Истоки Третьего Рейха

30 января — одна из самых мрачных дат в современной истории, она ассоциируется с приходом к власти Адольфа Гитлера и с установлением нацистского режима в Германии. Это событие по умолчанию стараются обходить стороной — приуроченных к нему размышлений и публикаций гораздо меньше, чем к датам начала и завершения Второй мировой войны, хотя без него, строго говоря, не было бы самой войны. Вместе с тем многие уроки этого события (в том числе для международных отношений) так и не получили должного осмысления. Можно согласиться с мнением российского социолога Сергея Кара-Мурзы о том, что до сих пор практически нет книг о фашизме в широком смысле — как о некоем проекте построения государства и общества, словно на эту тему наложено негласное табу. Вероятно, многие загадки национал-социализма и фашизма будут решены, если мы поищем истоки этих явлений в XIX в. и посмотрим на него в более широкой временной перспективе. Только так мы сможем оценить, застрахована ли наша цивилизация от чего-то похожего в будущем.

Одну из необычных граней нацизма обнаружил немецкий историк Эрнст Нольте. Нацисты, по его мнению, не вырастили своего поколения — тем, кто родился в 1933 г., в 1945 г. было всего 12 лет; тем, кто родился в 1925 г., в 1945 г. исполнилось всего 20 — они повзрослели только к завершающему этапу Второй мировой войны. Третий Рейх строило поколение, родившееся в последней четверти XIX в. — именно к нему принадлежали большинство и нацистских лидеров, и германского генералитета, и чиновничества. Истоки их мировоззрения, жестокости и преступлений стоит, следовательно, искать именно в мировоззрении второй половины XIX в. XIX век был пиком колониализма. Идея превосходства белой расы над другими казалась европейцам второй половины XIX в. такой же естественной, как закаты и восходы; таким казалось европейцам конца позапрошлого века и право одного народа властвовать над другими.

Идеи господства одного народа над другим и даже частичного геноцида более «отсталых» народов — все это было естественным последствием века колониализма. Вовсе не случайно на страницах «Майн кампф» А. Гитлер ставил в пример немцам Британскую империю XIX в. Расовая теория национал-социализма стала лишь крайней и доведенной до радикализма идеологией предшествовавшего столетия.

Вообще, социальные проблемы определялись многими европейскими мыслителями как проблемы расовые: классы и сословия трактовались как потомки расы завоевателей и расы покоренных. Закономерно, что во второй половине XIX в. теория исторических рас стала популярной в германских государствах. Если 1789 г. был восстанием покоренных галло-римлян, то Франко-прусская война 1870 г. была своеобразным реваншем германской расы в масштабах Европы. И если сами французские историки признали германскую расу «расой завоевателей», то очевидно, что это поднимало роль германских государств как «источника» этой «расы».

К концу XIX в. Европа была уже насыщена расовыми теориями настолько, что сами европейцы делили друг друга на всевозможные расовые сорта и виды — биологические и исторические. Вот почему спустя полвека национал-социалистические учения о расах были восприняты в Западной Европе как нечто естественное — европейцы еще с середины XIX в. считали понятие расы частью существующей картины мира.

Размышляя о фашизме и национал-социализме, мы часто упускаем из виду, что эти явления победили в молодых по историческим меркам государствах. Наше сознание зачастую находится в плену романтической историографии XIX в., возводившей историю каждой страны и народа к далеким предкам. Мы привычно пишем «история Германии», «история Италии», «история Венгрии», «история Румынии», не задумываясь над тем, что эти страны условно появились только во второй половине XIX в. Новые государства были настолько новыми, что их элитам пришлось заниматься конструированием собственной истории.

Примечательный факт — большинство союзников Третьего Рейха были историческими «новоделами», возникшими в лучшем случае во второй половине XIX в. (Италия, Болгария, Румыния), а то и вовсе после Первой мировой войны (как, например, Финляндия или Венгрия). Все эти государства обрели устойчивую государственность в ее современном качестве только по итогам Второй мировой войны, а Германия — только в 1990 г. Болезненное чувство национального строительства накладывалось на имперские мечты, что делало эти нации ревизионистами по отношению к Венскому порядку.

Нацистское движение изначально укладывалось в системно-ревизионистскую логику. Примечательно, что на страницах своей книги А. Гитлер не призывал к войне-реваншу с западными державами. Скорее, он предлагал им компромисс — Германия становится авангардом антикоммунизма и строит свою империю в Восточной Европе. Фактически это был призыв вернуться к завоеванию позиций, которые Германия приобрела по Брестскому миру в 1918 г.

С легкой руки теоретиков тоталитаризма в политической теории широко распространились представления о невероятной близости коммунизма к фашизму и национал-социализму. При этом на задний план отошло их глубинное различие. Советский коммунизм постулировал равенство народов; фашизм и, особенно, национал-социализм — иерархию народов, в которой одни будут управлять другими. Этот вариант социализма в СССР часто называли «псевдосоциализмом», просмотрев, что именно он развивался в Германии параллельно с марксизмом на протяжении XIX в.

Теоретики тоталитаризма традиционно подчеркивали связь нацизма с консервативным движением. Но именно прусская аристократия — основной носитель консервативных идей — была сторонником партнерства Германии и России как двух главных консервативных монархий мира. Немецкие же социалисты, считая себя авангардом прогрессивной Европы, призывали к жесткому противостоянию «русскому царизму». Нетрудно заметить, что внешнеполитическая программа НСДАП была изначально ближе именно радикальным социалистам, чем прусским консерваторам. Что если национал-социализм был в гораздо большей степени мутацией немецкого либерализма, чем консерватизма?

Многие загадки немецкого национал-социализма (а заодно и итальянского фашизма) будут решены, если мы откажемся воспринимать их как исторически независимые явления. Они были только закономерными наследниками европейской цивилизации XIX в., доведя до крайнего экстремизма ее основные идеи — колониализм, расизм, иерархию народов и национальный социализм. Нацизм рождался незаметно для современников, пройдя целую серию переходных стадий. Вполне возможно, что и в нашей цивилизации происходит рождение новых радикальных проектов, которые выйдут на арену к концу существования нашего Ялтинско-Потсдамского порядка.

30 января — одна из самых мрачных дат в современной истории, она ассоциируется с приходом к власти Адольфа Гитлера и с установлением нацистского режима в Германии. Это событие по умолчанию стараются обходить стороной — приуроченных к нему размышлений и публикаций гораздо меньше, чем к датам начала и завершения Второй мировой войны, хотя без него, строго говоря, не было бы самой войны. Вместе с тем многие уроки этого события (в том числе для международных отношений) так и не получили должного осмысления. Можно согласиться с мнением российского социолога Сергея Кара-Мурзы о том, что до сих пор практически нет книг о фашизме в широком смысле — как о некоем проекте построения государства и общества, словно на эту тему наложено негласное табу. Полагаю, что многие загадки национал-социализма и фашизма будут решены, если мы поищем истоки этих явлений в XIX в. и посмотрим на него в более широкой временной перспективе. Только так мы сможем оценить, застрахована ли наша цивилизация от чего-то похожего в будущем.

Век белого человека

Египетский зал в Британском музее

Одну из необычных граней нацизма обнаружил немецкий историк Эрнст Нольте (1923–2016) [1]. Нацисты, по его мнению, не вырастили своего поколения — тем, кто родился в 1933 г., в 1945 г. было всего 12 лет; тем, кто родился в 1925 г., в 1945 г. исполнилось всего 20 — они повзрослели только к завершающему этапу Второй мировой войны. Третий Рейх строило поколение, родившееся в последней четверти XIX в. — именно к нему принадлежали большинство и нацистских лидеров, и германского генералитета, и чиновничества. Истоки их мировоззрения, жестокости и преступлений стоит, следовательно, искать именно в мировоззрении второй половины XIX в.

Почти во всех странах зарубежной Европы, куда начиналось немецкое вторжение, сразу находилась влиятельная группа политиков, готовая к компромиссу с Германией. Добавив к этому европейских союзников Рейха (Болгарию, Венгрию, Италию, Румынию, Словакию, Хорватию, Финляндию, фактически Испанию), мы получаем образ «фашизированной Европы». Исключение составляла только Великобритания, но и там в 1930-х гг. определенным влиянием обладала часть элиты, выступавшая за диалог с нацистской Германией, включая самого короля Эдуарда VIII (1936 г.), ставшего затем герцогом Виндзорским. Однако удивляться здесь нечему — идеи национал-социализма во многом восходили к мировоззрению XIX в.

XIX век был пиком колониализма. Именно тогда были созданы огромные колониальные империи — Британская и Французская, к которым на исходе века стали присоединяться Германская, Итальянская и Японская. Тогда еще существовали Голландская и Португальская империи; Испанская империя рухнула только на исходе века — по итогам Испано-американской войны 1898 г. Колониализм, разумеется, существовал со времен Великих географических открытий, но первые волны колониальной экспансии XVI–XVIII вв. оказались в целом неудачными для европейцев, и только во второй половине XIX в. им удалось создать всемирную колониальную систему, включив в нее Африку, Австралию и Океанию, Южную и Восточную Азию. В ней даже Китай и Япония не избежали навязывания им систем неравноправных договоров. Идея превосходства белой расы над другими казалась европейцам второй половины XIX в. такой же естественной, как закаты и восходы; таким казалось европейцам конца позапрошлого века и право одного народа властвовать над другими.

У колониальной экспансии было как минимум три причины. Первая — стремление приобрести ресурсы, сырье, а в идеале — и рынки сбыта. Вторая — обеспечение контроля над международной морской торговлей. Третья (о которой сегодня часто забывают) — решение проблемы перенаселения. XIX в. был временем быстрого демографического роста белых народов — семьи по 5–8 детей были обычным явлением. Отсюда — стремление переселять часть населения на другие территории, создавая новые государства: Канада, Австралия, Новая Зеландия и даже США родились в их современном качестве на основе этой политики, считавшейся естественным развитием событий.

Колониальные войны XIX в. сами по себе доказывали европейцам их превосходство над остальным миром. Современные специалисты-международники и социологи ставят на первое место расчет территории и населения определенного государства, мыслителям позапрошлого века такой подход казался смешным. Они рассуждали в категориях естественного неравенства людей, народов и рас, главным считался не количественный, а качественный показатель, что словно подтверждала сама колониальная политика.

Так, население Империи Великих Моголов в 1700 г. составляло около 150 млн человек; население Великобритании в 1801 г. достигло только 10,5 млн человек. Территория Империи Великих Моголов составляла в 1690 г. 4 млн кв. км, территория современной Великобритании (практически совпадающей с её территорией в то время) — 243 тыс. 809 кв. км. Однако в результате войн 1757–1803 гг. не только Империя Великих Моголов, но и другие государства Индостана стали британскими колониями.

К похожим результатам привели Опиумные войны Китая с Великобританией и Францией. В ходе Первой опиумной войны (1840–1842) Лондон направил в Южно-Китайское море эскадру в составе 40 кораблей и 4 тыс. солдат экспедиционного корпуса, которая разбила 880-тысячную армию Китая и принудила Цинскую династию заключить в 1842 г. неравноправный Нанкинский мирный договор. В ходе Второй опиумной войны (1856–1860) Великобритания и Франция направили 80-тысячный корпус против 200-тысячной армии Китая, разбили императорскую армию и принудили Цинскую династию подписать неравноправные Тяньцзиньские трактаты 1858 г.

Колониальные империи XIX в. кардинально отличались от империй-предшественников — представители покоренных народов никогда не получали доступ к управлению. Фактически это была иерархия народов и рас, на вершине которой находилась белая раса. Колониальная система делилась на а) неравноправные договоры европейских стран с формально-суверенными странами, постулирующими прежде консульскую и экстерриториальную юрисдикцию, а также принципы свободы торговли (Персия, Китай, Япония); б) формально-суверенные образования под контролем колониальной администрации (французский Индокитай и Марокко, Британская Индия до 1857 г.); в) местную администрацию для колониальных народов (Британская Индия после 1876 г., статус маори в Британской Новой Зеландии); г) особый правовой статус за пределами гражданской системы страны (индейцы в США, австралийские аборигены); д) прямое владение колониальной державы (французские и португальские колонии в Африке).

Андрей Кортунов:
Уроки Великих Моголов: как гибнут великие империи

Со времен Великих географических открытий вывоз неевропейских ценностей в Европу рассматривался как естественный процесс, но в позапрошлом веке это явление приобрело массовый характер. Из рассказов Артура Конан-Дойля и повестей Агаты Кристи мы помним образ Британии, где почти в каждом замке хранились индийские или египетские ценности. И это не было преувеличением — со времен Египетского похода Наполеона 1798–1799 гг. древнеегипетские артефакты оседали в Европе. Например, в лондонском Британском музее хранятся более 100 тыс. артефактов [2], в лондонском Музее египетской археологии Петри — около 80 тыс., в берлинском Египетском музее — около 80 тыс., в парижском Лувре — более 77 тыс., в Бостонском музее изящных искусств — около 45 тыс. артефактов, в туринском Museo Egizio — 32, 5 тыс. артефактов. Знаменитый фриз Парфенона из Афин был вывезен в Лондон, многие ценности Древней Греции — в парижский Лувр и дрезденский Альбертинум; Пергамский алтарь и Ворота Иштар — в Берлин. Три знаменитых кодекса цивилизации майя не случайно носят названия Парижский, Дрезденский и Мадридский — по местам их хранения и/или обнаружения.

Депопуляция колониальных народов, граничащая с геноцидом, также считалась на исходе XIX в. явлением вполне обыкновенным. Точной статистики потерь от колониальных войн не существует: аборигены погибали не только от прямого физического истребления, но также ввиду изгнания из традиционных мест проживания и от болезней, иммунитета против которых у них не было. Численность австралийских аборигенов сократилась, по современным подсчетам, на 75–84% после британской колонизации маори в результате Новозеландских войн (1845–1872) — британская администрация отобрала около 16 тыс. кв. км земель как у воевавших с ней племён, так и у дружественных, сотрудничавших. Потери населения в Свободном государстве Конго в период нахождения под управлением Бельгии оцениваются в 60%, в том числе такая убыль связана с эпидемией оспы. Можно оспаривать конкретные цифры, но факт депопуляции и отъема земель у аборигенов остается несомненным.

Похожим образом сложилась судьба американских индейцев. В 1825 г. Верховный суд в одном из решений сформулировал «Доктрину открытия», согласно которой право на территории «открытых» земель принадлежало тем, кто их «открыл», а коренное население сохраняло право на проживание на них, но не имело собственности на землю. На основании данной доктрины в 1830 г. был принят «Закон о переселении индейцев», жертвами которого стали «Пять цивилизованных племён», выселенные к западу от реки Миссисипи. 3 марта 1863 г. Конгресс утвердил «Акт о переселении индейцев в резервации», на основании которого федеральное правительство получило право переселить индейцев на специально выделенные для них территории. «Индейские войны» 1870-х гг. позволили правительству США решить «индейскую проблему».

В этом контексте уместно вспомнить одну интересную грань фашизма (и национал-социализма как его ответвления), на которую обратил внимание немецкий писатель Герман Гессе. Он справедливо отметил, что вся европейская культура рубежа веков прошла под знаком культа Античности. Дети со школы усваивали нормы греко-римской культуры, классические языки, совершенство античных форм, а заодно — идею естественного превосходства эллинов над варварами, гения над материальными ресурсами и, конечно, культ империй, где древние греки и римляне управляли массами зависимого населения Древнего Востока. Культ Античности в самом деле был неотъемлемой частью мировоззрения и культуры XIX в., ведь идея эллинизма как власти высшей цивилизации над «низшей» соответствовала политической системе этого столетия. Вполне закономерно, что в Третьем Рейхе широко использовался античный антураж как аллегория на империю Александра Македонского, покорившего Восток.

Идеи господства одного народа над другим и даже частичного геноцида более «отсталых» народов — все это было естественным последствием века колониализма. Вовсе не случайно на страницах «Майн кампф» А. Гитлер ставил в пример немцам Британскую империю XIX в. Расовая теория национал-социализма стала лишь крайней и доведенной до радикализма идеологией предшествовавшего столетия.

Расовая теория в действии

Сами «белые люди» отнюдь не ощущали себя единым целым. В XIX в. понятие «раса» имело два смысла: 1) антропологическая раса («белая», «жёлтая», «чёрная», «красная» и т.п.); и 2) историческая раса (общность определённых народов белой расы). Исторические расы считались столь же реальными, как и расы антропологические (биологические), только их представители отличались друг от друга не цветом кожи и чертами лица, а темпераментом и наследственными способностями.

Теория исторических рас появилась в Англии в XVII в. Тогда в трудах Джерара Уинстенли мелькнула идея о том, что в раннем Средневековье норманны-франки покорили расу англосаксов, и революция стала временем её освобождения. Однако широкую популярность этот термин приобрёл после Французской революции конца XVIII в. Именно тогда во французской историографии получил распространение тезис графа Монлозье [3] о расовой природе Французской революции — дворянство изображалось потомками завоевателей-германцев франков, а остальное население — потомками покорённых галло-римлян. Эту трактовку в той или иной форме заимствовали и популяризировали ведущие французские историки эпохи Реставрации — Огюстен Тьерри, Франсуа Гизо, Адольф Тьер [4]. Французская революция воспринималась в этом ракурсе как восстание галло-римлян и объявление ими войны германской расе в масштабах Европы. Империя Наполеона I рассматривалась как возрождение подлинной, старой Римской империи, противостоявшей германской Священной Римской империи.

Пергамский музей

Социальные проблемы определялись многими европейскими мыслителями как проблемы расовые: классы и сословия трактовались как потомки расы завоевателей и расы покоренных. Показательно, что, например, во французском языке значение слова «раса» с положительной коннотацией (race noble — благородное происхождение) фиксируется в качестве первого в толковых словарях. Закономерно, что во второй половине XIX в. теория исторических рас стала популярной в германских государствах. Если 1789 г. был восстанием покоренных галло-римлян, то Франко-прусская война 1870 г. была своеобразным реваншем германской расы в масштабах Европы. И если сами французские историки признали германскую расу «расой завоевателей», то очевидно, что это поднимало роль германских государств как «источника» этой «расы».

В середине XIX в. французский традиционалист Ипполит Адольф Тэн (1828–1893) ввел понятие «душа нации»: «Всякий народ почитает и возвышает тот тип, который всего лучше выражает его способности и служит его потребностям» [5]. Его современник и единомышленник Жозеф Эрнест Ренан (1823–1892) выделял у исторических рас несменяемые наследственные признаки, выражающиеся прежде всего через лингвистические формы и системы мышления: «Чем были германские народы во время своих великих нашествий в V веке вплоть до последних завоеваний норманнских завоеваний в X веке? Они мало изменили сущность рас, но навязали династию и военную аристократию более или менее значительным частям старой Западной империи, которые получили имена рас завоевателей» [6].

На исходе XIX в. европейские публицисты и ученые выделяли четыре исторические расы: англосаксонскую, германскую, романскую и славянскую, а иногда и пятую — скандинавскую. Эти расы отличались друг от друга настолько, что одни и те же политические институты в государствах разных рас наполнялись разным содержанием. «Человек не может изменять по своему желанию чувства и верования, которые им руководят. За суетными волнениями отдельных личностей находятся всегда влияния законов наследственности», — писал французский мыслитель Гюстав Лебон (1841–1931) в книге «Психология социализма» (1898). «Чтобы допустить “малое значение расы в делах человечества”, надо совершенно не знать истории Сан-Доминго, Гаити, истории 22 испано-американских республик и истории Северо-Американских Штатов. Не признавать значения расы — значит лишить себя навсегда способности понимать историю», — констатировал он.

Ситуация с биологическими расами тоже отличалась от современной. Английский филолог Уильям Джонс (1794–1794) открыл для Европы древнеиндийский язык санскрит и пришел к выводу о его родстве с европейскими романскими и германскими языками. Отсюда следовал тезис У. Джонса о наличии у всех индоевропейских народов общей прародины. Особую арийскую расу выделял французский барон Жозеф Артюр де Гобино (1816–1882) в своём сочинении «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853–1855). Его «индоарийская раса» родилась в полемике с Гизо и Тьерри. Ж.А. де Гобино считал носителем культуры именно германскую расу (включая франков как предков французских дворян). Он же выделил ее культурно-биологический «резервуар»: Швеция, Норвегия, Дания, далее — Ганновер и Вестфалия на Нижнем Рейне (северо-западная Германия), Эльзас и часть Лотарингии, Голландия, Бельгия и северо-восток Франции вплоть до нижней Сены, Англия и Исландия. При этом Ж.А. де Гобино уже доказывал превосходство индоарийцев над другими представителями белой расы — средиземноморскими и славянскими народами из-за смеси их крови с арабскими и финскими народностями.

В научный оборот термин в этом значении ввел в 1861 г. немецкий и английский филолог Фридрих Макс Мюллер (1836–1900), выделив три языковых и религиозных центра развития: арийский, семитский и туранский. В четвертом издании «Энциклопедического словаря Мейера» (Лейпциг, 1885–1890 гг.) кавказская раса подразделяется на арийцев, семитов и хамитов. Арийцы в свою очередь подразделяются на европейских арийцев и индоарийцев. С позиций современности такие взгляды выглядят как архаичные; но они показывают, что в XIX в. ни о каком единстве «Запада» и европейской цивилизации не могло быть и речи — ее представители воспринимали себя как набор дискретных культур.

Для нас важнее другое. К концу XIX в. Европа была уже насыщена расовыми теориями настолько, что сами европейцы делили друг друга на всевозможные расовые сорта и виды — биологические и исторические. Вот почему спустя полвека национал-социалистические учения о расах были восприняты в Западной Европе как нечто естественное — европейцы еще с середины XIX в. считали понятие расы частью существующей картины мира.

Искусственная идентичность

Размышляя о фашизме и национал-социализме, мы часто упускаем из виду, что эти явления победили в молодых по историческим меркам государствах. Наше сознание зачастую находится в плену романтической историографии XIX в., возводившей историю каждой страны и народа к далеким предкам. Мы привычно пишем «история Германии», «история Италии», «история Венгрии», «история Румынии», не задумываясь над тем, что эти страны условно появились только во второй половине XIX в.

Алексей Фененко:
Новая Античность?

Италия, родина фашизма, появилась на свет только в 1861 г. До этого последнюю попытку объединить Апеннинский полуостров в единое самостоятельное государство предприняло только Королевство остготов в первой половине VI в. С этого времени 1300 лет на полуострове существовало множество государств, население которых не считало себя единым народом — они позиционировали себя как неаполитанцев, сицилийцев, ломбардцев, тосканцев и т.п. Проект создания единой Италии был экспортирован на Апеннинский полуостров Наполеоном Бонапартом, а затем был подхвачен Пьемонтской династией. Именно при дворе королей Пьемонта возник и проект единой итальянской нации, и стандарты итальянской культуры (включая язык), которые затем Пьемонт же и навязал остальному Апеннинскому полуострову с помощью серии войн. Только в 1861 г. Виктор Эммануил II короновался как король Италии, а Рим был присоединен к ней и вовсе в 1870 г. — всего за полвека до установления фашистского режима. Лозунг Б. Муссолини «все для государства, ничего вне государства и ничего против государства!» звучал в контексте Италии того времени иначе, чем для нас — слишком непрочным и «наспех сшитым» было единое итальянское государство.

Еще более сложной оказалась ситуация в «Германии». Ее не существовало как единого государства до 1919 г. — это была политическая система, которая постоянно меняла свою конфигурацию. Она состояла из множества государств, над которыми формально стоял Римский император, ставший в 1806 г. императором другого государства (Австрии), созданного из его личных земельных владений. В дальнейшем система разделилась — большинство германских государств объединились в новую Германскую империю во главе с прусским королем, принявшим титул императора; Австрия эволюционировала во внешнее по отношению к Германии государство — Австро-Венгрию, в рамках которой возродилось Венгерское королевство. Однако и Германская империя была не единой страной, а своеобразной конфедерацией — в ней по-прежнему сохраняли правосубъектность Бавария, Баден, Вюртемберг, Гессен-Дармштадт и даже сама Пруссия. И только Веймарская конституция 1919 г. сделала Германию полноценным единым государством.

Для Германии в отличие от Италии это не было окончанием национального самоопределения. Финалом Первой мировой войны стал распад Австро-Венгрии и вставший вопрос об Австрии. Одновременно с этим возникал и «русский вопрос». Российская империя со времен Петра I была частью «Германского мира», а император Всероссийский фактически был «своим» императором для немецких лютеран в противовес австрийским Габсбургам как императорам немецких католиков. Формирование австро-германского союза в 1879 г. означало фактическое выдавливание России из «Германского мира», что повлекло за собой ее последующую русификацию. Однако уже в 1870-х гг. в Германии в рамках обсуждения вопроса о «Готском наследстве» начались дискуссии о том, какие части Российской империи должны перейти под контроль «Германского мира».

Неясной оставалась и судьба Венгерского королевства. В конце 1918 г. оно отделилось от Австро-Венгрии, став самостоятельным государством и фактически ее правопреемником. Пройдя через этап советской Венгрии, оно выбрало причудливую форму политического устройства: формальная монархия без наличия самого монарха и при правлении регента — вице-адмирала Миклоша Хорти (1920–1944). Неясными оставались и границы Венгрии — ее рубежи как суверенного государства были меньшими, чем рамки Венгерского королевства в составе Австро-Венгрии.

Новые государства были настолько новыми, что их элитам пришлось заниматься конструированием собственной истории. К истории Италии были приплюсованы истории средневековых апеннинских республик (Венеции, Генуи, Флоренции) и даже история Древнего Рима, хотя ни те, ни другие не имели прямого отношения к итальянскому государству. При этом из итальянской истории была фактически вычеркнута история Папского государства, королевств остготов и лангобардов, хотя, строго говоря, они тоже были историей Апеннинского полуострова. Произошел фактически отбор исторических сюжетов, работавших на идею построения единого итальянского государства.

Еще более сложной оказалась ситуация в Германии. После Австро-прусской войны 1866 г. вся тысячелетняя немецкая история как бы переместилась в Австрию, став ее национальной историей. Новой германской империи пришлось спешно искать свою идентичность через идеи «готицизма» и «ариософии». Последняя позволяла подключить к немецкой истории и Античную Грецию, и историю Персии, и историю Ведической Индии. Фактически это было реконструированием национальной истории в некую искусственную имперскую историю.

Примечательный факт — большинство союзников Третьего Рейха были историческими «новоделами», возникшими в лучшем случае во второй половине XIX в. (Италия, Болгария, Румыния), а то и вовсе после Первой мировой войны (как, например, Финляндия или Венгрия). Все эти государства обрели устойчивую государственность в ее современном качестве только по итогам Второй мировой войны, а Германия — только в 1990 г. Болезненное чувство национального строительства накладывалось на имперские мечты, что делало эти нации ревизионистами по отношению к Венскому порядку.

Имперские приоритеты

Цеппелинфельд

Со школьной скамьи мы помним хрестоматийную фразу — «Германия и Италия опоздали к территориальному разделу мира». Они провозгласили себя империями в момент, когда в мире уже осталось мало «свободных территорий». В итоге Германия получила только кое-какие колонии в южной Африке и Океании, а Италия — в Северной Африке. Однако при этом обе искали пути для построения империи — «пул идей» будущего фашизма и национал-социализма зародился еще в последней трети XIX в.

Для Италии вопрос о приоритетах экспансии был более-менее ясен. Новая Италия сразу провозгласила своим предком Древний Рим, создавший Средиземноморскую империю от Египта до Британских островов. Однако империя на Средиземном море требовала конфликта с Великобританией и Францией, а потому итальянская элита попыталась (правда, неудачно) сместить свою экспансию в Африку. «Африканские проекты» Италии похоронила неудачная для нее Первая абиссинская война 1896 г.; своеобразным реваншем Италии стал захват у Османской империи Киренаики и Триполитании (совр. Ливия). Намерения Бенито Муссолини построить «Итальянскую империю» в Африке, Средиземноморье и на Балканах, по сути, были второй попыткой Италии провести колониальную экспансию после второй половины XIX в.

В Германии с 1870-х гг. существовали две партии, выступавшие за разные направления экспансии. Первая — за строительство океанского флота и захват колоний, что потребовало бы военного конфликта с Великобританией, а затем и с США (вовсе не случайно, что в ходе Испано-американской войны 1898 г. германский император Вильгельм II открыто поддерживал Испанию). Вторая — за захват земель в Восточной Европе, что требовало конфликта с Россией. Немецкий историк Пауль де Лагард писал в 1875 г. о «древних готских землях» Причерноморья как о части германского мира; а Пауль Рорбах в годы Первой мировой войны выступал за отделение Прибалтики, Украины и Кавказа от России.

Само зарождение славяно-германского конфликта произошло не в 1930-х гг., а в австро-русских отношениях второй половины XIX в. Панславизм был выкован австрийскими Габсбургами после Наполеоновских войн; изначально он предусматривал, что западные славяне, приобщенные Габсбургами к европейской культуре, понесут цивилизацию южным и восточным славянам. В ходе революции 1848 г. панславизм вышел из подчинения Габсбургам, после этого славянские народы Австрии стали активно переориентироваться на Россию. Ответом Габсбургов стало укрепление позиций на Балканах и индуцирование украинского движения в Российской империи. Германия вступила с Россией в конфликт за «австрийское наследство», который и перерос в русско-германский конфликт, длившийся до 1945 г.

Ситуация стала тем более интересной, когда сама Россия в глазах европейских элит (включая немецкую) стала превращаться в объект для экспансии. Причиной тому стала прежде всего Февральская революция 1917 г. Начавшись в годы Первой мировой войны, она привела к самораспаду русской армии и отделению от России национальных окраин — Польши, Финляндии, Закавказья, а по факту — и Украины. Пришедшие к власти большевики были вынуждены подписать с Центральными державами Брестский мир, отделявший от России Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву, Украину и Закавказье (так называемую «линию Гофмана»). В дальнейшем Германия нарушила эту линию, поддержав отделение от Советской России донского казачества. Воспользовавшись этими событиями, Антанта высадила десанты в ключевых портах России, а Япония оккупировала российский Дальний Восток. Размышляя над немецким планом «Барбаросса», не стоит забывать, что нацистское руководство рассчитывало на повторение сценария 1917 г. — самораспад СССР после первых поражений.

Нацистское движение изначально укладывалось в системно-ревизионистскую логику. Примечательно, что на страницах своей книги А. Гитлер не призывал к войне-реваншу с западными державами. Скорее, он предлагал им компромисс — Германия становится авангардом антикоммунизма и строит свою империю в Восточной Европе. Фактически это был призыв вернуться к завоеванию позиций, которые Германия приобрела по Брестскому миру в 1918 г. Однако для реализации этого плана Германии требовалось воссоздать сильную армию, что вступало в противоречие с условиями Версальского мирного договора. Одновременно такая логика требовала от стран Антанты сдачи Германии стран Восточной Европы, созданной ей на обломках Австро-Венгрии как своеобразной опоры Версальского порядка. В такой ситуации Германия переводилась из категории системных в разряд внесистемных ревизионистов, что в конечном итоге и привело ко Второй мировой войне.

Алексей Фененко:
Незападная Европа

Между Вторым (кайзеровским) и Третьим (нацистским) Рейхами изначально существовало фундаментальное различие. Кайзеровская империя позиционировала себя как своеобразный анти-Запад, осколок Священного Союза — консервативную альтернативу либеральным империям Великобритании и Франции. Нацистское руководство позиционировало себя как авангард Запада в борьбе с антизападным коммунизмом, а в дальнейшем и как создателя «нового порядка в Европе» или «новой Европы». Иначе говоря, цель Третьего Рейха официально заключалась в том, чтобы построить «новую Европу», а не альтернативную остальной Европе Германию, как это было во Втором Рейхе. Эта смена идентичности Германии, произошедшая уже в 1920-х гг., подготовила возможность ликвидации ее прусских претензий на построение особой цивилизации.

Истоки национал-социализма

С легкой руки теоретиков тоталитаризма в политической теории широко распространились представления о невероятной близости коммунизма к фашизму и национал-социализму. При этом на задний план отошло их глубинное различие. Советский коммунизм постулировал равенство народов; фашизм и, особенно, национал-социализм — иерархию народов, в которой одни будут управлять другими. Этот вариант социализма в СССР часто называли «псевдосоциализмом», просмотрев, что именно он развивался в Германии параллельно с марксизмом на протяжении XIX в.

В «Манифесте коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса вскользь упоминается некий «немецкий или истинный социализм» («der wahre Sozialismus»). К нему относятся такие теоретики 1840–х гг. как Карл Теодор Грюн, Отто Люнинг, Герман Пютман. Они идеализировали доиндустриальную систему ремесленной организации и постулировали возможность Германии для перехода к социализму, минуя стадию крупной индустрии. «Французская социалистическо-коммунистическая литература была таким образом совершенно выхолощена. И так как в руках немца она перестала выражать борьбу одного класса против другого, то немец был убеждён, что он поднялся выше “французской односторонности”, что он отстаивает, вместо истинных потребностей, потребность в истине, а вместо интересов пролетариата — интересы человеческой сущности, интересы человека вообще, человека, который не принадлежит ни к какому классу и вообще существует не в действительности, а в туманных небесах философской фантазии», — писали еще в 1848 г. К. Маркс и Ф. Энгельс.

Следующим вариантом «немецкого социализма» стала теория Фердинанда Лассаля (1825–1864). Он, по сути, призывал к сотрудничеству социалистов с прусским правительством для построения социального государства. В 1863 г. им был создан «Всеобщий германский рабочий союз», который плодотворно взаимодействовал с правительством Отто фон Бисмарка. С 1864 г. в прусском рейхстаге заседали депутаты от двух социалистических фракций: «лассальянцы» и «эйзенахцы» во главе с Вильгельмом Либкнехтом (1826–1900) и Августом Бебелем (1840–1913), которых позже стал поддерживать Ф. Энгельс. Последние в 1869 г. основали альтернативную лассальянцам Социал-демократической рабочую партию. В 1875 г. на съезде в городе Готе обе социалистические партии объединились в Социалистическую рабочую партию Германии (будущую СДПГ). Канцлер Бисмарк в 1878 г. поставил немецкий социализм вне закона на 11 лет, однако в 1890 г. социалисты вновь получили представительство в рейхстаге.

Оформлением этого раскола стала написанная в 1875 г. К. Марксом «Критика Готской программы». В ней он давал оценку принятой в городе Гота программе создания будущей объединённой германской рабочей партии — СДПГ. Здесь была некая игра слов — программа была принята в городе Гота, но в 1870-х гг. Германия переживала волну увлечения Готской цивилизацией, и «Готская программа» звучала как национальная немецкая программа. Готская программа предполагала умеренный, эволюционный путь к социализму, а не революционный, насильственный подход марксистов. К. Маркс подверг резкой критике близость многих идей программы лассальянству. «Бисмарковская “Norddeutsche” имела полное право возвестить к удовольствию своего хозяина, что германская рабочая партия в новой своей программе отреклась от интернационализма», — отмечал он. Иначе говоря, К. Маркс критиковал с позиции интернационал-социализма появление и укрепление в Германии идеи национального социализма.

Алексей Фененко:
Геополитика «немецкого вопроса»

Не менее примечательной стала опубликованная в 1879 г. книга Фридриха Энгельса «Анти-Дюринг» — полемика с немецким философом Евгением Дюрингом (1833–1921). Ф. Энгельс критиковал его социологическое построение, согласно которому причиной социального неравенства, эксплуатации и нищеты является насилие. Социалистическое преобразование общества, по Е. Дюрингу, должно исключать революционный переворот и пойти путём кооперирования мелких производителей. Одновременно Е. Дюринг жестко ставил «еврейский вопрос», что также жестко критиковал Ф. Энгельс. Однако для нас гораздо важнее обнаруженная Э. Нольте близость идей Е. Дюринга к будущей программе НСДАП, включая не только антисемитизм, но и поддержку ассоциаций мелких производителей. Другое дело, что этот раскол произошел не в 1920 г., а еще в 1870-х гг.

Именно здесь и следует, видимо, искать тот поворот, который остался незамеченным советской историографией. Если русское социалистическое движение было изначально антиправительственным, то в Германии уже во второй половине XIX в. возникло мощное социалистическое движение, сотрудничавшее с собственным правительством. Для немцев считалось вполне естественным быть одновременно социалистами и пангерманистами — ситуация, почти немыслимая в то время для других стран Европы. Игнорирование этого факта и привело к тому странному обстоятельству, что советское руководство просмотрело появление в Германии национал-социализма.

Теоретики тоталитаризма традиционно подчеркивали связь нацизма с консервативным движением. Но именно прусская аристократия — основной носитель консервативных идей — была сторонником партнерства Германии и России как двух главных консервативных монархий мира. Немецкие же социалисты, считая себя авангардом прогрессивной Европы, призывали к жесткому противостоянию «русскому царизму». Нетрудно заметить, что внешнеполитическая программа НСДАП была изначально ближе именно радикальным социалистам, чем прусским консерваторам. Что если национал-социализм был в гораздо большей степени мутацией немецкого либерализма, чем консерватизма?

***

Многие загадки немецкого национал-социализма (а заодно и итальянского фашизма) будут решены, если мы откажемся воспринимать их как исторически независимые явления. Они были только закономерными наследниками европейской цивилизации XIX в., доведя до крайнего экстремизма ее основные идеи — колониализм, расизм, иерархию народов и национальный социализм. Нацизм рождался незаметно для современников, пройдя целую серию переходных стадий. Вполне возможно, что и в нашей цивилизации происходит рождение новых радикальных проектов, которые выйдут на арену к концу существования нашего Ялтинско-Потсдамского порядка.

1. Нольте Э. Фашизм в его эпохе. Аксьон Франсэз. Итальянский фашизм. Национал-социализм. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001.

2. Не считая пожертвования в 2001 году шести миллионов артефактов Вендорфской коллекции египетской и суданской доисторической эпохи

3. Montlosier F.D. de. De la Monarchie française au 1-er mars 1822. Paris : Gide-fils, 1822. P. 143 – 144.

4. См. Фененко А.В. «Национальна идея» французских консерваторов XIX века. Воронеж: Воронежский государственный университет, 2005. С. 94 – 100.

5. Тэн И.А. Очерки Англии. СПб.: М. Хан, 1872. С. 60.

6. Ренан Э. Что такое нация? // Собрание соч.: в 12 томах. Т.6. Киев, 1902. С. 91-92.