О психологии ядерных амбиций Ирана

Во внешнеполитических кругах США обсуждается тезис о том, что ядерный потенциал Ирана может стать элементом стратегической стабильности. Их противники опасаются перехода иранской ядерной «опции» в фактический ядерный потенциал, так как это может повлечь за собой эрозию международного режима ядерной безопасности и нарушение стратегического баланса ядерных потенциалов, а также эскалацию и гонку (ядерных) вооружений в регионе (и это только часть возможных последствий). Множество отчетов посвящено техническим аспектам ядерной программы Ирана. Вместе с тем психологическому аспекту иранской ядерной проблемы уделяется значительно меньше внимания. При этом его понимание может играть ключевую роль в оценке намерений руководства страны войти в клуб ядерных держав. Какие мотивации, убеждения движут руководством Исламской республики в решении вопроса о необходимости статуса ядерной державы? Автор данной статьи предлагает рассматривать «Иран» как совокупность психологических мотиваций политического и военного руководства страны. В качестве периода, на котором сосредоточено внимание автора, взят процесс переговоров Тегерана по СВПД в период 2013-2015 гг.

Источник: leader.ir

Аятолла Хаменеи: идеолог-догматик или прагматичный jurisconsult?

О психологической составляющей личности Хаменеи можно говорить, опираясь на сформированный у Высшего руководителя образ внешнего врага, а также с учетом понимания им места и роли Ирана в отношениях с другими государствами. Анализ высказываний Хаменеи не оставляет сомнения, что образ внешнего врага воплощен прежде всего в Соединенных Штатах. Хаменеи опасается распространения американского влияния в регионе, на господство в котором претендует сам Тегеран. Вместе с тем очевидно, что у Хаменеи есть понимание, где проходит «водораздел» интересов западных партнеров по ядерной сделке, в частности, что позиция Соединенных Штатов не тождественна западной в целом. Возможно, именно поэтому Хаменеи высказывал свою поддержку СВПД несмотря на сомнения в возможности американской стороны соблюдать свои обязательства. Прагматичность Аятоллы проявляется и в понимании того, что в Вашингтоне подписание Договора расценивается как дипломатическая победа (не в смысле достижения общего понимания вопроса и преодоления разногласий, но как факт превосходства над Тегераном), равно как и того, что неприязнь США связана не с СВПД как таковым, но с иранским режимом в целом. Отношение Хаменеи к политике США сказывается и на его восприятии Израиля – как враждебного государства-соперника в регионе, а также как союзника Вашингтона, с помощью которого последний проецируют свои мощь и влияние в регионе.

На основании вышесказанного можно попытаться оценить место ядерного вопроса в системе политических координат Хаменеи. Для принятия решения о создании страной ядерного оружия глава государства должен придерживаться определенных убеждений относительно статуса страны по отношению к другим государствам, а также видеть в окружающем мире враждебный элемент, которому страна обязана противостоять. Не вызывает сомнений убежденность Хаменеи в высоком статусе иранской культуры, а также его политического и религиозного устройства. Что касается наличия врагов, то Хаменеи не пытается позиционировать Иран как страну-изгоя, подчеркивая: «Против нас выступают США и европейская «тройка», но не все международное сообщество». Более того, Хаменеи не считает, что США или Запад на самом деле являются «корнем зла», то есть его позиция не носит фундаментально антиамериканский или антизападный характер.

То же самое едва ли можно сказать в отношении ирано-израильских отношений. Прежде всего, Израиль представляет угрозу с идеологической точки зрения, подрывая культурное и религиозное влияние Тегерана в регионе, в то время как последний стремится занять в нем лидирующие позиции. Хаменеи раздражает и то, что проводимая Израилем политика в регионе противоречит интересам Ирана, – в частности, это касается борьбы с иранскими прокси в Ливане, Сирии и Йемене. Иранское руководство видит Тегеран оплотом великой исламской культуры и цивилизации, который, в отличие от Багдада и Дамаска, сумел сохранить политическое и культурное влияние в регионе. Именно этому положению и угрожает «агрессивная» политика Израиля. Последний к тому же не является участником ДНЯО (в отличие от Ирана), отрицая наличие у себя ядерного потенциала. В совокупности эти проблемы являются серьезным дестабилизирующим фактором во внешней политике Ирана и способствуют формированию у Хаменеи устойчивого образа политического и идеологического врага в лице еврейского государства. И хотя в 2013 году президент Рухани охарактеризовал противостояние с Израилем как проблему «скорее политического, чем религиозного толка», то есть, в принципе решаемую, в целом иранский внешнеполитический дискурс является антиизраильским во всех своих проявлениях.

Таким образом, неприятие к Израилю и США, безусловно, играет в пользу опасений, что у Хаменеи формируются устойчивые убеждения о необходимости создания ядерного оружия как инструмента противодействия враждебной политике «сионистского режима». В то же время Хаменеи производит впечатление скорее прагматичного политика религиозного толка, нежели формального следователя шиитским догмам. Полной уверенности, что у иранского руководства никогда не будет этих намерений, нет. Но представляется разумным полагать, что психологические мотивации и убеждения Хаменеи отнюдь не иррациональны, а значит, их обладателя можно и нужно пытаться переубедить в его агрессивных намерениях – с помощью переговоров, международных гарантий и построения доверительных, хотя и осторожных, двусторонних и многосторонних отношений.

Значение ядерного вопроса во внутриполитической жизни Ирана

Можно выделить ряд внутриполитических факторов, отражающих интерес ядерного вопроса для различных политических и военных сил внутри Ирана. Во-первых, в общественно-политическом дискурсе страны отчетливо прослеживается идея, что иранские НИОКР в ядерной сфере имеют большое значение для ее престижа. С одной стороны, технологические достижения в области ядерных разработок – это способ продемонстрировать международному сообществу высокий уровень развития иранского общества и государства. С другой стороны, научные достижения укрепляют положение Тегерана в качестве регионального лидера, демонстрируя высокий уровень компетентности иранского режима. Последнее имеет немаловажное значение и во внутриполитической сфере, так как передовые ядерные технологии создают опору режиму в глазах населения, подтверждая его претензии на легитимность. Так, например, в прошлом аргумент уже использовался во внутриполитических целях с целью подавления недовольства со стороны национальных меньшинств в провинции Хузестан, населенной арабами. Рухани и поддерживающие его клерикальные организации считают, что сам факт ведения переговоров с Тегераном подчеркивает проявленное к стране уважение, демонстрируя успешность политики отстаивания равноправной позиции на международной арене. В данном случае потребность в поддержании престижа страны вполне удовлетворяется успешным ведением переговоров и подписанием соглашений вроде СВПД, сохраняющим интересы Тегерана в ядерной сфере в обмен на сокращение масштабов ядерных разработок, – ведь само по себе последнее не умаляет заслуг иранских НИОКР.

В то же время интересно отметить, что важность вопроса может быть обусловлена не только строго рациональными факторами и «холодным расчетом» иранского руководства. «Увязав» ядерный вопрос с необходимостью технологического развития и поддержания национального престижа, руководство страны, по сути, стало заложником технического прогресса в данной области. Иными словами, в интересах сохранения режима и недопущения давления извне Тегеран нуждается как в заморозке ядерных разработок, так и в их продолжении, что одновременно сделать, естественно, невозможно. При таком раскладе представляется возможным дать несколько более обнадеживающую оценку ядерных амбиций Ирана, особенно с учетом того, что помимо основных положений СВПД Тегеран также выразил согласие на выполнение Дополнительного протокола и Кода 3.1.

Во-вторых, иранское руководство не раз подчеркивало неотъемлемое право суверенного государства на мирную разработку атома. Показательным в этой связи является исторический контекст ряда выступлений Рухани. Казалось бы, как связаны национализация иранской нефти в 1950х г., ирано-иракская война и современная ядерная программа Ирана? С точки зрения защиты суверенитета страны, недопущения его попрания исторические аналогии явно демонстрируют отчаянное стремление иранского руководства не допустить повторения вышеуказанных событий, а именно навязывания стране неприемлемых, унизительных для нее условий – будь то насильственное смещение демократически настроенного премьер-министра или вынужденное прекращение огня во избежание полного уничтожения. Так, после подписания СВПД в июле 2015 г. Рухани заметил, что иранская делегация добилась «юридического сдерживания», очевидно намекая, что у Тегерана появились международные гарантии того, что ему не будут навязаны чужие интересы.

В то же время не только сам Хаменеи, но и консерваторы в целом эксплуатировали идею защиты суверенитета, ссылаясь на невозможность доверять Западу в вопросе переговоров, которые лишь облегчают последнему возможность оказывать давление на Тегеран. Несмотря на подписание Дополнительного протокола и согласие на дополнительные меры по усилению взаимодействия с МАГАТЭ, неоднократные не отличающиеся прозрачностью действия иранского руководства в период переговоров по ядерной сделке дают основание предполагать, что в планы Хаменеи и его правоконсервативных сторонников входит если не полномасштабный проект производства ядерного оружия, то создание обстановки неопределённости, которая достаточно эскалирует международную ситуацию вокруг иранской ядерной программы, чтобы вынудить США прекратить давление на Тегеран и сесть за стол переговоров, не являясь при этом casus belli.

Как отмечается, «в Иране есть элементы, приветствующие враждебные отношения с США и относительную экономическую изоляцию страны». Именно желание максимально оградить экономическую сферу от иностранного вмешательства и обусловливает сопротивление, с которыми сталкиваются сторонники переговоров с Западом. Интересно, что в этой связи одним из ключевых игроков является Корпус стражей исламской революции (КСИР), специальное подразделение которого занимается охраной заводов по обработке и обогащению урана. Вообще Корпус занимает крайне непростую позицию с точки зрения расклада внутриполитических сил. С одной стороны, его члены, по сути, владеют целыми секторами иранской экономики, что не оставляет сомнений в том, что его члены не просто не заинтересованы в успехе СВПД, но всячески стремятся противодействовать политике правительства по сближению с Западом, чьи инвестиции в экономику определенно ударят по интересам КСИР. С начала работы своего кабинета Рухани стремился ограничить все возрастающее влияние блюстителей революции. Это внутриполитическое противостояние усугубляется как противоборством Корпуса и регулярной армии ИРИ, которые вынуждены конкурировать за ресурсы, так и политическим расколом внутри самого КСИР. Как представляется, вышесказанное является еще одним фактором, который говорит не в пользу намерений нынешнего руководства страны добиться статуса ядерной державы. Каковыми ни были бы истинные взгляды правящей элиты на перспективу наличия у Ирана ядерного оружия, стремление не допустить усиления КСИР будет являться важным сдерживающим фактором, объединяющим как консервативных, так и умеренных клерикальных элит.

Политическая фигура Хасана Рухани: президент, прагматик, «шейх дипломатии»

В российской, а также зарубежной науке встречается целый ряд наименований, характеризующих политические взгляды Хасана Рухани: либерал, либерал-консерватор, сторонник умеренных взглядов, «осторожный реформатор». В действительности политические реалии ИРИ накладывают существенные ограничения на реформаторский потенциал и свободу действий Рухани, вынужденного балансировать между интересами различных политико-идеологических лагерей.

Как отмечает бывший посол Франции в ИРИ, в конце 2003 г. именно Рухани, в то время занимавший пост секретаря Верховного совета по национальной безопасности (ВСНБ) и представлявший иранскую делегацию на переговорах с Западом, убедил Хаменеи принять решение о заморозке секретно реализуемой программы разработки ядерного оружия. Прозвище «шейх дипломатии» закрепилось за Рухани в результате активизации иранской политики сближения и переговоров уже в первые месяцы работы его кабинета. Правительство Рухани активно транслировало идеи о взаимном уважении, равноправном подходе к переговорам, а также укрепления доверия между партнерами в качестве ключевых внешнеполитических ценностей, положенных в основу «новой» внешней политики. И хотя подобное изменение внешнеполитической линии не может не вызывать положительной реакции со стороны других участников процесса, стоит подчеркнуть, что фигура и личность Рухани отнюдь не однозначна и вполне традиционным образом встроена в систему внутриполитических сил. В 2005 году, не желая сотрудничать с вновь избранным консервативным, жестко настроенным президентом, Рухани самостоятельно покинул пост секретаря ВСНБ, возглавив один из аналитических центров страны. При этом Рухани не мог не понимать, что новое руководство займет жесткую позицию на переговорах с Западом, тем самым повернув вспять его же собственные усилия. Судя по всему, внутриполитическая борьба за власть и стремление ослабить возможности нового правительства перевесили желание «шейха» продолжать отстаивание национальных интересов в ядерном вопросе.

В качестве президента с 2013 г. Рухани провел ряд перестановок, с помощью которых ему удалось не только способствовать налаживанию отношений с западными партнерами, но отчасти сдержать напор политических оппонентов. Помимо назначения министром иностранных дел реформатора Зарифа, Рухани принял решение и о других стратегических назначениях. Своим вице-президентом, отвечающим за отношения с Меджлисом, Рухани назначил сторонника умеренной линии Меджида Ансари. На пост секретаря ВСНБ Рухани назначил военного советника Хаменеи, бывшего командующего ВМС КСИР, а также регулярной армии Али Шамкани, также придерживающегося умеренных взглядов. Таким образом, во внешнеполитических кругах Рухани постарался сбалансировать влияние консерваторов и реформаторов, в свою очередь стремясь не допустить того, чтобы власть оказалась в руках радикалов как с одной, так и с другой стороны, что также могло бы нарушить ход переговоров по ядерному вопросу.

***

Согласно иранской Конституции, на выборах президента в июне 2021 г. Рухани в списке претендентов уже не будет. Его политическое поражение в свете того, что сделка с США не оправдала ожиданий, несомненно, укрепит позиции консерваторов, однако провал попытки договориться с США не означает, что СВПД как таковой исчерпал свой потенциал. Позиция Рухани основывается на желании вести более открытый диалог с западными партнерами, основанный на взаимных гарантиях и уважении при сохранении независимого, «суверенного» положения Ирана в вопросе ядерных технологий. Этот курс находит отклик как среди иранского населения, так и в кругу влиятельных религиозных и политических фигур, не исключая самого Хаменеи, хотя последний и высказывал серьезные сомнения относительно договороспособности американской администрации, которые в итоге оправдались. Безусловно, есть основания полагать, что дальнейшее противостояние Тегерана другим региональным державам может привести к тому, что Хаменеи решит заполнить «пробелы» в стратегическом балансе сил в регионе посредством ядерного оружия. Однако анализ психологических мотиваций иранского руководства в целом говорит о том, что внутри самой страны есть потенциал противостоять подобным намерениям. И именно его партнерам Ирана стоит эксплуатировать, привлекая Тегеран к новым переговорам и всеобъемлющим соглашениям с международными гарантиями.