Гибридная сила и настоящие русские реалисты

Что такое «гибридная сила»? Во времена войны во Вьетнаме вьетнамское руководство описывало свою стратегию как «дипломатическую и военно-политическую», понимая под ней органически интегрированную, комплексную, многоплановую, гибридную стратегию. Именно благодаря ей стало возможным вести народную войну как войну тотальную. Такая же стратегия позволила СССР победить в Великой Отечественной Войне. Поэтому я бы определил гибридную силу как способность сформулировать и претворять в жизнь органически интегрированную, всеохватывающую дипломатическую и военно-политическую стратегию на глобальном уровне.

Разрушение связей соцлагеря в 1990-х гг. означало уничтожение политической проекции аппарата «гибридной силы», который служил также внешнеполитическим интересам России, имея глобальный доступ непосредственно в «тыл» обществ её противников. Это было односторонним разоружением в сфере политического влияния и очевидным упущенным преимуществом на арене гибридной военно-политической борьбы.

В условиях, когда Запад относится к современному российскому государству, будь то советскому или постсоветскому, как к противнику, враждебному образованию, о чём свидетельствует перемещение войск, выход из соглашений о контроле за вооружениями и возвращение к самым суровым доктринам времён холодной войны, таким как «свёртывание» и «превентивный удар», «ведение войны» «победа в войне», у российского государства мало причин лишать себя своего современного интеллектуального и политического наследства, отвернувшись от политического, философского, идеологического, интеллектуального, доктринального, концептуального боевого арсенала советского государства и советского периода. В современном контексте проект постсоветского русского реализма нуждается в избирательной, критической реинтеграции элементов советской мысли, путём их обновления и развития в соответствии с XXI веком. Только этот путь ведёт к (воз)рождению «гибридной силы».

Что такое «гибридная сила»? Во времена войны во Вьетнаме вьетнамское руководство описывало свою стратегию как «дипломатическую и военно-политическую», понимая под ней органически интегрированную, комплексную, многоплановую, гибридную стратегию. Именно благодаря ей стало возможным вести народную войну как войну тотальную. Такая же стратегия позволила СССР победить в Великой Отечественной Войне. Поэтому я бы определил гибридную силу как способность сформулировать и претворять в жизнь органически интегрированную, всеохватывающую дипломатическую и военно-политическую стратегию на глобальном уровне.

Сегодня уже не помнят о том факте, что у России когда-то было два параллельных аппарата: официальный государственный аппарат, в который входило Министерство иностранных дел, и Коминтерн, затем Коминформ, и дольше всех просуществовавший Международный отдел ЦК КПСС вместе с многочисленными вспомогательными органами партии, у каждого из которых были международные аналоги и связи, составляющие трансконтинентальную матрицу. В то время как Министерство иностранных дел действовало в системе государств, поддерживая межгосударственные отношения, аппарат Коммунистической партии открывал возможности не только для межпартийных отношений, но и для отношений совершенно другого уровня — отношений между движениями. Если межгосударственные отношения по необходимости должны были выстраиваться в рамках глобального статус-кво, то на уровне партий и движений стало возможным действовать на уровне обществ и политической борьбы, в каких-то ситуациях (или в большинстве из них) действуя в рамках этого статус-кво и оказывая на него влияние, а в других — генерируя перемены, выгодно используя их, или приспосабливаясь к их динамике.

Игорь Окунев:
Запад/неЗапад: кривое зеркало мировой политики

Антонио Грамши расширил наше видение, перенеся фокус внимания с одного государства-крепости на разветвлённую «сеть траншéй» гражданского общества, доказывая, что моральная, интеллектуальная, этическая и культурная гегемония, за которую идёт борьба и которая утверждается как раз на уровне гражданского общества, гарантировала стабильное преимущество перед врагом. В этом смысле концепция «мягкой силы» профессора Джозефа Ная — завуалированная, очень запоздалая и весьма упрощённая версия «гегемонии» Грамши.

Стремительное разрушение созданной ранее «сети траншей» и аппаратов полугосударственного характера, привело к дефициту «гибридной силы». Это ослабило российское государство перед лицом противника, стремящегося лишить Россию геополитического и геостратегического пространства, соизмеримого с её весом, ролью, самоуважением и экзистенциальными движущими силами и нуждами. В то же время идеалистические иллюзии «голубей разрядки» остаются глубоко укоренёнными в сложной «сети траншей» и представляются доминирующей парадигмой и дискурсом — иногда явно, иногда имплицитно, — формируемой интеллигенцией политики.

Разрушение связей соцлагеря в 1990-х гг. означало уничтожение политической проекции аппарата «гибридной силы», который служил также внешнеполитическим интересам России, имея глобальный доступ непосредственно в «тыл» обществ её противников. Это было односторонним разоружением в сфере политического влияния и очевидным упущенным преимуществом на арене гибридной военно-политической борьбы. Приведу яркий пример: 90 лет назад в Москве был написан совместный труд — возможно, лучший текст о гибридной войне, — опубликованный под коллективным псевдонимом А. Нойберга. Его авторами стали Тухачевский, Хо Ши Мин, Пятницкий и Волленберг; Тольятти выступил в роли редактора. А сегодня проекция движений за радикальные перемены является исключительной прерогативой Запада, служа мощным орудием в его гибридной военной стратегии, на которую он пользуется монополией.

Это отсутствие параллельного политико-идеологического направления, особенно такого, которое было бы нацелено на катализацию или ускорение перемен, означает, что этот пробел должен быть заполнен глобальной доктриной или философией мировой политики. Одним из её направлений могут стать идеи Евгения Примакова, которые, однако, требуют развития и приведения в соответствие с современными реалиями. Вклад Примакова заключался в осмыслении «двойного перехода»: от советского к постсоветскому и от однополярности к многополярности. Но этот переход достиг нового этапа, характеризующегося завершением одностороннего отступления и проведением Россией «красной черты» сопротивления с одной стороны, а с другой — наступательной глобальной стратегической концепцией западных стран, ведомых США, продвижением НАТО к границам России, открытым обозначением России в качестве противника и попыткой окружить кольцом центральные государства Евразии.

Задачи нового этапа требуют развития концепции Примакова, а для этого необходима интеллектуальная добросовестность, возвращение к реальным истокам его идеи: реалистическому переосмыслению и творческому применению лучшего из ленинской и советской мысли с освобождением от жестких рамок её прокрустова ложа. О Марксе говорили, что он использовал метод Гегеля, но не его систему, освободив первое от последнего. То же верно и по отношению к Примакову и ленинскому, советскому и мировому коммунистическому интеллектуальному наследию: он извлёк метод, отбросив устаревшую систему взглядов. Полагаться исключительно на концепцию Примакова было бы неправильно. Необходимо заново исследовать более широкий пласт русского реализма и вернуть его к жизни в качестве парадигмы сегодняшней мировой политики.

Даян Джаятиллека:
Развязка долгой холодной войны

Русские реалисты склонны обвинять дилетантский либерализм в отходе от великой традиции западного реализма от Кеннана до Киссинджера, с которой они хорошо знакомы. Русская мысль, по понятным причинам отвергающая либеральный идеализм Фукуямы и ему подобных, прочно унаследовала традиции американского или западного реализма, исповедуемого Киссинджером и Хантингтоном, в то время как в истории современного российского государства и её стратегической военно-политической мысли существует гораздо более богатое и аутентичное течение русского реализма. Этот реализм находится в ещё более широком контексте евразийского реализма, замечательный пример которого — отличие реакции доктора Киссинджера и его партнёра по парижским мирным переговорам Ле Дык Тхо из Вьетнама на присуждение им совместной Нобелевской премии мира. Доктор Киссинджер принял её, тогда как Ле Дык Тхо, азиатский ленинист, вежливо отказался, заявив, что «пока существует империализм, будет идти война». Кто же оказался лучшим реалистом, и какой реализм лучше — западный, или евразийский?

Традиционно считается, что «идеология» ведёт к «идеализму», и чем дальше кто-то уходит от идеологии, тем больше он приближается к реализму и становится реалистом. Однако картина реальной истории свидетельствует несколько о другом. Были периоды, когда идеология сосуществовала с реализмом, и другие периоды, когда она переплеталась с идеализмом, а ещё периоды, когда она приближалась к неореализму. Были также периоды, когда происходило максимальное отстранение или полный отказ от одной идеологии, лишь затем, чтобы вместо неё принять другую, возможно, противоположную ей идеологию, и такие периоды в полной мере демонстрируют характерные черты скорее идеализма, а не реализма. Ещё более сложными представляются переходные периоды, когда возникают отдельные влиятельные фигуры — и здесь нельзя не вспомнить Примакова, — которые представляют направление реализма или неореализма в период идеологии и идеализма.

В традиционных реконструкциях принято рассматривать ленинский период как период идеологии и, следовательно, идеализма, даже утопии. Сталинский период, напротив, рассматривается как период реализма, Хрущёвский — как время идеализма, в то время как постхрущёвский называют долгожданным возвращением к реализму. Период Большой разрядки 1970-х гг. рассматривается как высшая точка реализма. Я бы поставил под сомнение такую периодизацию и предложил другую периодизацию и классификацию.

Об этом часто забывают, однако не случайно, что один из отцов-основателей теории современного реализма в международных отношениях Эдуард Халлетт Карр был также историком русской революции и с сочувствием относился к советскому эксперименту. И не было никакого несоответствия и противоречия между его реализмом и неизменным интересом к истории русской революции, советскому государству и истории Коминтерна и Коминформа. Для Карра история и политика русской революции в её внутренней и внешней проекциях не была диаметрально противоположна, не была антиномией, тому реализму, которого он придерживался. Его неизменный интерес и отношение к этой теме свидетельствовали о том, что политика русской революции и советского государства была одной из версий или вариаций реализма — радикального реализма, — или комбинацией, синтезом, реализма и идеализма, структур власти и нормативного фактора, равнозначного тому, что позже обозначат термином «неореализм», пусть и «левый неореализм».

Эдуард Халлетт Карр отмечал реализм Ленина, настоявшего в определённый момент на подписании Брест-Литовского мирного договора, чтобы предотвратить дальнейший распад и дальнейшее вторжение немцев. Действительно, сопротивление со стороны левых большевиков и колебания Троцкого стоили России значительных территорий на момент подписания договора. Но основной акцент Карр делал на повороте Ленина к собственно реализму в последние годы его жизни, особенно в 1920 году, после провала наступления Красной Армии в Польше. Это поражение и переход Ленина к НЭПу ознаменовали начало собственно советского реализма, который был закреплён Сталиным. В трудах Карра, посвящённых Коминтерну и гражданской войне в Испании, а также Коминформу, прослеживается воинственный реализм советского руководства, борющегося с правым и левым идеализмом, но время от времени совершающего те же самые ошибки.

Андрей Кортунов
В поисках главного противоречия нашей эпохи

Изменение и ухудшение американо-российских и американо-китайских отношений должно подтолкнуть нас к пересмотру категорий и периодов. Я предлагаю рассматривать послесталинский период современной российской истории как период, который характеризовался не поворотом к последовательному реализму, а господством идеализма, который был неправильно истолкован как реализм. Действительно, я бы сказал, что тенденция реализма в послесталинский период была краткосрочной и часто терпела политические и идеологические поражения. Эта тенденция реализма, более реалистическая, чем противостоящая ей тенденция, была ошибочно воспринята как идеологическая и идеалистическая, как левое отклонение, в то время как одержавшая верх соперничающая тенденция была воспринята как реалистическая, хотя в реальности, простите за каламбур, она оказалась гораздо более идеалистической, чем её побежденный соперник. С точки зрения сегодняшнего дня, мы видим, что этот период преобладающего идеализма и вытесненного реализма требует переоценки и реабилитации, если мы хотим противостоять вызовам современности.

Иллюзии XX Съезда ЦК КПСС уходят своими корнями в период сразу после окончания Великой Отечественной Войны, когда они открыто высказывались, но были опровергнуты с отказом от идеи длительного послевоенного союза с Соединёнными Штатами, предсказанного в чересчур оптимистичных прогнозах лидера компартии США Эрла Браудера. Эта позиция была подвергнута критике в знаменитом «письме Дюкло» (1945 г.), написанном главой французской компартии Жаком Дюкло. Международная линия новообразованного Коминформа, формулируемая Ждановым, и дипломатические усилия Вышинского были самыми яркими проявлениями того послевоенного реализма сталинского руководства, который был представлен Молотовым и Кагановичем. Этой линии всегда было присуще осознание возможного вооруженного столкновения с Западом, которое Запад и начнет.

Сталинское руководство никогда не считало, что создание ядерного оружия уменьшает такую возможность. Кроме того, фактор ядерного оружия даже не означал, что обладатели такого оружия — США и Россия — непременно должны установить между собой привилегированные отношения вне рамок двух лагерей; такие отношения, при которых связь с Соединёнными Штатами была бы важнее для России, чем новые отношения со страной победившей революции с самым многочисленным населением — Китаем. Отстранение Молотова и Кагановича после смерти Сталина привело к драматическим изменениям международного и стратегического мышления российского руководства. Очевидная необходимость решения проблемы ядерного оружия привела к тому, что постсталинское руководство отдало предпочтение уравновешиванию с Западом. Именно этот поворот стал одним из главных факторов в китайско-советском расколе.

Валерий Михайленко:
По ком звонит колокол? Заметки на страницах статьи Дж. Миршаймера о крахе либерального международного порядка

Первая фаза реализма постсталинского периода и его ведущая фигура остаются малозамеченными, но самыми важными с точки зрения стратегического аналитика. Выскажу мысль, что позиция самого важного представителя реализма того периода была самой правильной точкой зрения, имеющейся в распоряжении советского (и российского) руководства в постсталинский период, и будь она принята, Советский Союз вполне мог бы существовать в целости и можно было бы избежать нынешней ситуации, когда Евразия взята в кольцо сдерживания. Этот невоспетый русский герой реализма — Александр Шелепин. Все сомнения Шелепина по поводу политики разрядки в отношениях с США подтвердились. Весь оптимизм его оппонентов был рассеян и развенчан последовавшими событиями. Критики Шелепина, одержавшие верх во внутрипартийной борьбе, могли быть тактически, коньюктурно и эпизодически правы, но исторически и стратегически они оказались неправы. С цепью их концептуальных ошибок и идеологических заблуждений необходимо порвать.

Пришло время признать, что, вопреки общепринятому мнению, настоящими русскими реалистами были так называемые «сторонники жёсткой линии» или «ястребы» — я бы назвал их «здравыми воинами», — а не «голубями» разрядки. Это были Шелепин, Андропов, Гречко, Горшков, Устинов, Огарков и Ахромеев. История подтвердила их ясность видения, скептицизм и трезвый реализм. Именно их стратегическая перспектива и принципы, взятые вместе, составляют новую реалистическую парадигму, необходимую для отражения глобального наступления и длительной мировой тенденции (продолжающейся при любой американской администрации) на сжимание кольца от Арктики до Индо-тихоокеанского региона вокруг центральной части Евразии.

В условиях, когда Запад относится к современному российскому государству, будь то советскому или постсоветскому, как к противнику, враждебному образованию, о чём свидетельствует перемещение войск, выход из соглашений о контроле за вооружениями и возвращение к самым суровым доктринам времён холодной войны, таким как «свёртывание» и «превентивный удар», «ведение войны» «победа в войне», у российского государства мало причин лишать себя своего современного интеллектуального и политического наследства, отвернувшись от политического, философского, идеологического, интеллектуального, доктринального, концептуального боевого арсенала советского государства и советского периода. В современном контексте проект постсоветского русского реализма нуждается в избирательной, критической реинтеграции элементов советской мысли путём их обновления и развития в соответствии с XXI веком. Только этот путь ведёт к (воз)рождению «гибридной силы».

В статье высказаны исключительно личные взгляды автора.