Искусство в эпоху «новой этики» — назад к соцреализму?

Отношения России и коллективного Запада сегодня пребывают в глубочайшем кризисе. Отчасти он обусловлен объективными обстоятельствами, связанными с внешнеполитической конкуренцией и столкновением национальных интересов сторон. В то же время, дополнительно его усугубляет отсутствие единого понятийного поля и уважения ценностей друг друга. Поскольку «новая этика» играет ключевую роль в современных западных обществах, анализ этого явления и особенностей его произрастания на российской почве, может способствовать большему пониманию сходств и противоречий в ценностных вопросах между Россией и Западом. В статье рассматривается влияние «новой этики» на культуру, сферу в которой на сегодняшний день она проявляется наиболее ярко.

Отношения России и коллективного Запада сегодня пребывают в глубочайшем кризисе. Отчасти он обусловлен объективными обстоятельствами, связанными с внешнеполитической конкуренцией и столкновением национальных интересов сторон. В то же время, дополнительно его усугубляет отсутствие единого понятийного поля и уважения ценностей друг друга. Поскольку «новая этика» играет ключевую роль в современных западных обществах, анализ этого явления и особенностей его произрастания на российской почве, может способствовать большему пониманию сходств и противоречий в ценностных вопросах между Россией и Западом. В статье рассматривается влияние «новой этики» на культуру, сферу в которой на сегодняшний день она проявляется наиболее ярко.

За последние годы о так называемую «новую этику» сломано так много копий, что кажется само упоминание этого словосочетания способно вызвать зевоту. Явление это настолько расплывчато и безбрежно, что может принимать самые причудливые формы в зависимости от позиции и предпочтений его защитника или критика. И если первые позиционируют ее как карающий меч справедливости, отсекающий вековые наросты лжи и предрассудков, то вторым мерещатся едва ли не концлагеря для инакомыслящих, не желающих вписаться в дивный новый гендерфлюидный и расово-нейтральный мир. Тем не менее при ближайшем рассмотрении «новая этика» оказывается не такой уж новой и точно не слишком опасной для свободы слова и творчества.

Кэнселинг старого стиля

Артемий Магун:
«Новая этика» — это не про культурность, а про «новую моральную аллергию», которая пришла к нам из США»

Деятели искусства всех времен несли ответственность за свои взгляды и содержание произведений. К примеру, Данте Алигьери был вынужден бежать из Флоренции после поражения «белых гвельфов», к которым он принадлежал. Маркиза Де Сада приговаривали к смертной казни и королевский суд, и революционный трибунал. Над петрашевцами, в числе которых был Федор Достоевский, был совершен обряд инсценировки приготовлений к публичной казни. Количество же писателей и художников, в разное время оказавшихся в ссылке, и вовсе едва ли поддается счету.

Отдельная страница в отношениях властей и художников открылась после Второй мировой войны, когда деятелей искусства, среди которых были писатели Луи-Фердинанд Селин, Кнут Гамсон и Эзра Паунд, режиссер Лени Рифеншталь и другие, судили за сотрудничество с нацисткой Германией. Для многих из них, даже после выхода на свободу, коллаборационизм по сути означал запрет на профессию. Тем не менее уже в 1950-е – 1960-е гг. художественная ценность произведений осужденных писателей вновь становится важнее политических взглядов, их начинают активно публиковать. Даже Л. Рифеншталь, которая во многом стала «символом вины художника», встретила столетний юбилей громкой премьерой своего документального фильма о подводном мире.

Важно отметить, что во всех этих случаях преследование художников осуществлялось государством, пусть и при активном содействие общества или элит. Все они были осуждены за нарушение законов, вне зависимости от того, насколько сегодня они кажутся нам справедливыми. Исключения составляли лишь тоталитарные режимы, такие как нацистская Германия, большевистский СССР или маоистский Китай, в которых художники ограничивались в праве на самовыражение по причине их этнического или социального происхождения.

Так что же нового в «новой этике»?

Если попытаться обобщить, «новая этика» включает в себя более внимательное отношение к окружающей среде, пересмотр представлений о различных этических практиках, а также другие гендерные и расовые отношения. Во всем перечисленном нет большой новизны — эти темы были актуальны для американских контркультурных движений еще в 1960-х – 1970-х годах. Постепенно они были абсорбированы обществом и стали частью идеологического мейнстрима. Относящиеся к «новой этике» движения и инициативы, такие как #MeToo и Black Lives Matter в значительной степени продолжают эти тенденции. Принципиальным отличием «новой этики» от движений прошлого является пересмотр понятия свобод. Вместо «красных линий», внутри которых «разрешено, все, что не запрещено», она предлагает постоянно меняющуюся повестку, которую этичный индивид обязан всем сердцем принимать и одобрять, давя в себе червя сомнения. Эти «колебания вместе с линией партии» и единственная правильная точка зрения хорошо знакомы бывшим советским гражданам. Однако в отличии от тоталитарных идеологий прошлого, у «новой этики» нет единого контрольного центра, от которого можно скрыться на кухне, скорее это общество идеального интернет-паноптикума, в котором каждый следит за каждым и может стать как жертвой, так и палачом.

Безусловно, децентрализованный характер подобной борьбы за справедливость делает «новую этику» эффективным инструментом борьбы с привилегированными нарушителями законов и общественных норм, такими как продюсер Харви Вайнштейн, которого десятки актрис обвинили в сексуальных домогательствах и насилии. Тем не менее методы, которыми осуществляется народное интернет-правосудие, напоминают скорее травлю, чем поиск правды. Скорость, с которой выдвигаются и распространяются обвинения в неэтичном поведении, практически не оставляет фигурантам шансов оправдаться. Этот процесс не предполагает какого-либо диалога или дискуссии. Манифестируется лишь одна правильная точка зрения и все «прогрессивные» люди должны немедленно ее поддержать. Поэтому так редко звучат голоса в защиту обвиняемых — никто не хочет сам стать жертвой нового товарищеского суда. Даже если обвинения в итоге оказываются преувеличенными или ложными, репутационные потери, как правило, оказываются высоки. Это тоже отчасти объясняется скоростью смены повестки — зачастую, к тому моменту, когда выясняются все обстоятельства дела, предмет обсуждения уже выпадает из поля общественного внимания и оправдания исчезают в безразличной пустоте.

Художник под увеличительным стеклом

Подобные особенности «новой этики» и средств ее распространения создают существенные препятствия для свобод слова и выражения, что плохо для любой сферы человеческой деятельности и особенно губительно для культуры. Происходящие в западных обществах процессы вновь актуализируют древнейший вопрос о разделении личности художника и его творчества. По сути, «новая этика» отодвигает качество художественного произведения на второй план, в то время как главным становится этичность и прогрессивность его создателя или исполнителя. Все это напоминает советскую культуру, в которой социальное происхождение писателя или художника играло ключевую роль. «Пролетарский» автор был по определению лучше «буржуазного».

Елизавета Воробьева:
Природа «черного» протеста в США и реакция властей на сегодняшние выступления

Показателен прошлогодний скандал с романом «Американская грязь» писательницы Дженин Камминс, в котором описывается судьба нелегальных мексиканских мигрантов в США. Еще до выхода книги вокруг нее возник небывалый ажиотаж, о ней восторженно отзывались Стивен Кинг и Джон Гришем. Самая популярная телеведущая Америки Опра Уинфри даже включила ее в свой знаменитый книжный клуб. Однако вскоре тон общественной дискуссии вокруг романа резко поменялся. Д. Камминс обвиняли в недостоверности истории и стереотипном изображении Мексики и ее жителей. При этом особый акцент критики делали на том, что автор — белая американка и отнимает хлеб у авторов мексиканского происхождения, которые могли бы рассказать эту историю лучше. Звучали также обвинения в плагиате, однако речь в них шла скорее о заимствовании идей, что не могло иметь юридических последствий. Характерно, что сама Д. Камминс частично признала справедливость упреков в своем белом привилегированном положении.

«Я беспокоилась о том, что как не иммигранту и как не мексиканке мне не пристало писать книгу, действие которой практически полностью разворачивается в Мексике и в среде мигрантов. Я бы хотела, чтобы кто-то с более темной кожей, чем я, написал ее. Но потом я подумала: «Если ты тот человек, который может быть мостом, почему бы не стать им?» — написала она в предисловии к своей книге.

Также Д. Камминс напомнила публике о том, что ее бабушка — пуэрториканка, а муж десять лет был незарегистрированным мигрантом, правда не из Мексики, а из Ирландии. Последнее обстоятельство взбесило активистов еще больше. Нашлись у Д. Камминс и защитники, такие как мексикано-американская писательница Сандра Киснерос, но они были в меньшинстве. В то же время негативная общественная реакция, похоже, лишь подогрела интерес покупателей к книге, за первый квартал было куплено почти полмиллиона копий. Таким образом, несмотря на репутационный ущерб, Д. Камминс стала скорее бенефициаром, чем жертвой скандала.

В целом история «Американской грязи» похожа на одну из многочисленных окололитературных склок. Если бы не одно «но» — ключевым вопросом общественной дискуссии вокруг романа стало не художественное качество произведения (к которому тоже много вопросов), а этническое и социальное происхождение автора.

С точки зрения искусства трудно обосновать, почему автором романа о мексиканских беженцах должен быть представитель мигрантов. В конце концов, художественное произведение не обязано быть документально достоверным или, скажем, чьими-то мемуарами. С таким же успехом Александра Пушкина можно было обвинить в том, что он писал «Капитанскую дочку», не будучи свидетелем Пугачевского восстания. Строго говоря, роман или повесть вообще не обязаны хоть как-то соотноситься с реальностью, их рамки ограничивают лишь фантазия и литературное мастерство писателя. Даже в наиболее реалистичных произведениях ландшафт и исторические обстоятельства не вполне соответствуют действительности, так как адаптируются под художественные цели автора.

Можно вспомнить и другие нашумевшие случаи, связанные с «новой этикой». К примеру, Джоан Роулинг обвиняли в трансфобии — писательница много лет борется за права ЛГБТ-сообщества, но, по мнению активистов, слишком консервативна в вопросах определения половой принадлежности. Певицу Лану Дель Рей — в антифеминизме за тексты песен и расизме за то, что на фотографии ее подруг, размещенной на обложке альбома, не оказалось ни одной чернокожей девушки. Обвинения в расизме звучали также в адрес актрисы Галь Гадот, которую прогрессивная общественность сочла слишком белой для роли Клеопатры (Гадот досталось также за весьма умеренную поддержку родного Израиля в конфликте с Палестиной).

Все эти случаи объединяет то, что их фигуранты не нарушали закон, они лишь преступали некие весьма расплывчатые культурные нормы, актуальные для людей леволиберальных взглядов. В отсутствии государственной идеологической машины ее роль берет на себя условный «коллективный Twitter», в котором инициатором карательной кампании может выступить любой пользователь с достаточным числом подписчиков. Этот процесс можно было бы назвать проявлением гражданского общества, если бы в нем была возможность для диалога. Однако гораздо больше он напоминает заседание парткома, где обвиняемый может лишь согласно кивать и каяться в нарушении канонов нового соцреализма. Впрочем, признание вины зачастую делает его положение еще хуже.

Культура, как новое реалити-шоу

Почему же деятели культуры так болезненно воспринимают негативную реакцию интернет-сообщества? Ведь по большому счету, их поведение юридически безупречно, а критика, в том числе и огульная, существовала во все времена. Ответ кроется в самой природе современного общества. Его тотальная медиатизация довела до абсурда многолетнюю тенденцию, согласно которой интеллектуалы и известные личности должны иметь и активно артикулировать позицию по любому актуальному вопросу общественной повестки. Сегодня свое мнение транслируют миллионы пользователей онлайн-платформ, что с одной стороны девальвирует роль критиков и других вершителей судеб искусства, а с другой — ставит художника в прямую зависимость от мнения активного сегмента Интернета, то есть тех самых активистов.

При этом срок активной жизни любой новости или культурного продукта крайне невелик. Традиционных инструментов рекламы зачастую уже недостаточно, и для лучшего продвижения продукта требуется постоянная публичная активность художника. Во многом именно поэтому личность и моральные качества творца сегодня как бы оказывается на первом плане, замещая его произведения. Можно сказать, что деятель искусства сегодня —это участник бесконечного реалити-шоу, выход из которого чреват для него стремительным забвением. Перефразируя знаменитую фразу Билла Гейтса: «Если тебя нет в Интернете, тебя нет вообще».

Большинства великих художников прошлых веков практически не давали интервью, и уж тем более они не вели страниц в соцсетях, где даже теоретически они могли бы поставить условные «трансфобские лайки». Об их взглядах мы можем судить по их произведениям, статьям и письмам, опубликованным посмертно. Их публичная активность была преимущественно отделена от их произведений. Художники, писатели и композиторы совершенно не обязаны были придерживаться социально одобряемых взглядов или даже просто быть приятными людьми (а многие из них, по-видимому, были людьми весьма неприятными и склочными). Если бы Федор Достоевский, Рихард Вагнер или Редьярд Киплинг сегодня вели блоги Twitter, они бы наверняка стали излюбленными мишенями сторонников «новой этики». Последние, впрочем, и сейчас стремятся бороться с деятелями прошлого, осуждая их или пересматривая их культурное значение, исходя из норм сегодняшнего дня.

Тем не менее, не стоит переоценивать карательный потенциал сторонников «новой этики». В тех случаях, когда объект их критики преступил закон, например, домогался до подчиненных или был замешан в плагиате, его наказание вполне укладывается в формат традиционной этики и решается с помощью суда и государственных институтов. Однако если речь идет о нарушении неких негласных норм, интернет-шторм довольно быстро утихает. И хотя он может попортить обвиняемому репутацию и доставить много неприятных впечатлений, далеко не факт, что критика негативно скажется на продажах. Скорее наоборот, в мире тотальной медиа-включенности любая публичность, даже негативная, выступает как реклама.

Михаил Сковоронских:
«Великий инквизитор» и его враги

В этом плане сложившаяся ситуация играет скорее в пользу художника, который может получить почти неограниченный доступ к PR, грамотно провоцируя носителей «новой этики». Учитывая практически полное отсутствие у социальных активистов чувства юмора (шутить можно только над привилегированными стратами общества), это не очень сложная задача. Встроенный в индустрию звездный актер может потерять роль или рекламный контракт, но для настоящего вольного художника негативная реакция части интернет-сообщества — это скорее не риск, а возможность. Если он выдержит напор и не будет самолично посыпать голову пеплом, то скандал может принести ему ощутимые дивиденды. Благо, у «прогрессивной общественности» нет того инструментария, который был у государственной цензуры, а возможностей для независимой монетизации сейчас много как никогда.

Россия — ничего «нового»

Все приведенные выводы действительны в первую очередь для западных стран. В России вопрос о диктатуре «новой этики» вряд ли можно назвать актуальным. Безусловно, в нашей стране есть множество проблем, часть из которых совпадает с европейскими и американскими. Тем не менее крайне низкий уровень публичной дискуссии даже по таким классическим вопросам, как имущественное неравенство, сексуальные домогательства или домашнее насилие, позволяет говорить о том, что наше общество находится в глубокой спячке. Любой возникающий в новостной повестке остросоциальный вопрос моментально смывается потоком «более важных» сообщений о спорте, мировой или внутренней политике.

По сути, в России «новая этика» существует в формате субкультуры, актуальной лишь для очень небольшого круга людей. Этим же кругом и ограничивается ее эффект. Таким образом, сторонники «новой этики» могут успешно вести огонь только по своим, да и то весьма выборочно. Можно вспомнить сексуальные скандалы последних лет в сфере медиа, по результатам которых покинул свой пост только шеф-редактор «МБХ-медиа» (ресурс заблокирован Роскомнадзором) Сергей Простаков. Иван Колпаков из Meduza (признана иностранным агентом) и Егор Мостовщиков из «Батенька да вы трансформер» свои места сохранили, ограничившись публичными заявлениями. Владелец «Московского комсомольца» Павел Гусев обвинения в злоупотреблении служебным положением проигнорировал.

Это накладывается на уже ставшее притчей во языцех отсутствие в России института репутации. Даже если человек демонстрирует вопиющие взгляды или нарушает закон, это зачастую не несет для него существенных последствий. К примеру, значительной общественной дискуссии не спровоцировали обвинения писательницы Гузели Яхиной в плагиате и откровения литератора Захара Прилепина по поводу его участия в боевых действиях на Донбассе. В обоих случаях дело ограничилось вялыми спорами в окололитературной среде. Скандал вокруг телеведущей Регины Тодоренко (высказывания которой можно было трактовать как оправдание домашнего насилия) быстро затих после грамотных PR-усилий с ее стороны. Можно предположить, что актер Егор Бероев также не понесет значительных репутационных потерь после своей речи, в которой он сравнил принуждение к вакцинации с сегрегацией в нацистской Германии.

Таким образом, можно говорить о том, что для художника провокация против «новой этики» в России сегодня довольно бесперспективна с точки зрения PR. В лучшем случае, она напоминает бой с тенью, в худшем — попытку выслужиться перед консервативными представителями власти. Понятно также, что не от «новой этики» сегодня исходит основная угроза свободе художественного выражения.

Сложившаяся в России ситуация — очень зыбкий status quo, в котором общество как будто закрывает глаза на собственные проблемы. Рано или поздно он будет нарушен и публичная дискуссия развернется вокруг многих вопросов, которые традиционно относят к «новой этике». Тем не менее она совсем не обязательно будет проходить по западным лекалам. В стране, пережившей десятилетия советского лицемерия, с подозрением относятся к любому политактивизму. Вполне возможно, что сторонники «новой этики» так и останутся в своей субкультурной нише, в то время как общество будет меняться и художественно осмыслять себя без их участия.