В начале октября 2018 г. в лионской штаб-квартире Интерпола забили тревогу — президент организации Мэн Хунвэй, он же заместитель министра общественной безопасности КНР, исчез. Через пару дней коллизия разрешилась — из Пекина пришло подписанное Мэном прошение о немедленной отставке, а власти сообщили о том, что он задержан по подозрению в коррупции.

История знаковая. Впервые за долгое время китайское руководство столь показательно пошло на то, чтобы пожертвовать частью международного престижа и отношениями с международными организациями ради решения внутренней задачи — демонстрации гражданам, что неприкасаемых нет, и никакие внешние обязательства не могут быть выше справедливости на родине. А ведь до сих пор Пекин придерживался другой тактики — максимально расширять китайское представительство в любых транснациональных структурах, имеющих какое-то отношение к глобальному управлению, продвигать китайские кадры, куда только возможно, тем более на руководящие посты. Это было целенаправленной и очень кропотливо проводившейся в жизнь линией. Взять и своими руками ликвидировать собственную креатуру, для лоббирования которой на должность главы Интерпола были потрачены немалые усилия, — такое представлялось совершенно нелогичным. Это не Армения, где в революционном задоре и без каких-либо консультаций с союзниками решили отдать под суд действующего генерального секретаря ОДКБ. Там новые задорные власти просто не подумали о том, что партнеры могут оказаться раздосадованы и должность от Еревана уйдет. Китай в такой неосмотрительности не заподозришь, акт сознательный.

В Пекине уловили глобальный тренд, который, жонглируя двумя модными слоганами этого года, можно сформулировать как #MeFirst («Я прежде всего»). Государства все чаще ставят интересы собственной внутренней устойчивости выше, чем международные вопросы, а глобальное управление отступает в тень перед управлением локальным.

2018 год — время укрепления позиций Дональда Трампа. Несмотря на беспрецедентную по мощи атаку оппонентов внутри страны, трамповский Белый дом стоит довольно прочно. Нельзя не отметить последовательность и целеустремленность президента США в реализации его идеи-фикс — перевода системы мирового управления, прежде всего экономического, но не только, с многосторонней на одно- и двустороннюю основу. Для точности: многосторонние системы Д. Трамп стремится перевести в двусторонний формат, а двусторонние, как в сфере контроля над вооружениями, — в односторонний). Задача состоит в том, чтобы свести к минимуму уступки, на которые приходится идти Соединенным Штатам, даже если таким образом сужается круг возможностей.

В экономике Д. Трамп, несмотря на колкие высказывания и резкую критику всех заключенных до него торговых договоренностей, действует в некотором смысле аккуратно. Он охотно и громко высказывает претензии в адрес партнеров, вынуждая их идти на более благоприятные для Соединенных Штатов условия, грозит торговыми войнами или объявляет их, но в целом не рушит весь каркас. Так, замена NAFTA на USMCA — акт скорее символический, с ЕС Вашингтон еще рассчитывает договориться полюбовно (хотя и под сильным нажимом). Ненависть президента США к ВТО, которую в красках описал в недавней книге Боб Вудворд [1] , пока не ведет к юридическим действиям. Относительная сдержанность Д. Трампа, вероятно, объясняется тем, что и сам он, будучи по натуре бизнесменом, и его экономическое окружение, приверженное традиционным моделям, исходят из возможности максимизации выгоды от имеющихся отношений, а не полного их слома. Так что в главной для Трампа экономической сфере блефа гораздо больше, чем нигилизма. Тем более что это во многих случаях работает — партнеры уступают, не желая рисковать серьезным конфликтом с самой могущественной страной мира.

В политике, которая Д. Трампу меньше знакома и менее интересна, ситуация иная: здесь осторожности куда меньше. Вехи 2018 г. — майский выход [2] из Совместного всеобъемлющего плана действий по Ирану (от 2015 г.) и октябрьское заявление [3] о намерении денонсировать Договор о ракетах средней и меньшей дальности (от 1987 г.). Так получилось, что оба «хлопка дверью» связаны с ядерной сферой, которая на протяжении десятилетий служила стержнем международной безопасности, не говоря уже об отношениях России и США.

Это можно считать совпадением. Мотивы и предыстория двух решений о выходе очень разные. Текущая администрация США рассматривает Иран исключительно сквозь призму отношений с Израилем и союзниками в Персидском заливе. Это для Вашингтона региональная и отчасти внутренняя политика. Отказ от РСМД — иллюстрация того, как Америка на пороге 2020-х гг. видит реализацию стратегии своего доминирования в следующие десятилетия.

В том, что касается договора 1987 г., принципиально важно, что избавление от него — не личная позиция Трампа. О намерении положить конец системе контроля над вооружениями в том виде, в котором она развивалась с 1960-х гг., Белый дом заявлял с начала текущего столетия, когда президентом стал Джордж Буш-мл. Сейчас сложились удобные обстоятельства, а фактор Трампа служит не более чем катализатором. 45-й президент настолько далек от стратегических вопросов, что готов с легкостью принимать решения, которые у более традиционного лидера вызвали бы тяжкие терзания. Но и после ухода Д. Трампа возвращения к прежнему курсу не случится.

Хотя Иран и РСМД — сюжеты разного калибра, в сочетании они знаменуют окончание времени управляемых противостояний как важного элемента глобального управления. Систему контроля над вооружениями некогда породил страх перед ядерной войной, необходимость упорядочить и предотвратить смертельную угрозу. Иранская же сделка — продукт осознания того, что смена режима не является универсальным, да и вообще сколько-нибудь эффективным инструментом решения серьезных проблем. Это результат рефлексии после периода «бури и натиска» 2001-2011, а заодно и попытка оживить дух Договора о нераспространении, согласно которому отсутствие стремления к ядерному оружию должно поощряться.

Отказ от РСМД, а в перспективе и от СНВ — переход от стратегической к «тактической» стабильности, когда договоренности если и предполагаются, то конкретные и текущие, довольно краткосрочные. Это совершенно другая логика, которая в целом соответствует и общим мировым тенденциям — избегать жесткой обязательности в пользу гибкой, меняющейся геометрии. Такой подход в 2018 г. проявился очень наглядно. Например, Астанинский формат — временное объединение, в котором между участниками не хватает доверия, у них не совпадают интересы, зато с лихвой присутствует понимание того, что друг без друга они ничего не добьются. И этот формат действует, вопреки всем предсказаниям. В конце года к нему добавился Стамбул — состоялась встреча [4] Турции, России, Германии и Франции, на которой стороны попытались совершить первый подход к вопросу восстановления Сирии. Это, кстати, поднимает вопрос о том, насколько постоянные региональные объединения, в перспективности которых все были уверены еще несколько лет назад, в действительности должны рассматриваться как модель на будущее.

Но если в сфере разрешения локальных конфликтов подобные ad hoc-комбинации будут, вероятнее всего, преумножаться (уместна отсылка к Дональду Рамсфельду с его идеей начала 2000-х гг. о том, что «миссия рождает коалицию», а никак иначе), на глобальном уровне, а к нему относится ядерная безопасность, такое непривычно. И возможно подобное, только если продолжит размываться убеждение в том, что ядерное оружие в принципе представляет собой какую-то совсем особую материю. Банализация ядерного оружия даже опаснее, чем его распространение. Однако нечто подобное может происходить после того, как закончится инерция ХХ в. с его особым восприятием ядерного оружия как венца сдерживания. Тем более что технологии стирают грань между ядерным и неядерным, переносят акцент на «глобальный удар» баллистическими носителями в неядерном (или ядерном?) оснащении.

Иранский сюжет проще, но не менее показателен. На повестку дня возвращается намерение сменить режим методами силового давления, а использование ядерного фактора в качестве причины только больше расшатывает прежний фундамент. Новый виток ядерного вооружения и усовершенствования во всех крупных державах — США, России, Китае — еще раз напоминает об иллюзорности обещаний «ядерной пятерки» в контексте ДНЯО двигаться к отказу от ядерного оружия в ответ на отказ всех остальных стремиться к его приобретению.

Ко второй половине прошлого века человечество пришло к твердому убеждению: ядерное оружие настолько исключительно из-за своей огромной поражающей мощи, что оно по определению должно быть сферой общей ответственности, прежде всего общей ответственности главных противников. Однако данная схема подвергается эрозии. С одной стороны, страх ядерной войны значительно размылся по сравнению с 1980-ми гг., ощущение ее возможности притупилось. С другой — общий курс на фрагментацию в стиле #MeFirst влияет и на сферу стратегической стабильности, предлагая альтернативный подход: пусть каждый сам решает, сколько и чего ему нужно, а договориться надо только об определенном уровне взаимного информирования. Такой подход подкрепляется еще и тем, что двусторонние переговоры в этой области — дело долгое и сложное. Многосторонний процесс, который включал бы в себя новые или укрепившиеся ядерные державы, практически нереализуем. Призыв администрации США отменить договор о РСМД и оперативно перезаключить его на троих с Китаем звучит как издевка.

Еще раз подчеркнем, что дело не лично в Д. Трампе, а в международной среде, кардинально изменившейся по сравнению со второй половиной ХХ в. Взаимное ядерное сдерживание и комплекс норм, сформировавшихся вокруг него, служили опорой мирового устройства эпохи после Второй мировой войны. Она не закончилась с завершением войны холодной, а ее продолжение после 1989–1991 гг. стало попыткой адаптировать систему, созданную для совсем других условий и с иными задачами, к новой ситуации. Это предсказуемо не получилось. Сегодняшней реальности больше соответствует именно дух ad hoc. Однако оружие массового уничтожения — слишком серьезная вещь, чтобы с ней можно было обращаться в соответствии с ситуативным принципом.

2018 год подводит окончательную черту под ключевыми постулатами прежнего мира. Процесс начался давно, но теперь он затронул и основу основ — ядерную сферу. И на предстоящие несколько лет выработка новых принципов взаимоотношений в ней становится важнейшей задачей, от ее решения зависит международная безопасность. Ответственность все равно ложится на Москву и Вашингтон. Европа, несмотря на горькие сетования и восклицания, не обладающая ни аргументами, ни рычагами воздействия в данной теме, остается объектом (позиция ЕС по иранской ядерной сделке очень характерна — Европа категорически против действий США, но ничего сделать не может и по факту соглашается). Китай категорически отказывается даже вступать в коммуникацию. Остальные ядерные страны — «законные» и самопровозглашенные — уходят в сторону, ссылаясь на малозначительность арсеналов. Неядерные государства могут создавать определенный фон, реанимируя кампанию за безъядерный мир, но к реальным политическим процессам это не имеет никакого отношения. Поэтому мяч снова на стороне «большой двойки».

Принимая во внимание чудовищную двустороннюю атмосферу, сегодня трудно вообразить, что конструктивный, а в данном случае и весьма инновационный диалог вообще возможен. Впрочем, декорации на глобальной авансцене меняются много быстрее, чем прежде, и не стоит исключать очередных поворотов сюжета. Пока что необходимо свежее осмысление всей ядерной проблематики, поиск нового угла зрения. В этой сфере инерция холодной войны очень сильна, и это более чем объяснимо, возможно, даже правильно. Но инерция затухает, и постепенно перестает двигать вперед. Кажется, что в сфере контроля над вооружениями это уже произошло, требуется другой импульс.

Главное искушение в деле прогнозирования международных экономических процессов и перспектив их регулирования заключается в том, чтобы построить базовый прогнозный сценарий на основе продолжения тенденций предшествующего периода, а затем сформулировать альтернативные варианты развития событий в терминах ускорения, замедления и модификации соответствующих тенденций. Применительно к проблемам глобального экономического управления (ГЭУ), однако, такая стратегия прогнозирования не является актуальной. Инерционный сценарий на ближайшие годы отменяется.

В пользу такого вывода свидетельствует целый ряд факторов. Главный из них связан с тем, что пресловутый кризис мультилатерализма, о котором в полный голос стали говорить еще перед глобальным кризисом 2008–2009 гг. в контексте тупиковой ситуации на Дохийском раунде переговоров ВТО [1] , в последние годы проявил себя в полную силу. Неспособность механизмов ВТО и «Большой двадцатки» эффективно противодействовать угрозам нарастания протекционизма в мировой торговле, блокировка реформы международных финансовых институтов, отказ администрации Д. Трампа от соглашения о создании Транстихоокеанского партнерства и произошедшее под его давлением переформатирование НАФТА в новое «Соглашение США — Канада — Мексика» со всей очевидностью свидетельствуют о том, что баланс в ГЭУ кардинально сместился от многосторонних механизмов в пользу односторонних и двусторонних инициатив. В ноябре 2018 г. участники 26-го ежегодного саммита АТЭС в г. Порт-Морсби (Папуа — Новая Гвинея) впервые за всю историю форума не смогли принять совместную итоговую декларацию [2] — взаимные претензии и противоречия оказались сильнее формировавшихся десятилетиями механизмов сотрудничества. И на сегодняшний день нет оснований полагать, что кризис многосторонних форматов ГЭУ на этом остановится.

Во-вторых, на смену процветавшим до глобального кризиса 2008–2009 гг. надеждам на ускоренное формирование смешанных и частных механизмов ГЭУ, предполагающих все более активную роль негосударственных экономических субъектов в решении регуляторных вопросов, пришло осознание того, что ведущие страны мира отнюдь не готовы поступиться своими позициями в рамках международных межправительственных механизмов. Более того, они демонстрируют все большую готовность использовать их для достижения собственных целей без оглядки на интересы партнеров. Отдельные оазисы сотрудничества с негосударственными структурами сохраняются (особенно в рамках «Большой двадцатки», ОЭСР и отчасти Всемирного Банка), но их реальное влияние на регулирование глобальных экономических процессов за последнее десятилетие заметно снизилось.

Наконец, в-третьих, в сфере ГЭУ наблюдается очевидный кризис лидерства. На фоне стремительного роста экономической мощи стран с развивающимися рынками, на которые в 2017 г. приходилось порядка 57,2% глобального ВВП по паритетам покупательной способности, экономически развитые страны с каждым годом вынуждены констатировать все более выраженное ослабление как ресурсной базы, так и международного авторитета, которые в предшествующие десятилетия составляли основу их доминирующего положения в сфере ГЭУ. Совокупный экономический вес одних лишь КНР и Индии (25,7% глобального ВВП по паритету покупательной способности в 2017 г.) уже сейчас более чем в полтора раза превышает вес США (15,3%) и экономически развитых стран Западной Европы (14,9%) [3] , а к 2025 г. разрыв между ними вполне может увеличиться еще на 4–6 процентных пунктов. В этих условиях претензии экономически развитых стран на сохранение ведущих позиций в регулировании мировой экономики становятся все более эфемерными. Достаточно сказать, что о прежде всесильных механизмах «Большой семерки» сегодня почти никто не вспоминает, а деятельность МВФ, еще 20 лет назад безапелляционно диктовавшего развивающимся странам условия получения кредитов, на сегодняшний день ограничивается по большей части решением локальных антикризисных задач. В то же время страны с развивающимися рынками ни по одиночке, ни в рамках сформировавшихся к настоящему времени структур сотрудничества (включая БРИКС) пока не в состоянии добиться создания принципиально новых структур ГЭУ, радикального укрепления своих позиций в уже существующих структурах или адекватного выполнения последними их уставных функций. Регулирование международной торговли стало в 2018 г. той сферой ГЭУ, где масштаб соответствующих проблем проявился особенно наглядно.

Залпы торговых войн

В 2018 г., впервые за несколько десятилетий, мир оказался на пороге развертывания полномасштабных торговых войн между ведущими экономиками мира. Если в период глобального кризиса 2008–2009 гг. опасения относительно возможности торговых войн носили чисто гипотетический характер, а главный вклад в их нейтрализацию внесли решения Вашингтонского саммита «Большой двадцатки» 2008 г. [4] , то в настоящее время первые залпы торговых войн уже прозвучали, причем главные угрозы дальнейшей их эскалации в отличие от ситуации 10-летней давности исходят как раз из Вашингтона.

С точки зрения общей статистики торговых ограничений в мировой экономике ситуация пока далека от катастрофической. По данным программы мониторинга торговой политики Global Trade Alert [5] , общее число вновь вводимых мер защиты национальных производителей от импорта в сфере торговли товарами устойчиво сокращалось с максимальных значений, достигнутых в 2012–2013 гг. (по 886 решений, соответственно), до 641 в 2017 г. За январь – октябрь 2018 г. было введено чуть более 550 новых мер — этого пока недостаточно, чтобы переломить сложившийся за последние годы тренд. В соответствии с докладом ВТО о мерах, связанных с применением торговых ограничений, на протяжении первой половины 2018 г. произошло лишь незначительное усиление торговых барьеров. За период с середины октября 2017 г. по середину мая 2018 г. их вводилось в среднем по 13 в месяц, что лишь на 2 больше среднемесячного показателя за 2017 г. в целом [6].

Однако в части масштаба и характера применения соответствующих мер произошли радикальные изменения: объем международной торговли, на который распространяются применяемые странами «Группы двадцати» ограничения импорта, в мае – октябре 2018 г. увеличился более чем в 6 раз, достигнув беспрецедентного уровня в 481 млрд долл. [7] В первую очередь это произошло из-за введения администрацией Д. Трампа новых пошлин на сталь и алюминий, а также на импорт товаров из КНР на общую сумму 250 млн долл.

Поворот торговой политики США к протекционизму опирается на кардинальную переоценку принципов и целей, лежавших в ее основе на протяжении более чем полувека после окончания Второй мировой войны. С учетом высокой конкурентоспособности американских товаров проведение либеральной торговой политики и ее трансляция на уровень ГЭУ через механизмы ГАТТ/ВТО долгое время рассматривались как залог торгового лидерства США в мировой экономике (в этом смысле она имела показательные параллели с политикой свободной торговли, проводимой Великобританией в период ее торгового доминирования в XIX в.). Ситуация стала существенно меняться начиная с 2000-х гг., когда на фоне резкого экономического рывка стран с развивающимися рынками (в первую очередь КНР) позитивный для США баланс выгод и издержек открытой торговой политики стал менее очевидным как в экономическом, так и в политическом плане. Растущий импорт (в торговле с КНР он увеличился с 100,02 млрд долл. в 2000 г. до 505,6 млрд долл. в 2017 г., т.е. более чем в 5 раз) стал оказывать все более выраженное давление на производство и занятость в США. В сочетании с растущим переносом производств за рубеж это стало фактором, вызывающим негативную реакцию значительной части избирателей, занятых в отраслях обрабатывающей промышленности, что во многом объясняет высокую поддержку, полученную Д. Трампом на выборах в «индустриальных» штатах США. В настоящее время администрация США позиционирует высокую степень открытости не как залог американского лидерства, а как угрозу для американской экономики. Обвинения ряда стран-партнеров (в первую очередь КНР) в использовании некорректных торговых практик (в частности, прямых и косвенных инструментов субсидирования экспорта) являются дополнительным аргументом в пользу введения торговых барьеров для защиты американской экономики.

Риски такой политики состоят в том, что «протекционистский поворот» может привести к ревизии всей системы регулирования международных торговых отношений, созданной в послевоенный период при ведущей роли самих США [8]. В случае, если такая ревизия произойдет, резко повысится вероятность развертывания полномасштабных торговых войн, в рамках которых взаимный «обмен ударами» может поставить мир на грань коллапса международной торговли. Возможно, этот коллапс окажется не таким катастрофическим, как в начале 1930-х гг., но достаточным для того, чтобы вспоминать о торговых достижениях последних десятилетий как о надолго потерянном рае.

Ближайшие перспективы

Как любые значимые сдвиги в существовавших на протяжении длительного времени регуляторных механизмах, нынешняя трансформация механизмов ГЭУ является процессом с открытым результатом. События 2019–2020 гг. будут иметь решающее значение для ее дальнейшей динамики. С одной стороны, есть веские причины опасаться дальнейшего ослабления многосторонних механизмов регулирования и усиления протекционистских тенденций — особенно в том случае, если саммит «Группы двадцати» в Аргентине (30 ноября – 1 декабря 2018 г.) воздержится от обсуждения (и осуждения) нарастания внешнеторгового протекционизма [9] . Если события будут разворачиваться таким образом, то наибольший потенциал развития сотрудничества будут по-прежнему иметь двусторонние инициативы — например, «Экономический пояс Шелкового пути», которая фактически представляет собой своеобразную «гирлянду» форматов двустороннего взаимодействия КНР со странами Евразийского континента. Для России же это будет еще одним поводом к развитию двусторонней экономической дипломатии и использования механизмов Евразийского экономического союза для заключения новых торговых соглашений с перспективными странами-партнерами.

С другой стороны, наблюдаемые в настоящее время тенденции могут оказаться относительно «короткоживущими» — особенно в том случае, если результаты президентских выборов 2020 г. в США сложатся не в пользу Д. Трампа. Но и в этом случае возврата к системе ГЭУ, какой мы ее знали раньше, не произойдет — позиции стран с развивающейся экономикой в ней неизбежно будут укрепляться. Главное, чтобы Россия сумела воспользоваться этим трендом, на выгодных условиях вступая в коалиции с заинтересованными союзниками, а по возможности и формируя такие коалиции.

Пренебрежение всей полнотой знаний о современных мировых процессах и их участниках неизбежно формирует атмосферу иллюзий и несбыточных надежд, в которой очень легко рождается порой смелое, но зачастую неадекватное, даже перевернутое восприятие реальности, нередко принимаются непродуманные решения и совершаются ошибочные действия.

Характер текущих мировых процессов требует повышенного внимания к механизму выработки государственных решений, нацеленному на поиск наиболее эффективных вариантов, исключающих крупные издержки и промахи.

Полицентризм и биполярность

Современная мировая конфигурация явно непохожа на структуру мира второй половины XX в.: ее характеризует прежде всего формирующийся полицентризм, вызванный повышенной внешнеполитической активностью новых центров силы (как государств, так и квазигосударственных и иных образований). Ее отличает также отсутствие ярко выраженной биполярности (эпохи холодной войны) и провокационной однополярности (эпохи безальтернативного доминирования США), характерной для 1990-х гг.

Однако это вовсе не мешает рождению и эволюции биполярности иного свойства в пределах формирующегося и потому еще окончательно не сложившегося полицентризма. Отношения между США и Китаем уже давно развиваются в рамках своеобразного сочетания взаимозависимости и взаимоотторжения.

Другая полицентричная биполярность, оформившаяся за последние 10 лет, — отношения США и современной России, которая по-прежнему находится в поиске собственного места в современном мире, формирует новые интеграционные структуры, альтернативные энергетические, финансовые и оборонительные системы.

Все это порождает еще большую неупорядоченность и хаотичность в остальном мире, вызывая все новые вызовы и риски. Более сложная, потенциально более конфликтная полицентричная мировая структура стала реальностью. Но мир и раньше никогда не был простым и спокойным.

Аккумулятором всех этих проблем в США стал Дональд Трамп, все еще живущий надеждой сделать Америку снова великой. Несмотря на то, что возможности США по причине конкурентной борьбы в современном мире явно сужаются, они все еще сохраняют свое бесспорное глобальное доминирование. Последнее основано как на экономике, давно вышедшей за пределы границ американского государства и развивающейся в масштабах всего мира, так и на военных, геополитических и мировоззренческих факторах.

Россия как провокатор

Все более очевидным стало то, что за последние годы современная Россия превратилась не просто в потенциальную стратегическую угрозу, а в настоящего постоянно действующего геополитического провокатора Запада. Использование энергетического фактора и интеграционных инициатив в качестве инструментов собственного геополитического влияния, смелые и порой даже дерзкие методы, принятые ею на вооружение в развернувшейся в XXI в. борьбе за советское наследство (война с Грузией, присоединение Крыма, события на Донбассе), дополненные обвинениями во вмешательстве в президентские выборы 2016 г. в США и в отравлении Скрипалей, лишь усилили ту конфронтационную направленность, которая стала определяющей в отношениях между двумя государствами. И, судя по всему, надолго.

Сегодня США и Россия оказались единственными державами в мире, которые декларируют и целенаправленно реализуют собственные геополитические программы, трудносовместимые друг с другом. С одной стороны — США с программой мирового лидерства и глобального доминирования, к формированию которой они шли всю свою историю, особенно в XX в. С другой стороны — Россия, делающая смелые попытки сформулировать и воплотить свое глобальное видение эпохи и определить собственное (скорее всего лидирующее) место в ней.

В основе современного деградированного состояния российско-американских отношений лежат несколько конкретных трудноразрешимых проблем: украинский кризис, война в Сирии, обвинения России во вмешательстве в выборы 2016 г. в США и в отравлении Скрипалей. Такое поведение России воспринимается американской политической элитой как вызов давним константам внешней политики США, их глобальному доминированию, мессианизму и исключительности.

Именно поэтому впервые после окончания холодной войны, встретившись с подобной угрозой, в качестве ответной меры США вынуждены были прибегнуть к поддержанному более 40 государствами мира режиму масштабных экономических санкций против России, нацеленных, прежде всего, на ее изоляцию и сдерживание, на изменение политического режима и всего внутреннего строя.

Все они были вызваны реакцией США на решительное (а порой конфликтное и дерзкое) геополитическое поведение России, вставшей на путь пересмотра собственной политики 90-х гг. Восприятие подобной практики политической элитой США как серьезного и демонстративного вызова со стороны России американскому глобальному доминированию — пожалуй, наиболее серьезное препятствие для выхода из сложившегося тупика.

При таком раскладе внешнеполитическое поведение друг друга США и Россия неизбежно воспринимают как провоцирующие сигналы, за которыми неизбежно должны следовать ответные действия.

Перевернутая шахматная доска

Нынешние российско-американские отношения, пожалуй, схожи с игрой на перевернутой шахматной доске и меньше всего напоминают партию искушенных и ответственных игроков, давно знакомых друг с другом. Сегодня в них слишком много иллюзий, противоречивой риторики и совершенных ошибок, взаимной настороженности и предубеждений, а также взаимного масштабного недоверия, которое никак не располагает к желаемым прорывам и быстрому достижению поставленной цели. [1]

Сопровождавшаяся геополитическими столкновениями на региональном уровне (на постсоветском пространстве и в Сирии) повышенная внешнеполитическая активность двух государств завела в тупик отношения между ними, парализовав целый комплекс сфер, составлявших в годы холодной войны основу двустороннего и взаимовыгодного конструктивного взаимодействия.

Именно в такой неординарной ситуации (спустя полтора года после избрания Д. Трампа) и была, наконец, достигнута договоренность о первой официальной личной встрече двух президентов 16 июля 2018 г. в Хельсинки. Накануне саммита НАТО и встречи в Хельсинки к Трампу обратились бывшие главы внешнеполитических ведомств 16 стран, в числе которых были: госсекретарь США Мадлен Олбрайт, министр иностранных дел Великобритании Дэвид Милибэнд и его коллега из ФРГ Йошка Фишер. Они настоятельно призывали американского президента укрепить «ухудшающиеся отношения» США с западными союзниками [2] . В своём послании они также предупреждали президента, что игнорирование «угрозы со стороны путинской России» может обернуться для Запада новыми проблемами.

Путин и Трамп: нереализованное партнерство

За годы пребывания на вершине власти у каждого из двух лидеров сложился свой устойчивый образ на Западе. У В. Путина – образ самодержавного «царя» новой России, решительно и беспощадно меняющего геополитическую конфигурацию и строящего мир по своим лекалам. Режим международных санкций, направленных лично против Путина, оказался в этой части неэффективным, лишь укрепив его власть внутри страны и повысив популярность в ряде регионов мира.

Не менее примечательна и личность Д. Трампа — президента самобытного и оригинального, способного с удивительной частотой менять свои взгляды и по-прежнему делать такие противоречивые заявления и совершать такие поступки, которые удивляют даже самых искушенных знатоков мировой политики.

И для этого есть все основания. Д. Трамп настойчиво стремится предстать в образе человека, который, не боясь прослыть разрушителем цивилизации, в отличие от своих предшественников, смело и решительно берется за решение доставшихся ему в наследство сложных и трудноразрешимых проблем, накапливавшихся в стране и в мире десятилетиями.

Внешняя политика Д. Трампа представляет собой причудливое сочетание осовремененного изоляционизма с примесью явной демагогии, типичного неприкрытого американского унилатерализма, старых и порядком надоевших идей глобального доминирования и, казалось бы, такого забытого протекционизма эпохи давно ушедшего прошлого.

Но при всех отличиях двух президентов объединяет одно: и Путин, и Трамп — единственные мировые лидеры, бросившие открытый вызов привычному течению жизни и сложившимся устоям мирового порядка. Одни их любят, другие ненавидят.

Важно учитывать то, что первая официальная встреча двух президентов в 2018 г. проходила в атмосфере растущих разногласий, проявляющихся между США и остальными членами НАТО, в ситуации развязанных Д. Трампом экономических войн, на фоне осознания рядом европейских стран того, что без России безопасность Европы обеспечить сложно, и практически невозможно.

Не следует забывать и о том, что положение самого американского президента внутри страны, хотя и укрепилось за полтора года, но все же остается шатким. Политическая элита США все еще с трудом воспринимает его, считая явлением чужеродным, случайным и разрушительным. Судьба президента по-прежнему находится в руках Конгресса. Расследования вмешательства России в выборы 2016 г. продолжаются, а самого Д. Трампа безжалостно и непрерывно атакуют его открытые противники: демократы и либеральная пресса.

Несмотря на публичные заверения [3] президентов Путина и Трампа об их стремлении к налаживанию двусторонних контактов и отсутствие между ними личной неприязни, признаки какого-либо заметного движения навстречу друг другу тем не менее пока отсутствуют.

Стоило ли в таком случае ожидать чего-то серьезного от переговоров в Хельсинки? Действительно, учитывая всю сложную канву нынешних российско-американских отношений, трудно было дать ответ на этот вопрос. Но ясно оставалось одно — двум президентам, двум лидерам современного мира предстояло начать очень непростой диалог по крайне непростым проблемам. Если так, то уже сам факт такой встречи мог бы рассматриваться как несомненный успех.

Но вне зависимости от исхода встречи двух президентов (по мнению многих, оказавшейся все же бесполезной и разочаровывающей) пора понять, что без конкретных перемен во внешней политике России и США вряд ли стоит ожидать каких-то изменений в их двусторонних отношениях.

Пока что отношения эти (вернее то, что от них осталось) развиваются в рамках нереализованного партнерства с явной тенденцией к полной или частичной деградации.

Дилемма современности

Сложившаяся ситуация неизбежно ставит перед всеми заинтересованными лицами вопрос, превратившийся в неразрешимую дилемму. Как, сохраняя национальное достоинство и суверенитет, вести самостоятельную геополитическую линию и вместе с тем формировать отношения конструктивного партнерства с США, которые подобное поведение не принимают? Возможно ли это в принципе?

Иными словами, возможны ли в принципе такие перемены, которые позволили бы двум странам наладить диалог и одновременно каждой из них держаться твердого внешнеполитического курса, осуществляя собственную геополитическую программу?

Но при этом пришла пора задавать и другие, не менее важные, вопросы. Отчего, несмотря на то, что Путин и Трамп время от времени посылают в адрес друг друга комплименты, отношения между Россией и США лишь ухудшаются? Какой будет Америка после Трампа? Сумеет ли он создать новую модель американского доминирования? Чего именно хочет Путин от США? Какова цель современного российского внешнеполитического активизма и достижима ли она? К чему все-таки приведет растущий вал антироссийских санкций? Настанет ли тот час, когда можно будет объявить мир многополярным? Или многополярность — всего лишь воображаемая и несбыточная иллюзия? Сможет ли Россия и впредь успешно и с пользой для себя реализовывать политику геополитического маневрирования, которая в обозримом будущем может обернуться чем-то большим?

Это вопросы, на каждый из которых сегодня вряд ли кто может дать полный и исчерпывающий ответ. Однако это именно те вопросы, от разрешения которых действительно зависит многое: отношения между мировыми игроками, их меняющаяся роль в мире, сам мир и судьбы государств и народов в нем.