Мир после СВО

Специальная военная операция на Украине, плавно перешедшая в региональную войну, заставляет задуматься о будущем международных отношений. Делать краткосрочные прогнозы о конкретных условиях завершения СВО преждевременно: слишком часто происходят события, которые всего несколько лет назад казались «невозможными». Зато долгосрочные последствия украинского конфликта заметны уже сейчас. Независимо от конкретных условий его окончания, он запустит серию политических процессов, которые, вероятно, изменят качество нашей цивилизации на следующие 50–70 лет.

Во-первых, Вторая мировая война перестанет восприниматься в массовом сознании как последняя крупная война в истории. Между ней и нашим миром будет новый большой конфликт в Европе со своей историей, своими победами и неудачами для всех сторон.

Во-вторых, Вторая мировая война отдалится от нашего общества сильнее. Понятия «ветеран», «герой войны», «боевой офицер», даже «неизвестный солдат» приобретут иное звучание. Отношение ко Второй мировой будет все больше напоминать отношение к Отечественной войне 1812 года: великая, славная, но уже история. Психологически ее «перекроет» новый конфликт, который будет ощущаться ближе, острее, чем прошлая большая война.

В-третьих, идеологические основы нашего Ялтинского порядка окажутся размытыми. Понятие «нацизм» больше не будет ассоциироваться только с немецким национал-социализмом. Между Россией и странами Запада будет лежать крупный военный конфликт с как минимум неприемлемыми друг для друга идейно-политическими трактовками. Значимость этой проблемы не следует недооценивать. В основе идеологии Совета Безопасности ООН лежит общая победа союзников во Второй мировой войне.

В-четвёртых, украинский конфликт заставит экспертов пересмотреть многие штампы либеральной идеологии. Оказывается, что «долгий мир» и иллюзии, будто роль силы в международных отношениях снижается, конечны, и могут завершиться весьма быстро. Оказывается, что великие державы могут вновь воевать друг против друга в Европе, угрожая применением ядерного оружия и ударами по спутниковым группировкам. Ещё один либеральный миф, который уходит в прошлое, — это представление о всесилии транснациональных корпораций.

В-пятых, под видом украинского конфликта происходит возрождение идей мобилизационной экономики. Оказывается, постиндустриальная экономика вполне способна к военной мобилизации, и всевозможные выкладки про миролюбивые шаги «постмодерна» были опровергнуты на практике.

Современная международно-правовая система основана на итогах Второй мировой войны. Она легитимизирует все ее институты — от устава и структуры ООН до международных экономических организаций — МВФ, Всемирного банка и ВТО. Конфликт на Украине, конечно, не разрушит все это. Но в мире, где после Второй мировой был еще один крупный военный конфликт с участием России и НАТО, все это будут далеко не самоочевидные вещи.

Нынешняя спецоперация не похожа на Крымскую по военным действиям и результатам. Но на системном уровне эффект от конфликта на Украине может быть схожим: мы вновь окажемся в мире, где «все возможно», а Ялтинский порядок, созданный по итогам Второй мировой войны, будет ощущаться таким же преходящим, как Вестфальский или Венский.

Ждать в наше время «новой Ялты» вряд ли реалистично. Для Ялты необходимы тотальные войны, сокрушившие мир прошлого и создающие мир будущего. Ограниченные войны заканчиваются рано или поздно «новым Берлином», приносящим видимость долгого мира с одновременной подготовкой новой войны.

Перед Россией появляется новый вызов на будущее. Вся отечественная стратегическая мысль со времен М.С. Горбачева исходила из постулата, что угроза ядерной эскалации предотвратит конфликт высокой и средней степени интенсивности между великими державами. Теперь получается, что между локальным конфликтом и эвентуальной ядерной войной есть еще конфликт средней (а потенциально и высокой) интенсивности на основе конвенциональных вооружений. Но если это так, то России следует переосмыслить свой взгляд на ядерное оружие как средство предотвращения конфликта высокой степени интенсивности, когда, по логике, никто не решится пойти на большую войну при наличии угрозы ядерной эскалации. Опыт украинского конфликта доказывает, что такая формула спорна; модель подобной войны мы можем представить уже сейчас.

«Цивилизацией мира» построена на итогах тотальной войны, ощущении ее завершенности и начала нового мира по ту сторону большой войны. «Цивилизацией войны» построена на ощущении, что новая тотальная война впереди, а текущие конфликты мелкой и средней интенсивности — только шаги на пути к ней. Они всегда остаются каким-то незавершенными, неполными, ибо главная схватка еще только впереди. Происходящее на наших глазах — небольшой, хотя и важный, этап на путях перехода от «цивилизации мира» к «цивилизации войны».

Специальная военная операция (СВО) на Украине, плавно перешедшая в региональную войну, заставляет задуматься о будущем международных отношений. Интересные статьи об этом не так давно появились на сайте РСМД. Делать краткосрочные прогнозы о конкретных условиях завершения СВО преждевременно: слишком часто происходят события, которые всего несколько лет назад казались «невозможными». Зато долгосрочные последствия украинского конфликта заметны уже сейчас. Независимо от конкретных условий его окончания, он запустит серию политических процессов, которые, вероятно, изменят качество нашей цивилизации на следующие 50–70 лет.

Обновлённая легитимность

Иван Тимофеев:
Асинхронная многополярность: управляющие параметры и векторы развития

Во-первых, Вторая мировая война перестанет восприниматься в массовом сознании как последняя крупная война в истории. Между ней и нашим миром будет новый большой конфликт в Европе со своей историей, своими победами и неудачами для всех сторон. Войн, конечно, хватало и прежде — достаточно вспомнить акции США и Британии в Персидском заливе, операции НАТО на Балканах или российско-грузинскую войну 2008 года. Но по масштабам конфликт на Украине намного превосходит каждую из них: впервые после Второй мировой войны Европа увидела боевые действия относительно крупных и сопоставимых по численности и вооружению армий.

Представим себе, например, восприятие мира будущими школьниками 2030-х или 2040-х годов. На уроках истории они станут учить бои Второй мировой войны (Битву за Москву, Сталинград и Курскую дугу), а затем бои 2022–2023 г.: Киев и Мариуполь, Северодонецк и Херсон, Балаклея и Артёмовск… На школьные уроки придут ветераны уже другой войны и расскажут детям уже о других сражениях; мальчишки будут собирать не только модели Т-34, «Фоккеров» и «Темпестов», но и модели «Ураганов» и «Хаймерсов», «Ирисов» и «Искандеров» — оружие совсем другой войны. Когда они будут смотреть какой-нибудь фильм о Великой Отечественной войне, то будут держать в уме, что после неё случится новая война в Европе, а мир советских кинолент времён «брежневского застоя» — это не послевоенный, а межвоенный мир.

Такой взгляд будет присущ не только российскому или украинскому, но также европейскому и американскому обществу. Еще прошлым летом здесь звучали голоса о том, что на наших глазах происходит третья масштабная битва в Европе после Первой и Второй мировых войн. В мае 2023 г. бывший госсекретарь Генри Киссинджер указал: «Если спецоперация России на Украине увенчается успехом, вся концепция НАТО будет выброшена за борт. Это не может быть в национальных интересах США». В такой трактовке военный конфликт на Украине приобретает для западной аудитории судьбоносный характер. Если не произойдет эскалации, то украинский конфликт будет рассматриваться в будущих европейских учебниках как опосредованная война России и НАТО. По крайне мере, для будущих западных школьников и студентов это будет война, где впервые после Второй мировой русская и западная техники сошлись в бою напрямую. Особый ракурс этой трактовке придаст тот факт, что в ходе украинского конфликта произошло военное столкновение русской и немецкой военной техники: Вторая мировая война была, оказывается, не последним столкновением этих двух стран.

Во-вторых, Вторая мировая война отдалится от нашего общества сильнее. Понятия «ветеран», «герой войны», «боевой офицер», даже «неизвестный солдат» приобретут иное звучание. О новом военном конфликте будут писать книги, снимать фильмы и передачи, создавать музеи, в то время как уже немногочисленные участники прошлой войны будут окончательно уходить из активной жизни. Отношение ко Второй мировой будет все больше напоминать отношение к Отечественной войне 1812 года: великая, славная, но уже история. Психологически ее «перекроет» новый конфликт, который будет ощущаться ближе, острее, чем прошлая большая война.

В других странах это отношение будет ощущаться не менее остро, чем в России. На Украине (если она остаётся в современном качестве) события 2022–2023 гг. станут, вероятно, национальным мифом, на котором вырастут поколения, ненавидящие Россию и мечтающие о войне-реванше. В странах ЕС под предлогом антироссийской кампании продолжится ликвидация памятников Второй мировой войны. Германия использует открывшееся ей окно возможностей, чтобы максимально «закрыть» страницу той войны, реабилитировать свою историю и попутно воссоздать свои вооруженные силы. (По логике: «Не припоминают же Франции через слово Наполеона»). В странах Восточной Европы от Финляндии до Румынии и вовсе реабилитируются любые формы агрессивной антироссийской идеологии, словно возвращая эти государства к временам довоенного «санитарного кордона» 1920-х г. Это не просто шаги, направленные правительствами восточноевропейских стран против России, это желание западных обществ доказать, что итоги той войны канули в историю и поле для переустройства мира вновь открыто.

В-третьих, идеологические основы нашего Ялтинского порядка окажутся размытыми. Понятие «нацизм» больше не будет ассоциироваться только с немецким национал-социализмом: оказывается, через 70 лет после его краха в Европе возник еще один его вариант… Здесь, собственно, и пройдёт жесткая линия идейно-психологического разлома между Россией и странами НАТО. В российском дискурсе этот конфликт будет выступать как новая война с нацизмом: продолжение того, что осталось не завершено в 1945 году. Но для стран Запада нацистов на Украине нет — это, дескать, вымысел российской пропаганды, призванный одобрить вторжение на Украину. Между Россией и странами Запада будет лежать крупный военный конфликт с как минимум неприемлемыми друг для друга идейно-политическими трактовками.

Значимость этой проблемы не следует недооценивать. В основе идеологии Совета Безопасности ООН лежит общая победа союзников во Второй мировой войне. Пять постоянных членов Совбеза — это пять держав-победительниц в той войне, которые управляют миром от имени общей победы над фашизмом. Но если теперь у нас будет как минимум спорная трактовка фашизма или неофашизма, то это неизбежно размоет основу и общего восприятия того, старого, фашизма. Да и сам факт, что мы больше официально не едины в трактовке фашизма в широком смысле слова, означает, что у нас больше нет и общей идеологии современного мира.

В унисон с конфликтом на Украине уже происходит обсуждение реформы Совбеза ООН. Оно, собственно, тянется с 1990 г., однако теперь США стали брать инициативу в свои руки. В сентябре 2022 г., выступая на Генеральной Ассамблее ООН, президент США Джозеф Байден заявил, что Совет Безопасности должен стать «более инклюзивным». В июне 2023 г. он поручил проработку этого вопроса постоянному американскому представителю в ООН Линде Томас-Гринфилд. Теперь в Белом доме предлагают предоставить постоянное членство в главном органе ООН еще шести государствам. Хотя точные кандидаты пока неизвестны, издание отмечает, что ранее Соединенные Штаты высказывали поддержку заявкам Германии, Японии и Индии. При этом, США не планируют представлять новым постоянным членам Совбеза право вето, которым обладает нынешняя «пятерка», что создаст иерархию внутри СБ ООН.

Результатом такой реформы Совета Безопасности ООН станет крах его легитимности. Прежде всего, Совбез лишится правовой привязки к итогам Второй мировой войны, ибо его новые постоянные члены не будут относиться к державам-победительницам. Соответственно, неизбежно встанет вопрос о том, на каком основании именно они управляют нашим миром. Германия и Япония получат легальный механизм обхода ограничений своего суверенитета, т.е. отказа от наследия Второй мировой. Постоянные члены Совбеза — это одновременно и пять легальных ядерных держав, что создаст коллизии с Договором о нераспространении ядерного оружия: имеют ли право новые постоянные члены Совбеза на легализацию или приобретение ядерного статуса? Легитимность такого обновленного Совбеза окажется под сомнением, что с высокой вероятностью приведет к началу «игры без правил».

В-четвёртых, украинский конфликт заставит экспертов пересмотреть многие штампы либеральной идеологии. На протяжении последних 40 лет не только публицисты, но и многие ученые-политологи писали, что жесткая сила сменяется мягкой, войны уступают место экономическому соперничеству. Украинский опыт перечеркивает эти размышления, делая их интеллектуальной историей. Мы подобно повзрослевшим подросткам вновь усваиваем те же истины, которые мир вроде бы усвоил в 1914 году. Оказывается, экономическая взаимозависимость может быть быстро ликвидирована в угоду политическим разногласиям, включая вроде бы жизненно необходимую энергетическую сферу. Оказывается, что «долгий мир» и иллюзии, будто роль силы в международных отношениях снижается, конечны, и могут завершиться весьма быстро. Оказывается, что великие державы могут вновь воевать друг против друга в Европе, угрожая применением ядерного оружия и ударами по спутниковым группировкам.

Ещё один либеральный миф, который уходит в прошлое, — это представление о всесилии транснациональных корпораций (ТНК). Около 2001 г. поветрием западной политологии стали идеи, что в ходе глобализации ТНК чуть ли не сменят мир национальных государств. Государства стали изображаться как едва ли не клетки шахматной доски, на которых разыгрывают партии ТНК как наднациональные субъекты. В реальности ТНК не только смирились с потерей российского рынка по приказу собственных правительств, но во многом даже добровольно ушли с него. Старая логика Карла Маркса, что «капиталист готов на все ради прибыли», в современном мире уже не действует: готов капиталист не на все, особенно если за решением стоят его собственное правительство и государственная бюрократия. Но в таком случае сами ТНК выступают не как самостоятельные игроки, а как всего лишь проводники решений правительств определённых национальных государств.

Андрей Кортунов:
Реставрация, реформация, революция? Сценарии мироустройства после российско-украинского конфликта

В-пятых, под видом украинского конфликта происходит возрождение идей мобилизационной экономики. Ее апробацией, строго говоря, стала пандемия 2020 г., когда все развитые страны перевели на онлайн-работу большие массы трудоспособного населения, ограничив одновременно их право на передвижение. Российская спецоперация на Украине углубила эту тенденцию. Страны ЕС привыкают к таким категориям, как нормированное потребление электроэнергии, товаров и воды. В России становятся нормой дисциплина финансовой системы и государственное регулирование финансового сектора. В США и странах ЕС обсуждаются проекты более жёсткого государственного контроля над энергоносителями. Сама идея введения «потолка цен» на российские углеводороды в принципе ставит крест на либеральных идеях свободной торговли и ВТО. Оказывается, постиндустриальная экономика вполне способна к военной мобилизации, и всевозможные выкладки про миролюбивые шаги «постмодерна» были опровергнуты на практике.

Социологи последних сорока лет преувеличивали роль «общества потребления», считая его гарантией от возрождения милитаризма. Западный бизнес легко разорвал контакты с Россией и потерял выгодный российский рынок. Никто при этом не объявил импичмент действующим правительствам в странах ЕС за потерю ими выгодного рынка сбыта. Сокращение социальных обязательств в странах ЕС происходит без массовых социальных протестов: демонстрации вялые и в масштабах данных стран не очень большие. В этом отношении показателен пример скандинавских обществ, которые мы недавно считали самыми гедонистическими, но которые быстро пропитываются агрессивным национализмом. В Швеции возрождаются идеи «балтийского величия»; в Финляндии уже начинают обсуждаться претензии к России на территории, утерянные по Парижскому миру 1947 года.

Современная международно-правовая система основана на итогах Второй мировой войны. Она легитимизирует все ее институты — от устава и структуры ООН (включая особые права постоянных членов Совбеза как держав-победительниц) до международных экономических организаций — МВФ, Всемирного банка и ВТО. Одновременно Вторая мировая война до сих пор определяет наши морально-этические ценности и представления. Конфликт на Украине, конечно, не разрушит все это. Но в мире, где после Второй мировой был еще один крупный военный конфликт с участием России и НАТО, все это будут далеко не самоочевидные вещи.

Нечто похожее было в истории. После Наполеоновских войн в Европе почти 40 лет не происходило войн между великими державами — и без всякого ядерного оружия. Крымская война (1853–1856) закрыла эту страницу долгого мира, породив серию конфликтов. Венский порядок, освященный итогами Наполеоновских войн, сохранялся. Но после Наполеоновских в Европе была уже другая война, придававшая «Венскому миру» ощущение незавершенности и сомнения во всех его основах. Итоги Крымской войны означали крах Священного союза как инструмента поддержания безопасности между великими державами и их вступление в двадцатилетие ограниченных войн.

Нынешняя спецоперация не похожа на Крымскую по военным действиям и результатам. Но на системном уровне эффект от конфликта на Украине может быть схожим: мы вновь окажемся в мире, где «все возможно», а Ялтинский порядок, созданный по итогам Второй мировой войны, будет ощущаться таким же преходящим, как Вестфальский или Венский.

Ялта или Берлин?

В отечественной публицистике нередко звучат голоса о том, что конфликт на Украине завершится подписанием «новой Ялты»: некоего соглашения между ведущими державами современного мира (США, Россией, КНР) о разделе сфер интересов и выработке новых правил международного взаимодействия. Метафора «новой Ялты» (или, «второй Ялты») отсылает к Ялтинской конференции в феврале 1945 года, где три державы-победительницы — СССР, Великобритания и США — выработали разделительные линии в Европе и Азии. На протяжении последних десяти лет все американские администрации отвергали «новую Ялту», утверждая, что политика США не приемлет самой идеи сфер влияния. В России же политологи и даже официальные лица оценивают проект «новой Ялты» как позитивный: Москва и Пекин сумеют принудить Вашингтон к соглашению, стабилизирующему возникающий мировой порядок.

Однако современная ситуация кардинально отличается от финального этапа Второй мировой войны по, как минимум, четырем причинам. Тогда СССР, Великобритания и США были формальными союзниками, в то время как сегодня США и Россия — лидеры враждебных друг другу военно-политических блоков. У трех ведущих держав современного мира (США, России и КНР) нет и общего противника, каким были державы «оси» во Второй мировой. Страны антигитлеровской коалиции сообща работали над проектом нового мирового порядка, начиная с 1941 г., в то время как сегодня у всех великих держав разное и мало совместимое друг с другом видение будущего. Державы антигитлеровской коалиции строили принципиально новый мировой порядок, ликвидируя остатки Венского порядка XIX века. В настоящее время мы еще продолжаем жить в Ялтинском порядке — на основе его политических, экономических и правовых институтов.

Вторая мировая война, будучи тотальной, расставила все точки над «i». Она завершилась капитуляцией проигравших держав «оси», ликвидацией их военно-промышленных комплексов и полным переформатированием их политических систем. (Обратимы ли эти итоги для Германии и Японии в исторический перспективе — другой вопрос.) Современный цикл ограниченных войн, тянущийся и набирающий силу с 1990 г., такого решения проблемы не дает. Мирное соглашение скорее будет завязкой нового этапа междержавной борьбы, а не переходом мирового порядка в иное качество.

В такой ситуации возможное соглашение между великими державами будет напоминать не Ялтинскую конференцию 1945 г., а Берлинский конгресс 1878 г. Формально он завершил Русско-турецкую войну 1877 года, а фактически период ограниченных войн 1853–1878 гг. — от Крымской до Русско-турецкой. Берлинский конгресс разделил Балканы на сферы влияния и принес Европе мир на следующие 35 лет: до начала Балканских войн в 1912 г., которые переросли в Первую мировую. Венский порядок был продлен на 35 лет, но это был уже его другой вариант. Продленный Берлинским конгрессом мир был еще Венским: в нем преобладали почти те же державы-победительницы в Наполеоновских войнах. Но этот продленный Венский порядок уже не устраивал никого: державы готовились к новой — более серьезной схватке.

Решения Берлинского конгресса не удовлетворили ни одну из сторон. Россия считала, что ее лишили победы; Австро-Венгрия сочла, что Россия нарушила предвоенные соглашения и выдавливала ее с Балкан; Германия, столкнувшись с австро-русской враждой, сделала выбор в пользу Вены, а не Петербурга; Великобритания ощутила, что австро-германский тандем, по сути, отстраняет ее от континентальной Европы. Однозначных победителей и проигравших не было: каждый чувствовал себя ущемленным и готовился к реваншу. «Эпоха мировых войн началась в 1878 году», — утверждал Освальд Шпенглер. Это не было спекуляцией: немецкий историк понимал под этим завязку для будущих мировых конфликтов ХХ века.

Итоги будущего соглашения великих держав можно представить уже сейчас. Каждая из сторон провозгласит его своей победой, проведёт, возможно, пышные празднества (понимая при этом, что полной победы никто не одержал), стороны начнут готовиться к новому туру войн, подтягивая под него военные концепции и материально-технические средства. На такой итог указывает и нарастающая психологическая ловушка: лидеры ведущих держав настолько далеко заходят в обвинениях друг друга в «немыслимых преступлениях», что отыграть назад будет невозможно. Лидеры «большой тройки» времён Второй мировой войны психологически могли создать новый мировой порядок как союзники: Бисмарк и Тьер или Пальмерстон и Горчаков создать его не могли: слишком непримиримыми были их противоречия даже на психологическом уровне. Максимум, что они могли сделать — это следить за тем, чтобы остатки прежнего порядка пока продолжали существовать.

Ждать в наше время «новой Ялты» вряд ли реалистично. Для Ялты необходимы тотальные войны, сокрушившие мир прошлого и создающие мир будущего. Ограниченные войны заканчиваются рано или поздно «новым Берлином», приносящим видимость долгого мира с одновременной подготовкой новой войны.

Обновлённые войны «ядерной эпохи»

Алексей Арбатов:
Украинский кризис и стратегическая стабильность

С момента появления ядерного оружия в 1945 г. политологи спорят о том, действует ли в ядерную эпоху «формула Клаузевица», согласно которой война есть продолжение политики другими средствами. Одни утверждают, что ядерное оружие положит конец всем войнам; реалисты возражают, что, во-первых, это не доказано эмпирически, а, во-вторых, в «ядерную эпоху» немало войн мелкой и средней интенсивности. Украинский конфликт оформляет относительно новую модель войн между ядерными державами, которые не прибегают при этом к ядерной эскалации.

Украинский кризис частично изменит наши представления о теории ядерного сдерживания — одной из основ современного мир, которая базируется на двух принципах: 1) между ядерными державами не может быть войн; 2) любая война на основе обычных вооружений обязательно перерастет в ядерную. Украинский конфликт дал нам иной пример: стороны могут вести опосредованные военные действия, оказывая дипломатическую и военную поддержку одной из сторон. Значит, новая военная теория будет исходить из высокой вероятности неядерной войны между великими державами, ориентируя на нее военно-экономические системы различных стран.

Ещё в далеком 1985 г. американский писатель-футуролог Том Клэнси написал роман «Красный шторм поднимается» о вымышленной войне НАТО и стран Варшавского договора. По сюжету романа, стороны ведут затяжную позиционную войну на территории ФРГ, ГДР, Исландии и Норвегии только на базе конвенциональных вооружений, не применяя ядерного оружия. Как говорил один из героев романа, применение атомной бомбы — это ситуация политическая, а не военная, для этого необходимо решение руководства страны. Еще интереснее, что стороны ведут войну без ее формального объявления: СССР, например, подчеркивал, что стремится к разоружению ФРГ и не возлагает ответственность на США. Завершается эта европейская война отнюдь не «ядерным армагеддоном», а подписанием компромиссного перемирия.

В то время роман Клэнси вызвал бурю негодования критиков с лейтмотивом «этого не может быть потому, что не может быть никогда». Однако сегодня мы видим конфликт, весьма похожий на ту модель неядерного конфликта, который описал Клэнси. Российская спецоперация на Украине переросла военный конфликт средней степени интенсивности с участием НАТО. Страны альянса поставляют украинской стороне вооружения, наемников и по факту руководят действиями ВСУ. Стороны обмениваются туманными ядерными намеками и постоянно сохраняют режим перманентных не то консультаций, не то переговоров. Видимо, обе стороны, как и в варианте Клэнси, допускают, что конфликт завершится не эскалацией, а заключением между сторонами компромисса, в рамках которого победа — не вполне победа, а поражение — не вполне поражение.

Все это расходится с популярными выкладками времён «холодной войны», согласно которым любой конфликт между ядерными державами обязательно перерастет в ядерную войну высокой степени интенсивности. Зато конфликт на Украине напоминает выкладки американских и советских аналитиков 1970-х гг. [1] о возможности большой неядерной войны между ядерными державами. В этом смысле нынешний обмен ядерными намеками между Москвой и Вашингтоном словно реализует сценарии, разработанные во второй половине холодной войны.

Основу современной теории ядерного сдерживания составляет понятие «ядерный порог», или «порог ядерного сдерживания». Введенное американским политологом Германом Каном в конце 1950-х гг., оно означает гипотетический промежуток времени между началом войны и моментом первого применения в ней ядерного оружия. При низком ядерном пороге война сразу или почти сразу начинается как ядерная. При высоком ядерном пороге стороны некоторое время будут вести конфликт на базе исключительно конвенциональных вооружений, вплоть до заключения компромиссного мира.

До середины 1960-х гг. обе сверхдержавы, судя по открытым источникам, ориентировались на низкий ядерный порог. Примерно к 1967–1969 гг. ситуация изменилась. Ядерный порог был резко повышен как в США, так и в СССР, что означало допустимость обеими сверхдержавами сценария неядерного конфликта в Европе или Азии. Американская концепция гибкого реагирования постулировала возможность ведения региональной войны на базе исключительно конвенциональных вооружений: демонстративные ядерные удары (например, в океане или на приполярных просторах) должны были быть нанесены только в случае поражения. Советские военные теоретики на страницах журнала «Военная мысль» размышляли о том, возможно ли удержать будущий конфликт на доядерном уровне. Стороны сходились в одном: до применения ядерного оружия возможно ведение военных действий без перехода через ядерный порог.

Подобный сценарий не столь фантастичен, как могло бы показаться скептикам. В годы Второй мировой войны все стороны не применяли химическое оружие на поле боя, хотя имели его огромные запасы. Франция в 1940 г., Германия и Япония в 1945 г. капитулировали, но не прибегли к применению боевых отравляющих веществ; не прибег к ним и СССР в критические дни Битвы за Москву. В локальных конфликтах 1930-х гг. — в Испании, на советско-японской границе — стороны тоже не нажимали на химическую кнопку и даже сохраняли дипломатические отношения. Можно спорить о сопоставимости обеих ситуаций: реальной — с неиспользованием химического оружия и гипотетической — с неиспользованием ядерного оружия. Но прецедент ведения военных действий без применения ОМП при его наличии в истории существует.

Сегодня эти тенденции получили практическое оформление, и можно ожидать их развития. Российская сторона не раз заявляла, что рассматривает ядерное оружие как средство сдерживания от агрессии против российской территории или возмездия в случае угрозы существования страны. Но и США, хотя и сохраняют за собой право на нанесение превентивного ядерного удара, допускают длительное ведение конфликта на доядерном уровне. 3 января 2022 г., т.е. накануне начала конфликта на Украине, пять легальных ядерных держав подписали меморандум с обязательствами стремиться не применять ядерное оружие в конфликтах. В такой логике стороны вполне могут вести военные действия на территории третьей страны, формально не объявляя друг другу войну и не применяя ядерного оружия. Возможно, что Грузия, Сирия и Украина — только апробации модели подобного конфликта, завершающегося, как большинство войн прошлого, победой-сделкой — более удачной для победителя и менее удачной для побеждённого,

Перед Россией появляется новый вызов на будущее. Вся отечественная стратегическая мысль со времен М.С. Горбачева исходила из постулата, что угроза ядерной эскалации предотвратит конфликт высокой и средней степени интенсивности между великими державами. Теперь получается, что между локальным конфликтом и эвентуальной ядерной войной есть еще конфликт средней (а потенциально и высокой) интенсивности на основе конвенциональных вооружений. Но если это так, то России следует переосмыслить свой взгляд на ядерное оружие как средство предотвращения конфликта высокой степени интенсивности, когда, по логике, никто не решится пойти на большую войну при наличии угрозы ядерной эскалации. Опыт украинского конфликта доказывает, что такая формула спорна; модель подобной войны мы можем представить уже сейчас.

Возрождение «больших батальонов»

Тенденции украинского конфликта идут вразрез с магистральным развитием западной (а с ней и российской) военной науки. С начала 1960-х гг. в США и странах Западной Европы утверждалась идея перехода от массовой призывной к небольшой профессиональной армии. Ее основу должны был составлять не обученный по специальной программе мобилизационный контингент, а военные профессионалы, для которых война выступает профессией. Все концепции «воздушной войны», «революции в военном деле», «гибридных войн» были призваны решить две задачи: 1) разработать варианты эффективного применения подобных профессиональных армий; 2) доказать превосходство профессиональных армий над призывными. В каком-то смысле это был «Клаузевиц наоборот»: немецкий стратег доказывал превосходство массовой призывной армии над небольшими контингентами профессионалов, а стратеги второй половины ХХ в. (от англичанина Бэзила Лиддель-Гардта до американца Уэсли Кларка) доказывали превосходство небольших контингентов профессионалов над массовыми армиями.

Военные теоретики и социологи второй половины XX в. обосновывали такой переход как минимум тремя причинами:

• снижение риска ведения прямой войны между великими державами из-появления ядерного оружия;
• переориентация обеих сверхдержав и их союзников на практику ограниченных конфликтов в «третьем мире»;
• изменение социальной структуры общества, что повлекло за собой преобладание городского среднего класса, отрицающего этику общей воинской обязанности;
• удорожание процесса производства вооружений и подготовки военнослужащих по сравнению с первой половиной XX в.

Во второй половине 1980-х гг. эти идеи проникли и в СССР, где также начались дискуссии о переходе к небольшим профессиональным вооружённым [2].

Со времен Перестройки отечественная военная доктрина строилась на концепции «оборонной достаточности» с теми или иными вариациями. В ее основе лежало переосмысление опыта Великой Отечественной войны. Советские исследователи 1980-х гг. критиковали оборонительные мероприятия И.В. Сталина весной – летом 1941 г. и, напротив, позитивно оценивали опыт Курской битвы летом 1943 г. На этой основе в 1987 г. начальник Генерального штаба М.А. Моисеев [3] выделил пять параметров оборонной достаточности: придание вооруженным силам ненаступательной структуры, предельное ограничение в их составе ударных систем, изменение их дислокации в расчете на выполнение строго оборонительных задач, снижение параметров мобилизационного развертывания Вооруженных сил и уменьшение объемов военного производства. Но поскольку конфликт высокой и даже средней интенсивности между великими державами казался малореалистичным, то это и вызвало переход к более малочисленным и компактным вооруженным силам. Все перипетии военной реформы в нашей стране, тянущейся с 1989 г., можно свести к простому вопросу: как заменить массовую призывную армию небольшими контингентами профессионалов.

Конфликт на Украине снова вернул логику «больших батальонов». Ещё весной 2022 г. обе стороны столкнулись с проблемой нехватки личного состава. Украина еще в марте 2022 г. начала проводить массовую мобилизацию; Россия провела частичную мобилизацию прошлой осенью. Опыт боев под Киевом, Харьковом и Херсоном доказал, что одного военно-технического превосходства недостаточно: необходимо иметь и примерно равные по численности армии. Они необходимы как для обеспечения контроля над крупными территориями, так и для способности удерживать линию фронта.

Военные концепции второй половины ХХ в. строились на том, что противник, после нанесения ему серии ограниченных ударов, капитулирует или пойдет на подписание невыгодного ему мира. На этом допущении, собственно, построена и отечественная концепция нанесения противнику «заданного ущерба». Вопрос о том, что следует сделать, если противник продолжит сопротивление, казался мало реалистичным: по логике — таких народов и политиков в мире уже не осталось. Украинский конфликт продемонстрировал, что не каждый противник капитулирует после бомбардировок: для борьбы с более серьезным противником необходимо провести сухопутные операции.

Нам вновь приходится переосмысливать те проблемы, о которых спорили военные стратеги XIX века: воевать «умением» против большой массы не всегда получается. Самая лучшая армия постепенно несёт потери и теряет ядро выученных солдат и офицеров. Обильный числом и фанатичный противник, нечувствительный к потерям, при сопоставимом вооружении постепенно набирается опыта, и соотношение сил меняется. Более того: вновь изменить соотношение сил быстрым вводом в действие слабо обученного мобилизационного контингента невозможно: ему теперь требуется время, чтобы получить опыт.

Но возрождение крупной армии потребует иной системы школьного образования, другой подход к воспитанию молодёжи, новой культурной политики. Их центральной темой станет возможность и высокая вероятность нового крупного военного конфликта. Иначе говоря, на смену «цивилизации мира», в которой мы жили на протяжении последних 70 лет, будет постепенно приходить «цивилизация войны».

Мир незавершенных войн

Военный парад в Берлине 1914 г.

«Цивилизация войны» не означает, что все великие державы немедленно начнут воевать друг с другом. С 1871 г. по 1914 г., то есть сорок три года в мире не было войн между великими державами, но это была «цивилизация войны». В период с 1945 г. по 1991 г. не было войн между великими державами, однако это была «цивилизация мира». Серия войн низкой и средней интенсивности, которая шла на периферии, также не была показателем: они велись в оба этих периода. Гораздо интереснее по замечанию В.Л. Цымбурского, что в разные эпохи люди не только воюют по-разному, но и не воюют тоже по-разному. В одной случае мир воспринимается как итог минувшей большой войны; в другом — как подготовка к неизбежной грядущей большой войне [4].

Разница между «цивилизацией войны» и «цивилизацией мира» лежит в четырех плоскостях. Первая — целеполагание элит. В «цивилизации мира» политические элиты великих держав видят себя по другую сторону минувшей тотальной войны и выстраивают мировой порядок по ее итогам. В «цивилизации войны» элиты великих держав воспринимают свой мир как предвоенный и готовятся к будущей схватке. Под это выстаивается образовательная и культурная политики во всех крупных державах, причем, там, где правительство не справляется, общество его подталкивает к решению данной проблемы. Не случайно, что «цивилизация войны» характеризуется распространением режимов-ревизионистов, уже предчувствующих скорый финал слабеющего порядка.

Вторая плоскость — мировоззренческая, т.е. ментальная шкала оценки «эффективности» или «неэффективнсти». За минувшие семьдесят лет экономисты, например, настолько привыкли оценивать эффективность экономик в категориях «цивилизации мира», что им трудно себе представить альтернативную оценку. Между тем, все оценки экономик в логике благосостояния на душу населения, привлечения инвестиций, финансовой стабильности и т.п. — это оценки экономик, выстроенных под относительно длительный период мирного сосуществования. В логике цивилизации, ориентированной на грядущий военный конфликт, роль всех этих понятий кардинально меняется. Благосостояние значит меньше, чем развитие ВПК, а финансовая стабильность — это как раз способность существовать автономно от мировых экономических процессов. Многие профессии, связанные с переразвитыми услугами и потреблением, в «цивилизации войны» просто рассматриваются как лишние и малоэффективные, подобно тому как в «цивилизации мира» излишним кажется переразвитый ВПК.

В политологии стало банальностью утверждать, что СССР проиграл Западу холодную войну из-за более высокого уровня потребления на Западе. (Советский человек, мол, увидев полные магазины на Западе, понял неэффективность своего строя). При этом как-то забывается тот факт, что накануне Первой мировой войны высокий уровень потребления и космополитический образ жизни элит ничуть не мешал распространению у них националистических взглядов. Русский офицер мог спокойно гулять по Вене, ненавидя австрийскую политику, а австрийский — посещать салоны Петербурга, ненавидя (без преувеличения) политику русскую. Немец ходил во французском костюме, француз выписывал из Германии фотопластинки, что не мешало первому ненавидеть Францию, а второму Германию. Сегодня мы изумляемся разгулу национализма на Украине и «культуре отмены», которая охватила Запад в отношении русской культуры, при этом мы как-то забываем, что сто — сто пятьдесят лет назад шовинизм, то есть пресловутая «культура отмены», был естественным состоянием европейских стран. Просто «цивилизация войны» устроена иначе, чем «цивилизация мира».

Третья плоскость — идеологическая. Как ни удивительно прозвучит, но идеологии «цивилизации войны» отличаются от идеологий «цивилизации мира». Современный идеологический спектр представлен в основном идеологиями социальными, то есть ставящими на первое место вопросы социально-экономического развития: либерализм, социализм, неоконсерватизм и т.д. В начале XX века, напротив, преобладали идеологии геополитические, делавшие акцент на внешней экспансии: пангерманизм, панславизм, «свирепый реваншизм» во Франции, джингоизм в Великобритании и т.д. [5] Баллотировавшийся на выборах политик говорил в первую очередь о необходимости военной помощи «братьям», естественных границах, врагах, и только затем — о пенсиях и зарплатах. После Второй мировой войны пропорция стала меняться, как должно быть в «цивилизации мира». При нынешнем подъеме национальных проблем будущий идеологический спектр будет вновь выстаиваться вокруг некоего комплекса геополитических, а не социальных идеологий.

Четвертая плоскость — морально-ценностная, то есть оценки обществом политической деятельности элит. Мы редко обращаем внимание на тот факт, что наш политический словарь во многом построен под «цивилизацию мира». Мы говорим «ответственный политик» или «безответственная политика», понимая под первой в широком смысле предотвращение войны, а под второй ее приближение. Но в «цивилизации войны» ситуация кардинально изменится: «ответственным» будет вооружение, а «безответственным» — стремление к разоружению. Мы любим говорить об «угрозах стабильности», редко думая над тем, что это — стабильность в интересах держав статус-кво, в то время как для ревизионистов нестабильность — это надежда переформатировать мировой порядок в свою пользу. Мы говорим о «сохранении инвестиционного климата», не думая над тем, что в «цивилизации войны» победителем будет тот, кто способен выстроить относительно независимую от внешнего мира финансовую систему. Наконец, у нас часто звучит слово «неприемлемо», подразумевающее, что нас кто-то будет слушать, хотя в «цивилизации войны» никто не будет слушать никого без силовых демонстраций.

В годы холодной войны советское общество вроде бы жило в состоянии мобилизации, но менталитет советского человека (в отличие от 1930-х гг.) отвергал идею «осажденной крепости». «Цивилизация войны» выстроена на принятии этой идеи, которая кажется такой же безальтернативной, как во второй половине ХХ в. «борьба за мир». Вспомним, что в прошлой «цивилизации войны» симптомом этой тенденции стали охватившие Европу грандиозные празднества побед в ограниченных войнах: Франко-прусской, Русско-турецкой или французских колониальных экспедиций. Эти войны не были однозначными победами, кардинально меняющими соотношение сил. Но такие празднества хорошо демонстрировали растущий запрос европейских обществ на новую большую победу.

Здесь, пожалуй, и лежит главное различие между «цивилизацией мира» и «цивилизацией войны». Первая построена на итогах тотальной войны, ощущении ее завершенности и начала нового мира по ту сторону большой войны. Вторая построена на ощущении, что новая тотальная война впереди, а текущие конфликты мелкой и средней интенсивности — только шаги на пути к ней. Они всегда остаются каким-то незавершенными, неполными, ибо главная схватка еще только впереди. Происходящее на наших глазах — небольшой, хотя и важный, этап на путях перехода от «цивилизации мира» к «цивилизации войны».

***

В ходе многочисленных дискуссий с коллегами я неоднократно слышал возмущенные призывы, что «цивилизация войны» ужасна и даже говорить о ней не стоит. Но в том-то и дело, что переход от одной цивилизации к другой внешне может быть совсем не ужасен: он не очень заметен и поначалу кажется продолжением прежней жизни. Просто наши общества будут год от года наблюдать смену общественных представлений, запросов. То, что казалось нам неприятным и забытым несколько десятилетий назад, будет казаться новой реальностью, а предпочтения прошлого — наивными заблуждениями. Это, впрочем, закономерно: еще английский философ Дэвид Юм сформулировал парадокс, что, находясь внутри системы, мы не можем представить себе условий, при которых она завершит свое существование. Сегодня нашим современникам дана возможность эмпирически наблюдать, как завершается страница «долго мира», установленная Ялтинским порядком, и начинается переход к его другой фазе.

1. McGwire M. Perestroika and Soviet National Security. Washington: Brookings Institution Press, 1991

2. Кокошин А. А. Армия и политика. Советская военно-политическая и военно-стратегическая мысль. М.: Международные отношения, 1995;

3. Моисеев М. Советская военная доктрина — реализация ее оборонительной направленности // Правда. 1989. 13 марта.

4. Фененко А.В. Войны в структуре мировых порядков. Анализ и прогноз. Журнал ИМЭМО РАН, 2022, № 3, сс. 13-36.

5. Социальные идеологии, конечно, были всегда. Вопрос заключается в том, какие идеологии преобладают в рамках определенного отрезка времени, а какие подстраиваются под них.