда он может просто выйти из соответствующей договоренности, что также способно поставить под вопрос ее дальнейшую жизнеспособность. Яркими примерами служат действия США, по инициативе которых было прекращено действие Договора по ПРО, ДРСМД, а также, по сути, подорван СВПД.

Кстати, именно «благодаря» таким действиям Вашингтон стал пионером в области адаптации к новым условиям международных отношений. Если бы США удалось установить моноцентричную модель, то операции в Югославии, Афганистане, Ираке, Ливии и Сирии, размещение системы ПРО в Европе, вмешательство во внутренние дела ближневосточных и североафриканских государств в ходе «арабской весны», выход из Договора по ПРО, ДРСМД, СВПД, широкомасштабное применение односторонних рестрикций (в том числе так называемых экстерриториальных санкций), ликвидация К. Сулеймани и другие подобные акции могли бы рассматриваться как усилия гаранта по обеспечению и корректировке нового порядка. Однако у Штатов не получилось воспользоваться «однополярным моментом», а все вышеперечисленные события, по сути, стали прецедентом расширения субъектом системы границ возможных действий в новых условиях.

То, что в российском экспертном сообществе получило название «стратегическая фривольность», возможно, является не чем иным, как попыткой эмпирически, наощупь проверить, что же из себя представляют международные отношения в постбиполярный период, где находятся границы возможного и допустимого поведения. Причем если одни (например, Россия) в целом привыкли жить во враждебном окружении, постоянно вести борьбу за собственное существование, взвешивать возможные последствия тех или иных решений или действий, то другие не имеют опыта функционирования в аналогичных условиях и вынуждены адаптироваться к новой реальности путем проб и ошибок, а испытываемая ими при этом фрустрация выливается в резкие и непродуманные действия.

Однако вне зависимости от наличия такого опыта все субъекты системы испытывают дискомфорт и неуверенность от существования в условиях высокой неопределенности и постоянной борьбы за выживание. Возможно, частным проявлением этих чувств является обострение различных фобий относительно намерений и возможностей потенциальных и реальных конкурентов. Яркий пример — широко распространенное в России убеждение, что за любыми массовыми акциями протеста стоит враждебно настроенный Вашингтон, а США охвачены антироссийской истерией по поводу якобы имевшего место в 2016 г. вмешательства в президентские выборы и действий почти всемогущих хакеров по подрыву «американской демократии».

В ближайшей перспективе адаптация субъектов системы к новым реалиям, вероятно, продолжится методом проб и ошибок и будет носить болезненный характер как из-за внутренней фрустрации, так и неизбежного противоречия между реальностью и представлениями о ней. Это, скорее всего, приведет к новым столкновениям между участниками международных отношений и регулярным кризисам. При этом в условиях высокой взаимозависимости развитие этих конфликтов и их последствия могут оказаться не только серьезными, но и неожиданными.

Вместе с тем нельзя исключать, что элементы системы, располагая широким арсеналом возможных методов взаимодействия (как сотрудничества, так и борьбы), включая ассиметричные способы реагирования, а также будучи соединены широкой сетью разнообразных, в том числе опосредованных, связей, смогут удержаться от фатальной эскалации этих кризисов. Параллельно, видимо, субъекты системы будут все больше полагаться на собственные силы, развивая автономность возможностей.

При этом нельзя упускать из виду «черных лебедей», которые могут прийти из-за пределов системы, например, стихийные бедствия и природные катаклизмы. Они могут как способствовать объединению участников международных отношений перед лицом общей угрозы, так и привести к появлению новых разделительных линий.

Таким образом, в ближайшей перспективе система, скорее всего, будет развиваться в условиях саморегуляции. Возможно, эта конфигурация международных отношений окажется устойчивой и сохранится на протяжении длительного времени. В конце концов, в течение всей своей истории вплоть до середины XVII в. система существовала именно в таком состоянии. Однако нельзя исключать, что в силу некоего стечения обстоятельств в мире сформируется новый порядок. Каким он будет — трудно прогнозировать. Это может быть поли- и моноцентричность, а может — биполярность. В конце концов, субъекты сами заинтересованы в снижении неопределенности, создании определенных рамок взаимодействий.