Исчезающая Америка?

Андрей Кортунов в своей статье «Что стало бы с миром без США?» допускает прекращение в недалеком будущем существования Соединенных Штатов как политического субъекта. Однако, за рамками его серьезного анализа остались две проблемы. Во-первых, что значит «стереть» страну с карты мира; во-вторых, оставит ли гипотетическое исчезновение США все остальные государства мира в их нынешнем качестве. Поэтому в данной статье я попытаюсь заострить внимание именно на этих проблемах и посмотреть на них в более широком контексте: так ли надежно большинство современных государств мира (включая США) и сохранит ли их в их нынешнем качестве такое потрясение, как возможное исчезновение Соединенных Штатов?

«Любая страна на нашей общей планете по-своему уникальна и незаменима. В этом смысле Соединенные Штаты — поистине indispensable nation», — пишет Андрей Кортунов. Это справедливо, но... ведь точно также кто-то ностальгирует по Австро-Венгрии — великой Дунайской империи вальсов и венского ампира, кто-то по Германской империи с ее стилем «Гинденбург» и готическим шрифтом газет; кому-то не хватает Великой Бургундии, некогда контролировавшей междуморье от Северного до Средиземного морей, кому-то Монгольской империи, объединившей большую часть Евразии. Вся история — это развитие и гибель социальных систем, к коим относятся и государства. Ушедшими в прошлое государствами мы можем любоваться в музеях, книгах, кинотеатрах; многие сегодняшние государства рано или поздно тоже постигнет их участь. Не меняются только мертвые системы — живые же перетекают, трансформируются и создают основу для других систем. Кто сказал, что наш еще пока Ялтинский мир — это последняя модификация Вестфаля?

Я уже заканчивал первый вариант этой статьи, когда вышла приглашающая к дискуссии работа Андрея Кортунова «Что стало бы с миром без США?», которая позволила мне острее высветить ряд проблем. Автор ставит интересный вопрос — что станет с нашим миром, если стереть с его карты Америку?

Допуская, что в недалеком будущем Соединенные Штаты могут прекратить свое существование как политический субъект, автор, к сожалению, оставляет за рамками своего серьезного анализа две важные проблемы. Во-первых, что означает «стереть» страну с карты мира; во-вторых, оставит ли гипотетическое исчезновение США все остальные государства мира в их нынешнем качестве. Поэтому в данной статье я попытаюсь заострить внимание именно на этих проблемах и посмотреть на них в более широком контексте: так ли надежно большинство современных государств мира (включая США) и сохранит ли их в их нынешнем качестве такое потрясение, как возможное исчезновение Соединенных Штатов?

«Призрачно все в этом мире бушующем»?

Андрей Кортунов:
Что стало бы с миром без США?

В нашем сознании современные государства зачастую кажутся чем-то незыблемым и существующими давно — как минимум с XV или XVI вв., а как максимум — чуть ли не с Раннего Средневековья. Когда мы говорим о политике Франции или Индии, нам часто кажется, что это государства, существовавшие на протяжении многих столетий. Мысль о том, что совсем недавно политическая карта мира выглядела иначе, чем сегодня, а государства имели совершенно иную идентичность, чем в наши дни, кажется многим непривычной.

Между тем, в Западном полушарии современная политическая карта сформировалась в целом только к концу XIX в.; в Восточном полушарии — даже не по итогам Второй мировой войны, а по итогам деколонизации 1950-х гг. и распада «социалистического содружества» (включая СССР) конца 1980-х гг. Большинство современных государств сформировались только по итогам этих событий — всего 30, 60, максимум 80 лет назад. Во многих государствах еще не было поколения, которое прожило бы в них полный жизненный цикл (70–80 лет) и полный цикл активной жизни (от 25 до 65 лет).

Классический пример — Индия. Со школьных лет мы помним выражение Карла Маркса «британское владычество в Индии». На самом деле вряд ли корректно говорить о британском владычестве в Индии, поскольку не существовало Индии как политического субъекта. Большую часть Индостана занимали Империя Великих Моголов во главе с мусульманской элитой и с мусульманской идентичностью, Империя маратхов (Маратхская конфедерация), «полугосударственные» образования ситхов, индуистские княжества южного Индостана. Всех их объединила британская Ост-Индская компания, а свою государственность объединенная Индия получила от Великобритании в 1876 г., когда королева Виктория приняла титул императрицы Индии. Именно британская администрация воскресила историю домусульманского Индостана и слоговую азбуку деванагари, противопоставила индуистскую идентичность юга и центра мусульманскому северо-западу. Создание Великобританией в 1947 г. Индийского союза и Пакистана как индуистского и мусульманского государств стало закономерным результатом британский колониальной политики.

Еще сложнее формировалась идентичность Пакистана. Его появление было тесно связано с «большой игрой» Российской и Британской империй. Выстраивая буфер от российского влияния, Великобритания в течение XIX в. установила контроль над Пенджабом, Синдом и Хунзой, подойдя вплотную к Памиру. В 1893 г. британская колониальная администрация провела «линию Дюранда» между Афганистаном и Британской Индией, ставшую затем афгано-пакистанской границей. Этот конгломерат территорий и стал основой для государственности Пакистана, созданного Великобританией в 1947 г. Свое современное качество Пакистан и вовсе обрел только в 1971 г., когда от него отделился Восточный Пакистан, ставший самостоятельным государством Бангладеш. Сегодняшний Пакистан — это, таким образом, осколок созданного англичанами большого мусульманского государства Индостана.

Современная Китайская Народная Республика была установлена только в 1949 г., всего 72 года назад. До этого существовал иной, «гоминьдановский» Китай со столицей в Нанкине. Основатели Гоминьдана противопоставляли его Пекину как столице маньчжурской империи Цин, свергнутой в 1912 г. Возвращение в 1949 г. китайской столицы в Пекин можно воспринимать как своеобразное возвращение к имперскому проекту Цин в противовес южнокитайскому националистическому проекту Гоминьдана. Последний обрел свое продолжение в виде Тайваня, правительство которого продолжает позиционировать себя как единственного законного преемника Китайской республики 1927–1949 гг. Два проекта развития Китая — северный (имперский) и южный (националистический) — продолжают существовать и в наши дни, а исход их борьбы еще не решен.

Нынешние границы Китая также сформировались по историческим меркам недавно. Только Советско-китайский договор о дружбе и союзе 1945 г. закрепил за Китаем Маньчжурию, Тибет и Синьцзян, юридически отделив от него МНР и Тыву (Урянхайский край). Но кто поручится, что нынешнее китайское государство со столицей в Пекине — последнее в китайской истории? Оно может эволюционировать как в более крупное образование, так и в серию более мелких государств. В истории Китая были периоды протяженностью в 300 лет, когда существовали разные государства к северу и югу от реки Хуанхэ.

Аналогичные вопросы вызывает и проблема «двух Корей». Политологи наперебой обсуждают различные сценарии объединения КНДР и Республики Корея. Однако при этом забывают, что большую часть истории на Корейском полуострове существовали разные государства, а единая Корея была во многом создана сначала китайской Империей Цин, а затем японской администрацией в рамках Японской империи. Существовала она на протяжении «целых» 35 лет — с 1910 по 1945 гг. Считать ли на этом фоне наличие КНДР и Республики Корея аномалией, или Корейский полуостров просто вернулся в свое исторически естественное состояние, а искусственным было как раз его привнесенное извне единство?

Политическая карта современного Ближнего Востока сформировалась по итогам Первой мировой войны: на базе соглашения Сайкса-Пико 1916 г. Сирия, Ирак, Саудовская Аравия, Йемен, Иордания были созданы державами Антанты на основе этого документа. Даже Турция в ее современном качестве родилась в борьбе с соглашением Сайкса-Пико и через отрицание наследия Османской империи. Мы часто пишем о русско-турецких войнах, мало задумываясь над тем, что Турция родилась как светская национальная альтернатива Османской империи, а не ее продолжение. Исключение составит разве что Израиль, созданный по итогам Второй, а не Первой мировой войны. Но если ближневосточные государства были образованы во многом искусственно, то почему мы изумляемся хаосу и нестабильности в этом регионе? Вполне возможно, что региональная система просто ищет через кризисы и войны свое естественное равновесие, которое соответствовало бы этнополитической истории региона.

Фактическая карта Ближнего Востока, как неоднократно отмечал российских востоковед Василий Кузнецов, давно не соответствует тем государствам, какие были здесь в 1990 г. Мы по традиции рисуем на картах Ирак, Сирию, Йемен, в Северной Африке — Ливию, хотя в реальности они давно распались на серию этнополитических образований, вроде княжеств. Иракский и сирийский Курдистан, например, давно имеют свои администрации и армии, но не обозначены на карте мира. Государства, созданные на базе соглашения Сайкса-Пико, естественно, непрочны, коль скоро они были искусственно импортированы европейскими державами в этот регион.

В Восточной Европе на протяжении последних 100 лет не было поколения, не знавшего смены границ. Современные восточноевропейские государства — это продукты Первой мировой войны, существующие в состоянии «советской сборки». Для бывших социалистических стран Восточной Европы границы установил СССР в 1940-х гг. за счёт Германии и Венгрии. Для бывших союзных республик государственными границами в 1991 г. стали бывшие административные границы Союзных ССР, установленные союзным руководством.

Но если элиты этих стран отчаянно отрицают и осуждают все советское, то под вопросом оказывается и легитимность их советских границ. Если сталинизм «преступен», то как назвать границы, установленные при решающей роли И. Сталина? Последнее, кстати, может стать легитимной основой для будущей германской Реконкисты. Если коммунизм «преступен», то бывшие союзные республики отрицают с правовой точки зрения самих себя. Для последних это особенно болезненный вопрос, ибо они существуют в нынешнем качестве всего 30 лет. Поколение, родившееся в 1990 г., еще только закончило вузы в середине 2010-х гг. и только собирается через 15–20 лет вступить в активную политическую жизнь. У власти находятся прежние советские элиты, во многом проводившие подобную «сборку» этих государств. Будет ли она прочной с окончательным уходом советских элит — вопрос, который пока не имеет ответа.

Россия тоже пока не решила для себя эту базовую проблему. Официально она — государство-правопреемник и продолжатель СССР, поэтому изменение отношения к советскому наследию в конце 1990-х — это не прихоть элит, а пока стержень российского государства. В каких границах должна быть Россия, если она не продолжение СССР и его ключевой республики — РСФСР? Однако российский государственный праздник — 12 июня — это день принятия декларации о суверенитете РСФСР, т.е. день отделения России от СССР. Вопрос о совмещении советского и антисоветского наследия — это вопрос не только о характере Российского государства — это вопрос о наших государственных границах.

Российская Федерация как наследница РСФСР 1990 г. — это окончательный вариант русской государственности? И либеральные, и патриотические публицисты любят рассуждать о «распаде России» по образцу СССР: кто со злорадством, кто с горечью, кто с принятием этого как неизбежного зла. Но разве это единственный вариант трансформации России? Представим, например, что Россия в будущем заключает некую конфедерацию с Белоруссией, Восточной Украиной, Казахстаном, Абхазией и даже (как знать?) с Грузией. Или, предположим, произойдет становление государственности в формате Евразийского союза. Будет ли такая обновленная Россия механическим продолжением современной Российской Федерации или она станет новым государством? Несмотря на всю преемственность, Российская империя — не Русское царство Ивана Грозного, а СССР — не Российская империя.

Алексей Фененко:
Геополитика «немецкого вопроса»

Мы нередко сокрушаемся по поводу распада Югославии и последовавшей за ним череды балканских войн 1990-х гг. Но при этом забываем, что сама Югославия была создана только в 1919 г. Великобританией и Францией как «пробка» для германского проникновения на Балканы. После Второй мировой войны она была воссоздана союзниками с той же целью. В 1991 г. эта «пробка», просуществовав без малого 70 лет, была разрушена — кстати, при основополагающем участии Германии. Однако, что такое 70 лет на фоне почти 500 лет существования Османской империи или 200 лет — Российской? Распад Югославии — это, возможно, не аномалия, а возвращение западных Балкан к традиционному этнополитическому состоянию.

Сама Германии существует в нынешнем качестве только с 1990 г., т.е. всего 30 лет — гораздо меньше, чем срок активной жизни одного поколения. Мы часто пишем о расколе Германии на ГДР и ФРГ, но забываем задать вопрос: а как долго до этого существовала единая Германия? Ответ будет удивительным: всего 30 лет — с 1919 по 1949 гг., ибо в существовавшей до этого Германской империи ряд королевств вроде Баварии и Гессен-Дармштадта сохраняли свой ограниченный суверенитет и внешнюю правосубъектность. Поколению, родившемуся в 1919–1920 гг. исполнилось всего 30 лет в 1949 г. — оно только готовилось вступить в активную политическую жизнь. Мы часто слышим, что восточные немцы не понимают западных из-за «социалистического наследия» бывшей ГДР, хотя саксонцы и пруссаки веками с трудом понимали баварцев и рейнских немцев. Сегодняшняя Германия в границах 1990 г. — это, возможно, промежуточная форма немецкой государственности, которую она не раз меняла на протяжении столетий.

Германия может пойти разными путями. Оптимисты говорят о возможности создания более широкой «германской конфедерации», которая вовлечет в свою орбиту другие немецкие государства: Австрию, Люксембург, Лихтенштейн, и (как знать?) Чехию или Латвию как частично наследницу Курляндии. Пессимисты прочат ей новое разделение на восток, запад и особую Баварию. Но вспомним: именно в состоянии конфедерации «германский мир» обладал удивительной способностью привлекать в свою систему новые земли и территории. Не единая, а разделенная Германия вовлекла в свою сферу Прибалтику, Венгрию, Словению и Хорватию. «Разделиться, чтобы усилиться» — вековая формула существования германской цивилизации, пусть и странная для русских, ориентированных на французский тип централизованной государственности.

Германский вопрос вновь поднимает проблему Восточной Европы. Нынешние границы восточноевропейских стран и ликвидация в них немецких диаспор — это наследие Второй мировой войны. Польша получила четыре немецкие провинции (Силезию, Познань, Предпомеранию и большую часть Восточной Пруссии), а на востоке ее границу оформил Советско-польский договор 1945 г. Но нынешняя антисоветская волна, охватившая Восточную Европу, означает одновременно и подрыв легитимности установленных здесь границ. Вспомним, что всего 80 лет назад польский Гданьск был немецким Данцигом, Щецин — Штетином, Мальборк — Мальбургом, Квидзын — Мариенверде. Но что такое 80 лет на фоне предыдущих 600–700 лет их германского существования? Закрыт ли вопрос о германской реконкисте в Восточной Европе, пока неизвестно: то ли закрыт, то ли Германия только оправляется от катастрофы середины XX в. Реконкиста, кстати, вовсе не обязательно означает отвоевание земель — методы экономического освоения через интеграционные проекты, включая пресловутые трансграничные регионы, вполне эффективны.

В Западной Европе ситуация тоже не так проста, как может показаться на первый взгляд. Италия как государство была принудительно объединена Пьемонтом в 1860-х гг., Бельгия — создана великими державами в 1830-х гг. Проблемы их единства пригашены, но не ушли в прошлое и постоянно возникают в полуофициальных дискурсах. 150 или 200 лет — не такой уж большой для истории срок: история Средних веков полна сюжетов, когда на подобный период заключались, а затем растрогались, унии. Просто мы «возгордились» настолько, что считаем последние полвека выше всей предшествующей 5000-летней мировой истории.

Франция и Британия только в 1960-х гг. перестали быть империями, приобретя новую идентичность. В исторической ретроспективе это меньше, чем, например, царствование Людовика XIV или королевы Виктории. Только в 1949 г. Британская империя была преобразована в Британское Содружество. Окончательно Британская империя была ликвидирована только в 1980-х гг., когда британский парламент последовательно отказался от контроля над законодательной деятельностью Канады, Новой Зеландии и Австралии. Выход из ЕС в 2020 г. открывает перед британским государством два пути развития — создание нового интеграционного блока на базе бывшей империи или изменение своей государственности за счёт потери остатков имперскости.

С советских времен для нас понятия «Англия» и «Великобритания» — синонимы, что неверно. Исторически Англия — это только королевство южной части Британских островов. Единая Британская держава как объединение Англии, Шотландии, Ирландии была продуктом деятельности шотландской (!) династии Стюартов в XVII в. Окончательно его объединение произошло в 1801 г., когда парламенты Великобритании и Ирландии приняли Акт об унии, по условиям которого Великобритания превращалась в Соединенное Королевство Великобритании и Ирландии. Примечательно, что в 1802 г. короли Великобритании отказались от номинального титула королей Франции, которые они носили с 1340 г., т.е. от остатков французской идентичности, унаследованной от XI в. Дискуссии о Brexit уже катализировали выход на официальный уровень проблемы расторжения или модернизации этого союза.

В одной из своих статей Андрей Кортунов писал, что гегелевский «крот истории» будет продолжать свою работу. Автор видел в этом некую неизбежность глобализации. Однако вполне возможно, что гегелевский «крот» будет менять политическую карту мира. Через 100 лет многие современные государства будут казаться нашим потомкам чем-то таким же далеким, как нам кажутся Австро-Венгрия или Британская империя.

Что происходит с Америкой?

Посмотрим в этом ракурсе на перспективы США. Американское государство, подобно СССР, было изначально идеологическим проектом: попыткой реализовать абстрактные идеи французского Просвещения на некой «дикой» территории. Вовсе не случайно, что США изначально позиционировали себя как преемника Римской республики, создав свой Капитолийский холм в Вашингтоне. Идеологический проект имеет свои плюсы и минусы. В качестве плюсов — возможность объединения под своей крышей большого количества представителей разных народов и даже рас. Из минусов — прекращение существования идеологического проекта почти всегда означает и завершение истории подобного государства в его прежнем качестве.

Соединенные Штаты в их современном качестве сформировались отнюдь не с принятием Декларации о независимости в 1776 г., а гораздо позже. Вся первая половина XIX в. ушла на их территориальный рост в сторону Тихого океана за счёт конфликтов с Испанией, Мексикой и Великобританией. Континентальная территория США сформировались только в 1853 г., а приобретение Аляски произошло и того позднее — в 1867 г. Между этими событиями США пережили тяжелую гражданскую войну федератов и конфедератов, а реконструкция юга завершилась только к 1877 году. Исторически это не столь долгий срок, чтобы делать вывод о необратимом характере американского государства в его нынешнем качестве.

Американская политическая система тоже сформировалась гораздо позже, чем мы привыкли думать. Система либеральной демократии, основанная на всеобщем избирательном праве и гарантиях прав меньшинств, сложилась только в 1960-х гг. — до этого в США действовала жесткая система различных цензов, отсекавшая значительную часть населения от участия в выборах. Цензовую систему отменила только поправка XXIV к конституции 1964 г., афроамериканское население ряда южных штатов получило избирательные права только благодаря соответствующему закону 1965 г. С учетом внесения поправок в конституции южных штатов этот процесс затянулся до начала 1970-х гг. Фактически мы еще не видели ни одного поколения, чей полный жизненный цикл прошел бы в рамках системы либеральной демократии: у власти в США стоят лидеры, родившиеся до ее установления и помнящие жизнь в иной системе.

В статье Андрея Кортунова поставлен интересный вопрос: насколько прочна спайка этого недавнего по историческим меркам государства? С середины XIX в. американцы бесконечно спорили о том, возник ли в Соединенных Штатах новый «американский народ» или же понятие «американец» осталось сугубо политическим: человек, который имеет гражданство США. Результат споров насторожил самих американцев. На Восточном побережье страны в самом деле сложился типаж белого американца, имеющего европейские корни и связанного с европейской культурой, хотя и усвоившего сугубо американские ценности. В эту общность неплохо влились почти все европейские иммигранты: англосаксы, ирландцы, итальянцы, поляки, евреи, греки. Не все проходило гладко. И всё же, смешавшись, потомки белых иммигрантов стали теми каноничными американцами, каких мы привыкли видеть в старых голливудских фильмах.

Андрей Кортунов:
Какой будет «Глобализация 2.0»?

Но массы других мигрантов — афроамериканцы, китайцы, японцы, выходцы из Латинской Америки — не до конца вписались в этот проект. Неясно даже, вписалось ли в него и белое население Западного побережья США: Калифорния сильно отличается от Новой Англии. В американских городах стал формироваться новый тип проживания людей в стиле гетто. Это не старые итальянские или еврейские кварталы, выходцы из которых стремились поскорее вписаться в американское общество. В новых «цветных» анклавах можно было прожить всю жизнь, не зная ни слова по-английски и никак не взаимодействуя не только с остальной Америкой, но даже с соседней частью города.

Примерно с 1970-х гг. американский «плавильный котел» перестал работать. Во-первых, в США распадалась общегосударственная система образования: возник феномен «этнических школ», выпускники которых не всегда хорошо знали английский язык. Во-вторых, в повседневной жизни письменный английский язык постепенно заменялся устным или электронным общением (сообщениями). В-третьих, Демократическая партия превратилась в выразителя интересов всевозможных меньшинств, не давая федеральному правительству ограничить их власть. Диаспоры и расовые общности превращались сначала в культурные, а затем и в политические общности.

Масштабные расовые волнения 2020 г. заставляют по-новому посмотреть на этнополитические процессы в США. Комментаторы удивляются, почему толпы протестующих (не только афроамериканцев) громят исторические памятники от Колумба до адмирала Фаррагута. Вполне возможно, что эти протестующие не считают их частью своей истории и своего культурного наследия. Для них эти памятники — часть культуры иного государства, которое они считают чужим. Ведь именно так вели себя многие народы на заре своей истории: готы и франки были беспощадны к культурному наследию Рима, арабы — Византии, чехи и словаки — империи Габсбургов. Другой показательный факт: черные студенты травят сегодня белую профессуру американских университетов. Разве не так вели себя с немецкой профессурой чехи, словаки и поляки в период распада Австро-Венгрии?

Идеология политкорректности, утверждающаяся в современных США, отрицает классические либеральные свободы. Если человек не имеет права сказать что-то о меньшинствах, каком-то общественном явлении или событии прошлого, то это уже не свобода слова. Если социальные сети блокируют пользователей за «неправильные посты», то это не свобода печати, а восстановление цензуры. Если существует позитивная дискриминация, то это не всеобщее равенство граждан перед законом, а нечто похожее на сословные привилегии. Если мужчина опасается не так посмотреть на женщину из страха перед обвинением в «харрасменте», то налицо наличие жестких бытовых ограничений. Сожжение феминистками и «черными активистами» книг Редьярда Киплинга или Марка Твена до боли напоминает костры XV в., на которых флорентийский монах Савонарола велел сжигать произведения искусства Ренессанса. На этом фоне происходит уничтожение такого понятия как презумпция невиновности: публикации в медиа чьих-то воспоминаний 20-летней давности зачастую достаточно, чтобы поставить крест на карьере политика, даже если их подлинность не была доказана.

На разрушение скреп американского общества играет и охватившая США волна неверия в свою историю. Болезненное движение за права афроамериканцев уже привело к отрицанию собственных «отцов-основателей» и президентов XIX в. как расистов. Уродливые формы феминизма ведут к отрицанию всей классической американской литературы как «сексистской». Все это напоминает и наше собственное тотальное отрицание самих себя в период Перестройки. Оно вполне закономерно завершилось демонтажом СССР: если вся история страны нелегитимна и преступна, то нужна ли такая страна? Рано или поздно такой вопрос встанет и перед американским обществом.

Можно много спорить о пути дальнейшего развития, но классические США как «государство белого человека» ушли в прошлое. Современное американское общество едва ли способно обратить эти тенденции вспять и вернуться к белой консервативной Америке 1950-х гг. Даже при очень большом желании элит этому помешают объективные процессы: демографические (снижение численности белого населения), экономические (потеря индустриальной базы и городов как промышленных центров) и культурные (наличие большого слоя леволиберальной интеллигенции). У американского общества возникают три альтернативы развития.

Альтернативы для Америки

Первый вариант дальнейшего развития — дезинтеграция. Такой сценарий пока маловероятен, поскольку у различных расовых групп в США нет устойчивых административных территорий для проживания вроде республик в составе СССР. Однако в случае роста политического самосознания расовых групп такой сценарий может реализоваться.

Второй вариант — трансформация в леволиберальный идеологический проект. Такой вариант может привести к новому радикально-левому эксперименту, что вдвойне опасно для существующего мирового порядка, учитывая сочетание левого мессианства с колоссальным военным потенциалом США. Сбрасывать со счетов такой сценарий не следует, учитывая постепенное свертывание в США классических либеральных свобод в рамках идеологии политкорректности.

Третий вариант — растворение США в более крупном проекте или, точнее, перерастание в него. Полагаю, именно он может стать наиболее реалистичным. С начала 1970-х гг. американская политология немало писала об «Американской империи». Скептики возражали, что такая империя нереалистична, поскольку Америка вряд ли будет вести политику завоеваний в духе колониальных империй XIX в. Возможно, так оно и есть, но имперский вариант не обязательно подразумевает возвращение к имперской политике позапрошлого века.

Дискуссии о трансформации США во что-то большее начались еще в конце 1920-х гг. – на волне успехов панамериканского движения. Постепенно они сошли, но возродились в первой половине 1990-х годов. Тогда на волне успехов европейской интеграции американцы запустили свой интеграционный проект Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА). В случае успеха возникло бы широкое объединение США, Канады и Мексики, охватывающее большую часть Северной Америки. У НАФТА было и еще одно символическое значение: впервые в истории Канада как бы отдалилась от Британского содружества, вступая в интеграцию с Соединенными Штатами.

Соединенные Штаты в 1990-х гг. стали позиционировать себя как глобального лидера. Но такому государству не нужен в принципе свой интеграционный блок — глобальная держава определяет глобальные процессы, играя решающую роль в глобальных институтах. Если США создают интеграционный блок только с Канадой и Мексикой, то это сужает и американские интересы до части Северной Америки. Или возникал бы другой вариант: перерастание самих США в некое новое объединение с Канадой и Мексикой — например, через введение единой валюты. Кстати, интересный вопрос: гипотетическая замена доллара некой иной общей североамериканской валютой — это конец США в их нынешнем качестве или, напротив, резкое усиление позиций Северной Америки в мире?

Лев Сокольщик:
Закат Америки: спасет ли США стратегия Байдена?

Но НАФТА, торжественно запущенная в 1994 г., не состоялась как полноценный интеграционный блок. Ее успехи в отдельных отраслях (прежде всего для канадской экономики) были очевидны. Уже в конце 1990-х гг. стало ясно, что НАФТА не смогла создать реальные институты, контролирующие торговую политику ее участников. Можно спорить о том, что именно стало причиной неудачи этого проекта: страх элит США перед неконтролируемой латиноамериканской иммиграцией или поворот Мексики в сторону латиноамериканских интеграционных проектов. Но так или иначе НАФТА сегодня осталась скорее пожеланием на будущее, чем реальным противовесом ЕС и даже МЕРКОСУР. Заявления бывшего президента Дональда Трампа о том, что НАФТА оказалась более выгодной для партнеров, чем для самих США, лишь подтверждает неудачу этого проекта.

В наше время на повестку дня выходит иная идея — запуск англосаксонской интеграции. В современном мире отмечается фундаментальный парадокс: интеграция есть почти во всех регионах, кроме англосаксонской цивилизации. Ее во многом тормозило членство Британии в Евросоюзе. Однако после Brexit ничто не мешает Лондону запустить свой интеграционный проект на базе бывшей Британской империи. Внутри Британского содружества существует Содружество Королевств — 17 государств, главой которых формально является британский монарх. Теоретически вполне возможно запустить новую интеграцию в рамках этого сообщества как альтернативу ЕС.

Ключевая проблема — отношение к этому проекту Соединенных Штатов. Известно мнение, что американцы воспримут нео-британскую систему как неприятного конкурента. Но что если по мере нарастания расовых расколов в США их англосаксонская часть сама пожелает примкнуть к такому проекту? Ведь основавшие США штаты изначально были своеобразными компаниями, которым Британская корона делегировала право на освоение соответствующих территорий. От этой связи с Великобританией они не отказывались никогда. Расовые волнения и засилье политкорректности могут вызвать ответную волну в белых англосаксонских штатах: «как же мы устали от этих политкорректных афроамериканцев, сексуальных меньшинств, феминисток, экологов...» (подобно тому, как в РСФСР в 1990 г. шла волна «Россия устала кормить республики»). Теоретически ничто не помешает им, сбросив с себя некоторые испаноязычные или афроамериканские штаты, соединиться в единую англосаксонскую систему.

Связующим звеном может стать Канада. Сама по себе она — часть Содружества Королевств и представляет собой федерацию, состоящую из 10 провинций и трёх территорий. Но изначально она была Канадской конфедерацией, разделённый на четыре провинции: Онтарио, Квебек, Нью-Брансуик и Новая Шотландия. Ньюфаундленд до 1949 г. и вовсе был отдельным доминионом Британской империи (напоминание об этом — представительство Британского монарха не одним, а несколькими генерал-губернаторами). Но представим себе сценарий «пересборки» Канады — например, за счёт выхода из нее Квебека или желания Ньюфаундленда самостоятельно поучаствовать в британском интеграционном проекте. Тогда начнется иная «пересборка» этой полуконфедерации, которая может заключать альянсы и коалиции с США (например, в рамках формально еще существующей НАФТА).

Английский писатель Джордж Оруэлл оставил нам образ тоталитарной «Океании» — страны, возникшей на основе объединения США и Британской империи в границах 1945 г. Тоталитаризм можно отбросить, зато сама идея объединения всех стран-наследниц Британской империи в единый «англосаксонский дом» заслуживает внимания. Вполне возможно, что в XXI в. англосаксонские страны объединятся в интеграционный блок. Он не обязательно полностью отменит суверенитет входящих в него государств, но может переформатировать их современные границы. Такая англосаксонская сверхдержава будет намного сильнее США в их нынешнем качестве, став, возможно, первой по-настоящему глобальной сверхдержавой.

Переформатирование США будет означать распад того привычного нам миропорядка, который сложился после Второй мировой войны. Ведь США и СССР были двумя сверхдержавами Ялтинского порядка, его своеобразными гарантами. На смену противостоянию сверхдержав и попыток одной сверхдержавы установить гегемонию может прийти комплекс традиционных проблем и войн. Тогда неизбежно встанут вопросы о том, что Германия и Япония по-прежнему остаются странами с ограниченным суверенитетом; о границах в Восточной Европе и Восточной Азии, о будущем целого ряда великих (и не очень великих) держав, о возрождении старых империй или окончательной дезинтеграции их бывших метрополий. Региональные державы вроде Индии и Саудовской Аравии, возможно, продолжат попытку рывка, но одновременно скорее всего столкнутся с кризисом своей государственности.

Вместо малореалистичной угрозы «ядерного апокалипсиса» продолжатся обычные региональные войны на земле и в воздухе, в которых наличие ядерного оружия будет таким же малополезным, как для Британии в ходе Фолклендской войны с неядерной Аргентиной. И это в конце концов закономерно. Ведь мы пока не знаем, чем был в исторической ретроспективе период холодной войны — неким новым опытом для мира или просто периодом восстановления нашей цивилизацией сил после мировых войн для нового тура междержавной конкуренции.

* **

«Любая страна на нашей общей планете по-своему уникальна и незаменима. В этом смысле Соединенные Штаты — поистине indispensable nation», —пишет в завершении Андрей Кортунов. Это справедливо, но... ведь точно также кто-то ностальгирует по Австро-Венгрии — великой Дунайской империи вальсов и венского ампира, кто-то по Германской империи с ее стилем «Гинденбург» и готическим шрифтом газет; кому-то не хватает Великой Бургундии, некогда контролировавшей междуморье от Северного до Средиземного морей, кому-то — Монгольской империи, объединившей большую часть Евразии. Вся история — это развитие и гибель социальных систем, к коим относятся и государства. Ушедшими в прошлое государствами мы можем любоваться в музеях, книгах, кинотеатрах; многие сегодняшние государства рано или поздно тоже постигнет их участь. Не меняются только мертвые системы — живые же перетекают, трансформируются и дают основу для других систем. Кто сказал, что наш пока еще Ялтинский мир — это последняя модификация Вестфаля?