ИГ в Афганистане: реальная угроза для региона?
Полицейская операция в провинции Джелалабад,
Афганистан, август 2016 г.
Вход
Авторизуйтесь, если вы уже зарегистрированы
(Нет голосов) |
(0 голосов) |
Научный сотрудник Центра арабских и исламских исследований ИВ РАН, заместитель заведующего Базовой кафедрой ИВ РАН на ФМЭиМП НИУ ВШЭ
На рубеже 2014–2015 гг. информационные сети ИГИЛ заполнили сообщения, в которых представители различных исламистских боевых групп и движений в Азии и Африке провозглашали образование новых провинций «халифата». В январе 2015 г. прозвучала присяга представителей крупнейшего регионального военно-политического исламистского объединения Южной и Центральной Азии, главного союзника «Аль-Каиды» в регионе — движения талибов. Какова степень вовлеченности ИГ в собственно внутренний афганский конфликт и где простираются границы ее влияния на ситуацию?
На рубеже 2014–2015 гг. информационные сети террористической организации «Исламское государство Ирака и Леванта» заполнили сообщения, в которых представители различных исламистских боевых групп и движений в Азии и Африке приносили клятву верности ее лидеру Абу Бакру аль-Багдади и провозглашали образование новых провинций (вилайятов) «халифата» за пределами Ирака и Сирии (1;2). На волне страха и восхищения, вызванной триумфальным шествием сторонников ИГ в 2014 г. (взятие Мосула и Тикрита в Ираке, Ракки в Сирии), следовавшие одно за другим признания имели своей целью доказать всему миру, что отныне ИГ представляет собой силу глобального масштаба, сопоставимую и даже превосходящую ранее гипертрофированно демонизированную в публичном и экспертном пространстве «Аль-Каиду».
В январе 2015 г. прозвучала долгожданная присяга (байа) представителей крупнейшего на сегодняшний день регионального военно-политического исламистского объединения Южной и Центральной Азии, главного союзника «Аль-Каиды» в регионе — движения талибов. Несколько месяцев упорной работы эмиссаров самопровозглашенного халифа и переговоров с лидерами талибов увенчались успехом и созданием нового оплота ИГ. Учитывая недавнюю историю региона АфПак (Афганистан и Пакистан) и роль, сыгранную в ней талибами, трудно переоценить последствия создания такого альянса и открывающиеся в связи с этим перспективы для государств Центральной и Южной Азии, а также всей системы региональной безопасности. Каковы мотивы, инструменты и условия участия ИГ в процессах на территории Афганистана? Какова степень вовлеченности этой организации в собственно внутренний афганский конфликт и где простираются границы ее влияния на ситуацию?
Превращение региональных филиалов организации в реально функционирующие и воюющие «отряды халифата», как ожидается, должно изменить ход и правила войны, которую ведет ИГ, сделав ее воистину глобальной и повсеместной.
Провинция Хорасан: что это и как оно работает?
О создании провинции (вилайята) «Исламского государства» Хорасан [1] было объявлено 26 января 2015 г. С того момента прошло более полутора лет, но все это время вилайят оставался явлением в большей степени виртуальным (1;2). Ключевая причина — односторонний пропагандистский характер действий по его созданию и поддержанию, т.к. оно было сформулировано и тиражировалось преимущественно «центральным» пропагандистским аппаратом ИГ, а не самим местным филиалом. Гомогенная провинция Хорасан — это то, как видят в Ракке и Мосуле свое присутствие в соседнем регионе в целях решения проблем в Сирии и Ираке, но это видение не учитывает ни местных особенностей, ни расколов, существующих в местных обществах. При этом объединительный посыл, заложенный в идею о создании единой провинции в столь широких географических рамках, далеко не полностью поддерживается и разделяется даже теми апологетами исламизма в регионе, которые объявили о своей лояльности ИГ.
Главное достоинство Хорасанской
шуры для центрального руководства ИГ —
ее мобилизационный ресурс, а именно —
способность привлечь и поставить под
ружье большое количество опытных
обстрелянных бойцов
Так, продиктованный из Ракки идеологический конструкт не обладал безусловной поддержкой среди сил ИГ в регионе. Сторонников универсалистской и до предела упрощенной идеологии «Исламского государства» [2] разделяло отсутствие языковой общности, единой актуальной повестки, авторитетной платформы для коммуникации и согласования стратегии совместных действий на местном уровне. Можно с уверенностью говорить, что каждая из разбросанных по столь обширным пространствам групп сегодня имеет куда больше общего с Мосулом и Раккой, чем с временными ставками правителя (эмира) Хорасана или же друг с другом.
По своей сути вилайят Хорасан на данном этапе представлял собой разветвленную сеть крайне неоднородных, разбросанных по большой территории и потому в значительной степени автономных ячеек, у каждой из которых были собственные мотивы и цели для сотрудничества с «Исламским государством». Формальное руководство и координация их деятельности осуществлялась Советом (шура) на децентрализованной основе. Предположительно, управляющие институты и ставка располагались на северо-западе Пакистана, где государственная власть присутствует лишь формально, а местные племенные и иные объединения вполне договороспособны и благорасположены к любому, кто готов оплатить свое присутствие на их земле. Активно заявляя о себе с помощью террористических актов и перманентных диверсий, структуры ИГ, тем не менее, не обладали достаточными силами для самостоятельного захвата крупных территорий ни в Афганистане, ни в Пакистане. Несмотря на это, их влияние и присутствие оказались заметны в некоторых афганских провинциях (Нангархар и Кунар), где позиции талибов ослабли под давлением правительственных сил с одной стороны и междоусобиц внутри собственного лагеря с другой. Вопреки заявлениям пакистанских военных [3], в течение длительного времени отрицавших сей факт, рекрутинговые и пропагандистские команды ИГ развернули свою деятельность не только на северо-западе, но и в других частях страны, воспользовавшись пассивностью властей и благоприятствующей фрагментацией в рядах местных исламистов.
Идеология ИГ не видится ни единственной, ни даже доминирующей в идейном пространстве и политическом дискурсе афганцев.
Главное достоинство Хорасанской шуры для центрального руководства ИГ — ее мобилизационный ресурс, а именно — способность привлечь и поставить под ружье большое количество опытных обстрелянных бойцов (ветеранов афганских войн), обладающих всеми навыками, необходимыми для ведения не только долгосрочной партизанской войны, но и крупномасштабных боевых действий. Для их доставки в Ирак и Сирию в 2014–2015 гг. были аккумулированы значительные организационные ресурсы и созданы маршруты транспортировки через страны Центральной Азии (из Афганистана) и Персидского залива (из Пакистана) [4]. Переняв многое из наработок «Аль-Каиды» и привлекая ее кадры, региональные операторы ИГ сделали акцент на воссоздание собственной логистической системы.
Не имея возможности соперничать на равных с талибами, структуры ИГ в регионе оказались неспособны с той же эффективностью поставить себе на службу локальные институты теневой экономики, в т.ч. региональные контрабандистские сети, и аккумулировать в сопоставимых объемах доходы от производства и транзита наркотиков, торговли оружием и продовольствием. В этой связи выстроилась непреодолимая в обозримой перспективе финансовая зависимость от оплота ИГ в Ираке и Сирии, чей бюджет и стал главным (если не единственным) источником средств для функционирования вилайята Хорасан как мобилизационной и организационной системы.
Афганцы в Ираке и Сирии под знаменами ИГ и его врагов
Вплоть до осени 2015 г. и начала 2016 г. одним из главных лейтмотивов призыва (да’ава) «Исламского государства» было обоснование необходимости и целесообразности консолидации сторонников и ресурсов на территории Ирака и Сирии, где тогда развернулся главный фронт борьбы за построение «нового истинного» халифата. Идеологи и пропагандисты ИГ ставили цель максимально нарастить военную мощь организации и закрепиться в самом сердце арабского мира. Ценой ослабления своих позиций на второстепенных направлениях, к которым в тот момент можно было отнести и «хорасанский фронт мирового джихада», руководство ИГ рассчитывало получить военное превосходство в борьбе с иракскими и сирийскими правительственными войсками за счет притока опытных военных кадров из зоны афганского конфликта. За это время через Иорданию, Турцию и Ливан вместе с сотнями новобранцев из различных стран мира для защиты оплота ИГ прибыли (совершили хиджру), по разным оценкам (1;2), несколько сотен или даже тысяч представителей этнических групп, проживающих на территории центральноазиатских государств, Афганистана, Пакистана (таджики, узбеки, пуштуны).
После того как активная фаза крупномасштабной операции российских ВКС и регулярной сирийской арабской армии в Сирии с одной стороны и действия иракских проправительственных сил и международной коалиции в Ираке с другой начали приносить свои плоды, тон и мотив призыва руководителей ИГ трансформировались вслед за изменениями на карте боевых действий. Новая глобальная стратегия ИГ включала в себя принцип участия в джихаде посредством свершения активных действий по месту пребывания, т.е. без совершения хиджры, переселения на земли халифата (1;2). Помощь локальным общинам и активистам в организации борьбы и совершенствовании ее методов на местах могли и должны были оказать ветераны боевых действий в Ираке и Сирии, обладавшие реальными навыками и опытом боев, а также должной идеологической подготовкой и правильной мотивацией. В связи с этим начался отток тех, кто прибыл в сирийско-иракскую зону боев в 2014–2015 гг., включая афганцев, в родные им страны. Превращение региональных филиалов организации, первоначально созданных как пропагандистские или мобилизационные пункты, в реально функционирующие и воюющие «отряды халифата», как ожидается, должно изменить ход и правила войны, которую ведет ИГ, сделав ее воистину глобальной и повсеместной. При этом не стоит исключать и того, что действия некоторой части руководства ИГ, представленной преимущественно не сирийцами и иракцами, преследуют цель подготовить запасные районы для развертывания/отступления в случае потери главных сил организации в Сирии и Ираке.
Наметившийся обратный транзит бойцов не только способен в корне поменять сущность и значение хорасанского вилайята, изменить тактику и стратегию ИГ в Афганистане и Пакистане, но непременно скажется на положении афганских отрядов (катаибов) в Ираке и Сирии. Афганские подразделения ввиду языковой обособленности не принимали в свой состав арабов, если в этом не было особой необходимости. Без постоянной подпитки соплеменниками и подкреплений с родины из-за последовательного ожесточения боевых действий и роста потерь в 2016 г. они столкнулись с проблемой сохранения своей эффективности и боеспособности.
В последние годы Тегеран создал себе репутацию непримиримого и наиболее стойкого противника ИГ в исламском мире.
Примечательно то, что на территории Сирии и Ирака в составе вооруженных отрядов шиитской милиции, выступающей на стороне суверенных правительств этих стран в их борьбе против ИГ, также воюют добровольцы из Афганистана. По некоторым свидетельствам, далеко не все афганские «наемники», как их часто называют пропагандистские структуры ИГ, — шииты, защищающие лишь шиитские святыни и население от уничтожения экстремистами ИГ. Некоторую их часть составляют мусульмане-сунниты, а также последователи крупных суфийских братств, присутствие и влияние которых исторически распространяется далеко за пределами Ближнего Востока. Угроза, которую представляет собой деятельность поборников Абу Бакра аль-Багдади, сплотила представителей различных групп населения Афганистана и мотивировала их к совместным организованным действиям за пределами своей страны и региона АфПак. Наблюдаемое в этом случае активное участие афганцев-суннитов в военно-политических процессах на Ближнем Востоке — не только под эгидой международных исламистских террористических движений, но и в стане их противников — видится новым и потому в некотором роде уникальным явлением, продемонстрировавшим характер реакции афганского сообщества на вызов со стороны ИГ. Так, идеология ИГ не видится ни единственной, ни даже доминирующей в идейном пространстве и политическом дискурсе афганцев. В свою очередь, существующие в Южной и Центральной Азии религиозные идентичности и апеллирующие к ним альтернативные политические и религиозно-политические концепции (в т.ч. фундаменталистские), опираясь на традиционные или выстроившиеся в последние десятилетия институты, также успешно служат основой для мобилизации населения и ограничения влияния внешних по своей природе сил.
Во время предыдущих иракских войн (1990–1991 и 2003–2004 гг.) выступления в Пакистане (преимущественно последователей суфийских братств), вызванные мусульманской солидарностью и стремлением защитить исламские святыни Ирака, ограничились лишь протестными демонстрациями с антиамериканской и «просаддамовской» риторикой, сбором средств и оказанием финансовой помощи иракским общинам, пострадавшим от войны [5]. Но в нынешних условиях пред лицом ИГ, которое интерпретируется как безусловная угроза, афганские религиозные элиты перешли от слов к делу и приняли непосредственное участие в борьбе с ней уже на территориях Ирака и Сирии.
Талибы, разделенные и фрагментированные ввиду сложившегося кризиса политического лидерства и эффективного управления, хоть и находятся по многим направлениям в конфликтных отношениях с ИГ, выигрывают от его террористической деятельности.
Каковы же эти новые условия? Наиболее важным здесь видится новый уровень зрелости афганских и пакистанских политических организаций. Они опираются на религиозно-политический дискурс и стремятся с его помощью аккумулировать массовую поддержку. Они действуют в регионе АфПак, но при этом не только стремятся предложить населению решение локальных и региональных проблем, но также претендуют на роль проводника исторически изолированного местного мусульманского сообщества в большой современный мир. Речь идет как минимум о трех группах акторов. Во-первых, радикальные исламистские сетевые структуры, а именно — «Аль-Каида», апеллирующая к суннитскому большинству с позиций исламизма и исламского фундаментализма. Во-вторых, политические структуры, произрастающие из южноазиатских школ мусульманских богословов и суфийских тарикатов деобанди и барелви. Именно последователи деобанди наполнили идейным и духовным содержанием движение талибов в 1990-х гг. [6], а барелви, в свою очередь, имеют тесную связь с Ираком, где расположены имеющие сакральное значение для их последователей захоронения авторитетов и духовных наставников [7]. В-третьих, шиитские политические организации, так или иначе зависимые от Ирана и находящиеся в сфере религиозного и политического влияния Кума и Тегерана.
Необходимо отметить новый уровень посредничества со стороны Ирана как важного условия в увеличении степени вовлеченности афганцев в борьбу против ИГ на территории как Сирии и Ирака, так и собственно Афганистана и Пакистана. Сегодня Исламская Республика Иран обладает большим авторитетом и арсеналом инструментов для проецирования собственного влияния в соседних регионах. В последние годы Тегеран создал себе репутацию непримиримого и наиболее стойкого противника ИГ в исламском мире. Как ни парадоксально, укреплению этого образа способствует пропаганда самого «Исламского государства», представляющая именно шиитов и «сефевидское государство» (так именуется ИРИ) своим главным врагом внутри мусульманской общины (уммы).
«С миру по нитке»: кто воюет на стороне ИГ в Афганистане и Пакистане?
Большинство из полевых командиров талибов, присягнувших на верность Абу-Бакру аль-Багдади в 2014–2015 гг., оказались представителями пакистанского ответвления талибов — «Движения Талибан в Пакистане» (Техрик-и-Талибан Пакистан). Тем не менее состав сторонников ИГ в регионе не исчерпывается лишь пакистанскими пуштунами, составляющими значительную часть членов ТТП. Смерть муллы Омара и преждевременная гибель его преемника Мухаммеда Мансура в 2016 г. вызвали смуту внутри афганских талибов как раз в период активного восхождения «Исламского государства» и способствовали последовательной фрагментации Талибана в целом и созданию благоприятных условий для оттока его региональных лидеров и функционеров под знамена ИГ. Опорой последнего стали крайние радикалы, противники политического урегулирования афганского и пакистанского кризисов. К ним присоединились и те, кто посчитал себя обделенным и лишенным каких-либо перспектив в новой конфигурации власти и управления при новом эмире — маулави Хайбатулле Ахундзаде.
Однако стоит отметить, что лояльность пуштунских лидеров всегда носила относительный характер. Даже заявляя о своей приверженности идеалам «Исламского государства» и верности его политического курса, они не порывают с Талибаном и некоторыми местными акторами «Аль-Каиды», — не торопятся разрывать сложившиеся связи так, как это было сделано Абу-Бакром аль-Багдади в Ираке и Сирии.
Одними из первых под влияние ИГ попали отряды, состоящие из представителей этнических меньшинств (узбеков, таджиков, уйгуров), оказавшихся в Пакистане в 2003–2004 гг. после крупномасштабного отступления талибов, вызванного вторжением американских войск в Афганистан [8]. Участники бывшего «Исламского движения Узбекистана» (ИДУ) и «Исламского движения Туркестана» (ИДТ) на протяжении всех этих лет, хоть и базировались в Вазиристане, имели тесные связи с «Аль-Каидой» и иррегиональными международными исламистскими структурами. Испытывая на себе последствия комплекса жертвы «пуштунского шовинизма», царящего в Талибане, они сравнительно легко пошли на сотрудничество с ИГ и оказались ядром той самой когорты, которая была мобилизована для участия в боевых действиях в Ираке и Сирии. В течение многих лет оторванные от родных земель они являются универсальным инструментом и главным активом, который может быть использован с одинаковой эффективностью как в АфПаке, так и на Ближнем Востоке и в Центральной Азии.
На данном этапе ИГ не удалось искоренить взаимное недоверие между своими реальными и потенциальными сторонниками, ранее принадлежавшими к афганскому или пакистанскому Талибану. Не нашлось механизмов преодоления межплеменного соперничества внутри пуштунского этноса, искоренения общего недоверия к пуштунам со стороны представителей других этнолингвистических групп [9]. В принципе, такая задача и не ставилась центральным руководством в Ракке перед своими агентами в Хорасане, что в очередной раз доказывает второстепенный характер данного направления деятельности ИГ и заметно сокращает вероятность его органичной включенности в местные конфликты и систему взаимоотношений. Мобилизационные, организационные и иные механизмы, продемонстрировавшие свою эффективность в Ираке и Сирии, в арабской сообществе оказались неприменимы в условиях южно- и центральноазиатских реалий, поэтому появление массового организованного движения, аналогичного существующему на арабских землях, здесь оказалось невозможно.
Андрей Сушенцов, Никита Мендкович:
Новый виток кризиса в Афганистане
и интересы России
«Бумажный тигр», который выгоден всем
Тем не менее присутствие ИГ в Афганистане именно в иллюзорном виде соответствует интересам практически всех региональных акторов. Для сторонников центрального правительства внимание мировой общественности ко всему, что связано с «Исламским государством», в настоящий момент является действенным подспорьем к привлечению дополнительной помощи для борьбы с Талибаном — куда более реальной и понятной угрозой для кабульского режима. В свою очередь, талибы, разделенные и фрагментированные ввиду сложившегося кризиса политического лидерства и эффективного управления, хоть и находятся по многим направлениям в конфликтных отношениях с ИГ, выигрывают от его террористической деятельности. Готовность ИГ брать ответственность даже за террористические акты и диверсии, которые они не совершали, развязывают руки лидерам талибов в их «местнической дипломатии» с локальными элитами и правительствами Афганистана и Пакистана без реального отказа от эффективного применения силы и насилия. Не имея за собой в регионе реальных экономических и социально-политических институтов и значительных военных ресурсов, «Исламское государство» не способно составить конкуренцию талибам, да и многим другим политическим силам, в их борьбе за власть и доминирование в Афганистане. Тем не менее сам факт присутствия продолжает позволять Ракке получать от Афганистана то, что ей было нужно от него всегда, — репутационные дивиденды от проецирования своего влияния и человеческие ресурсы для ведения войны на других направлениях «глобального джихада», в том числе в Европе.
Исходя из того, что в рядах и сторонников, и противников ИГ в Ираке и Сирии числится немало уроженцев АфПака и Центральной Азии, проблема «Исламского государства» для афганцев имеет больше, чем одно измерение. Более того, война с ИГ или против него представляет собой для многих рядовых афганцев еще один путь выхода из замкнутого круга перманентной конфликтности и нескончаемых гражданских войн, разрушивших государство и экономику этой страны. Тысячи афганских беженцев и переселенцев присоединились к потоку мигрантов из Азии и Африки в Европу в поисках лучшей жизни, используя в своих личных целях фактор присутствия ИГ в Афганистане для легитимизации корыстных по своей природе, но вполне естественных в сложившихся условиях намерений переселиться в развитые западные страны.
Таким образом, сколь иллюзорной и малосодержательной, никак не учитывающей местных условий и специфики, ни была бы деятельность ИГ в Афганистане в обозримый период, стоит признать и учитывать, что она органично удовлетворяет потребности широкого круга сторон и потому остается востребованной и жизнеспособной в своей гибридной форме в среднесрочной перспективе.
1. Границы провинции Хорасан охватывают территории Афганистана и Пакистана, прилегающие районы Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана, западный регион Китая (СУАР), северные штаты Индии (Джамму и Кашмир) и Бангладеш.
2. Подробнее см.: Bunzel C. From Paper State to Caliphate: The Ideology of the Islamic State // The Brookings Project on U.S. Relations with the Islamic World. Analysis Paper. 19 March 2015.
3. Rafiq A. Op. cit.
4. Zahid F., Khan M.I. Prospects for the Islamic State in Pakistan // Current Trends in Islamist Ideology. 1 April 2016.
5. Кепель Ж. Джихад. Экспансия и закат исламизма. М.: Ладомир, 2004. С. 218-219.
6. Подробнее см.: Behuria A.K. Sects Within Sect: The Case of Deobandi–Barelvi Encounter in Pakistan // Strategic Analysis. 2008. Vol. 32. Iss. 1. Pp. 57-80; Masooda B. Rational Believer: Choices and Decisions in the Madrassas of Pakistan. Cornell University Press, 2012.
7. Ahl al-Sunnah wa'l-Jamaah // The Oxford Dictionary of Islam / ed. by J. L. Esposito. Oxford University Press, 2003 [Online edition].
8. Zahid F., Khan M.I. Op. cit.
9. Op. cit. // Sahifa At-Takrir. 23 June 2015.
(Нет голосов) |
(0 голосов) |
