Антон Киреев: Постукраинский периметр России - «стены», «окна» и «двери»

В начале 1990-х гг. Россия была вовлечена в болезненный процесс «выкраивания» из распадающегося пространства СССР собственных границ. Международно-правовое оформление новых постсоветских рубежей, привыкание и приспосабливание к ним государства и общества заняли более двух десятилетий. Эта адаптация так и не успела завершиться, как политические контуры России вновь подверглись переформатированию. Хотя на этот раз территориальные изменения были не столь масштабны, функциональные последствия событий 2014 г. могут оказаться вполне сопоставимыми с результатами геополитической революции 1991 г. «После Украины» условия трансграничных отношений России меняются настолько кардинально, что это дает основания говорить о формировании у нее нового пограничного периметра.

События развиваются очень быстро. То, что в феврале казалось лишь еще одним эксцессом внутриукраинской борьбы за власть, уже к лету 2014 г. вылилось в серию крупных сдвигов в геополитической структуре Евразии. Через кровь и форсированные ею изменения в общественном сознании «короткое время» политики на наших глазах становится «долгим временем» истории. За считанные месяцы от вялотекущего дипломатического оппонирования великие державы перешли к не разбирающей средств ожесточенной информационной войне, широкому обмену санкциями и демонстративным перемещениям войск и вооружений, на фоне которых совсем не фантастическими представляются дальнейшие, более весомые и необратимые шаги.

Скорость, с которой происходит поляризация больших «геополитических масс», удивительная легкость их соскальзывания в классическую воронку ассиметричного реагирования, безусловно, питаются и историческим опытом. Сведение ситуации к схеме противостояния «либерального» и «антилиберального» лагерей осуществляется так решительно не только потому, что значительную часть элит обеих сторон составляют носители навыков биполярного мышления, но и потому, что эта модель миропорядка ассоциируется с утраченной предсказуемостью и управляемостью той реальности, которая сегодня стала чересчур запутанной. Именно поэтому стороны так охотно стряхивают пыль с лозунгов и клише эпохи «холодной войны». И в России, и на Западе все громче звучат призывы к социально-экономической и культурной изоляции и самоизоляции. Полным ходом воссоздается блоковая организация международных отношений. Если Западу для этого пришлось лишь напомнить себе и другим о первоначальных целях создания НАТО, то российский истеблишмент включился в активный «расчет коалиций», рассматривая варианты от прямого военного союза с Китаем до оптимизации к новым задачам таких организаций как ОДКБ, ШОС и даже БРИКС.

Впрочем, в поиске средств решения острых вопросов настоящего эксперты и политики не ограничивают себя второй половиной ХХ в. В повестку дня на правах одного из вариантов ближайшего будущего вернулся и такой специфический способ разрешения международных противоречий как мировая война. В этом свете вполне прикладной характер все чаще принимают обсуждения аналитиками хода, результатов и (что особенно показательно) обстоятельств начала вспыхнувшей 100 лет тому назад первой мировой. Для многих экспертов отличия ожидаемого глобального конфликта от первой мировой войны сводятся к технологическим и организационным параметрам вооруженных сил, а также особенностям будущего основного театра военных действий, на роль которого сейчас выдвигается АТР.

Однако увлекательное прогнозирование сценариев грядущего конфликта проходит мимо того факта, что эпоха мировых войн в их классическом виде уже закончилась. И дело не только в роли ядерного фактора, жестко лимитирующего военную активность сильнейших геополитических игроков. Менее очевидные, но куда более многочисленные и труднопросчитываемые ограничения на военный конфликт мирового масштаба налагает слишком далеко зашедшее расхождение между конфигурацией государственных границ и социально-экономической и социокультурной структурой современного мира. В этих общественных условиях подобный конфликт может легко эволюционировать в глобальную гражданскую войну, контролировать ход которой правительства будут не способны. Причем в итоге такая война стала бы только еще одним, непомерно дорогостоящим, подтверждением тому, что мировое общество не может быть объектом управления какого-либо отдельного государства. В опровержении этого тезиса сегодня заинтересована только правящая элита США, отчаянно пытающаяся удержать за собой то реликтовое квазимонопольное положение, которое появилось у нее в процессе затянувшегося распада биполярной системы. Участие в мировой войне других держав не имеет под собой даже таких зыбких оснований.

Россия принадлежит к числу стран, объективно в наименьшей степени мотивированных к участию в глобальной войне. В новой, более неблагоприятной международной обстановке ей жизненно необходимо сохранить мир и не лишить себя внешних источников внутреннего развития. Сделать это можно только действуя в рамках многополярного мировоззрения. При этом смысл многополярности состоит не в том, чтобы служить девизом в борьбе с претендентом на мировое «единоначалие» или идеологией строительства некого «антиимпериалистического блока». Мультиполярность – это не стратегия участия в глобальном конфликте, а альтернатива ему и его предпосылкам – всякого рода искусственной исключительности и изоляционизму.

Практическим выводом из понимаемой таким образом многополярности должна стать регионализация внешней, и что еще более важно, пограничной и трансграничной политики России. Неоднородность непосредственного международного окружения и разнообразие условий приграничных регионов страны должны быть осознаны как все еще не использованный спектр возможностей для налаживания трансграничных, а на их базе и более устойчивых межгосударственных, отношений. Исходя из этой сегментированности пограничного периметра России, я попытаюсь оценить перспективы трансграничных отношений в рамках каждого из основных сегментов и определить те векторы политики, которые могли бы в наибольшей мере способствовать их развитию в новых условиях. В кратком обзоре трансграничной структуры российского пространства будут использованы некоторые «архитектурные» метафоры – «стены», «окна» и «двери», обобщенно выражающие степень возможной открытости страны для разных частей ее внешнего мира.         

Европейский сегмент: Норвегия, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Украина

Украинский кризис будет иметь глубокие последствия для функционирования всего западного участка российской границы. На протяжении последней четверти века этот сегмент пограничного периметра оставался главными воротами России в мир. Он не имел себе равных ни по объему пересекавших его потоков, ни по уровню «продвинутости» институциональных форм сотрудничества [1]. Как бы не развивались далее события на Украине, достигнутый к их началу относительно открытый режим работы этого участка границы уже не может быть сохранен. Более того, существует высокая вероятность реставрации в этом сегменте российского периметра того или иного варианта пограничной «стены», в исторических прототипах которой недостатка нет. На движение европейских стран в этом направлении указывают введенные ограничения миграционных, торговых, финансовых, технологических и информационных отношений с Россией, наращивание военного присутствия в приграничных районах и даже меры по инженерной защите своих рубежей. Очевидно, что результатом этих шагов будет не только резкое сокращение объемов трансграничного взаимодействия, но и возвращение границе между Европой и Россией значения фундаментального идеологического и цивилизационного барьера.

Вместе с тем, то, как далеко зайдет трансформация этого сегмента границы, зависит и от политики России. Для нас чрезвычайно важно не способствовать консолидации (точнее, мобилизации) Европы перед лицом мнимой российской угрозы. Для этого было бы целесообразно переместить фокус российской политики с мыслящего глобально-идеологическими категориями Брюсселя на уровень национальных европейских правительств, позиции которых в отношении России сегодня, как и ранее, далеко не идентичны. «Окнами возможностей» для России в воздвигаемой на западе «стене», в этом плане, могли бы остаться границы с Финляндией и Норвегией. Связанные с Россией тесным и разносторонним социально-экономическим сотрудничеством, в т.ч. в форме массовых приграничных контактов, а также долгосрочными интересами в Арктическом регионе, эти страны объективно наиболее способны к сохранению прагматического восприятия своего восточного соседа.

Евразийский сегмент: Белоруссия и Казахстан

Для евразийской интеграции кризис на Украине (и особенно его военная фаза) в целом послужил импульсом к ускорению. Резкий и драматичный «отрыв» Украины подтолкнул процесс оформления ЕАЭС и повышение проницаемости границ России с Белоруссией и Казахстаном. Для России уже в ближайшей перспективе эти границы обещают стать «дверьми», открывающими дорогу к повышению темпов внутреннего экономического развития и достижению более высокого международно-политического статуса. Вместе с тем, обстоятельства, в которых был сделан этот решающий шаг в евразийской интеграции, могут иметь и серьезные негативные последствия.

Если ЕАЭС будет позиционировать себя в качестве прямого вызова ЕС и Западу в целом, то эффект от открытия его внутренних границ будет в значительной мере «съеден» усилением внешней изоляции этого объединения. В частности, в случае полного разрыва отношений с Украиной, сотрудничество с Белоруссией и Казахстаном может приобрести для России скорее компенсационный, чем развивающий смысл. Ввиду этого, Москве необходимо ясно обозначить неблоковый характер ЕАЭС, его готовность к построению различных форм партнерства со странами не только Азии, но и Европы. ЕАЭС следует выработать механизм многоуровневого участия в евразийской интеграции, который бы не ставил сопредельные государства в ситуацию жесткого выбора, но позволял им осуществлять свои множественные трансграничные интересы по принципу неисключительности.

Достижение «мягкости» евразийского регионализма тесно связано с отходом от этатистской, гиперцентрализованной модели интеграции данного пространства. Приграничным регионам России, Белоруссии и Казахстана необходимо дать большую свободу в определении направлений и институциональных форматов трансграничного сотрудничества, тогда как работа правительств должна быть сосредоточена на законодательной и финансовой поддержке и координации их проектов и инициатив. Перспективной в этом плане представляется идея создания на пространстве ЕАЭС «евразия-регионов».

Причерноморский сегмент: Украина, Румыния, Болгария, Турция, Грузия

Осложняемая многими политическими противоречиями и территориальными конфликтами, обстановка в Причерноморье после событий на Украине стала еще более тревожной. В сложившихся условиях, используя свое влияние в регионе США и ЕС могут вдохнуть новую жизнь в идею включения прибрежных государств в широкую антироссийскую коалицию, продолжающую дело ГУАМ. Главной помехой построению в этом сегменте российской границы сплошной «стены» сегодня является особая позиция Турции, политические отношения которой с США и ЕС в последние годы весьма напряженны. Впрочем, готовность к участию в изоляции России Болгарии и Грузии также нельзя считать безусловной. Будут ли открыты в причерноморском сегменте пограничного периметра «окна» двусторонних трансграничных отношений зависит от активности России в развитии своих новых и старых причерноморских владений [2]. Близкие и очевидные выгоды от энергетического, транспортного и туристического трансчерноморского сотрудничества с Россией, в конечном счете, способны перевесить в глазах стран региона далекие и сомнительные блага от выполнения ими своих политических обязательств.

Прикаспийский сегмент: Азербайджан, Иран, Туркменистан, Казахстан

Важнейшим следствием украинского кризиса для прикаспийского региона стала активизация усилий США и ЕС по разрешению своих противоречий с Ираном как альтернативным России крупным поставщиком углеводородов. Вместе с тем, именно иранский фактор имеет решающее значение для развития трансграничных отношений России в Прикаспии. Следует отметить, что хотя Иран действительно является объективным конкурентом России на нефтегазовом рынке, спектр областей перспективного сотрудничества с этой страной очень широк [3]. Основные препятствия для расширения пока очень узкого «окна» трансграничного взаимодействия с Ираном состоят в неурегулированности международного статуса Каспийского моря и малой восприимчивости иранского режима к негосударственным формам сотрудничества. Эти же проблемы осложняют развитие отношений России с Азербайджаном и Туркменистаном. Скорейшее завершение переговоров о статусе Каспия и инициирование проектов его двустороннего и многостороннего топливно-энергетического, рыбохозяйственного и туристического освоения (с участием ЕАЭС) могли бы оживить контакты между прикаспийскими странами на межгосударственном, а в случае их успешности, и на межрегиональном уровне. Кроме того, такие проекты могли бы помешать новым попыткам раскола Прикаспийского региона на прозападный и антизападный блоки, лимитирующим либерализацию пограничной политики в этом сегменте российской границы и тормозящим развитие прилегающих к нему субъектов РФ.

Азиатско-тихоокеанский сегмент: Китай, КНДР, Япония, США

Несмотря на давно декларируемый Москвой курс на многостороннюю интеграцию России в АТР, объемы трансграничного взаимодействия на этом протяженном участке российского периметра остаются относительно скромными, а его страновая структура весьма несбалансированной [4]. Стремление США привлечь своих тихоокеанских союзников к санкционному давлению на Россию угрожает сделать ее участие в трансграничных отношениях в регионе еще более однобоким. Фактически, Россию вынуждают принять как реальность новую блоковую организацию АТР, в рамках которой она может рассчитывать на появление интеграционной «двери» только на границе с КНР.

Крайне опасное не только для регионального, но и национального будущего России блокирование большей части ее азиатско-тихоокеанского периметра необходимо преодолевать, прежде всего, с помощью стран, которые пока наименее втянуты в процесс поляризации АТР между Китаем и США. С этой точки зрения, исключительную значимость для России имеет развитие ее энергетического, промышленного, транспортного и туристического сотрудничества с КНДР. Помимо прямых выгод для приграничных районов РДВ, значительное присутствие России в экономике этой страны позволило бы поддерживать особые отношения с Южной Кореей, содействовать выведению Корейского полуострова за рамки любых военно-политических блоков и в итоге обеспечить общее смягчение напряженности в АТР.

Следует учитывать, что фундаментальным фактором, сдерживающим российскую трансграничную активность в данном сегменте границы, является внутренняя недоосвоенность дальневосточных регионов. Предпосылки для относительно быстрого наращивания межобщественных товарных и туристических потоков через границу (при условии снижения государством административно-правовых и инфраструктурных барьеров) существуют лишь в южной части этого сегмента. Наиболее перспективными для стимулирования трансграничных отношений являются Сахалин и приграничные районы Амурской области и Приморского края.

Арктический сегмент: Норвегия, США, Канада, Дания    

Позиции большинства арктических соседей России по украинской повестке, на фоне насыщенной политическими коллизиями новейшей истории этого региона, как может показаться, надолго лишают северный участок российской границы какого-либо трансграничного значения. Однако, в действительности, Арктика – это тот сегмент нашей границы, функционирование которого в наименьшей степени определяется международно-политической обстановкой. Подлинная «борьба за Арктику» сегодня ведется в форме конкурентного освоения побережий Ледовитого океана, являющихся глубоко периферийными территориями для всех стран региона. В этой конкуренции Россия обладает весомым преимуществом в виде унаследованной от СССР и отчасти реконструированной в последние годы портовой инфраструктуры Северного морского пути, которая востребована судоходными компаниями многих стран мира, не исключая и арктических держав. Дальнейшее развитие, модернизация и уплотнение этой инфраструктуры и формирует то трансграничное «окно», которое может обеспечить России место полноправного субъекта и выгодополучателя в набирающих темпы и объемы процессах циркумполярного, а в перспективе и трансарктического, экономического сотрудничества.

Протяженный и разнообразный пограничный контур – это богатство России, и прежде всего, богатство предоставленного ей геополитического и геоэкономического выбора. Однако этот выбор не должен подчиняться двоичной логике, схеме «или – или». Рациональное распоряжение пограничным ресурсом – это не ситуативное реактивное балансирование или полубессознательный маятниковый дрейф между Западом и Востоком, но планомерное выстраивание на каркасе российских границ радиальной политической конструкции, опирающейся на постоянные трансграничные отношения с максимально широким кругом стран и их внутренних регионов. При таком репертуаре отношений изменяется сам масштаб выбора контрагентов в конкретной международной ситуации: с глобального он переносится на региональный и даже внутригосударственный уровень. При этом он теряет свою жесткость и дихотомичность, переставая сопровождаться шоковыми деформациями внутрироссийского пространства и позволяя России в любой случае пользоваться одновременно благами «множественного членства» в ряде важнейших регионов мира.

Безусловно, такая регионализация трансграничных отношений невозможна при нынешней степени сосредоточения полномочий в этой сфере в Москве. Необходимо значительное перераспределение инициативы и компетенций в пользу региональных представительств МИД, территориальных органов федеральных ведомств, региональных и местных администраций и НГО. Для федеральной власти децентрализация пограничной и трансграничной политики – это трудный, но в настоящих условиях своевременный шаг. Страна, желающая жить в стабильном и открытом многополярном мире, должна обладать адекватной его дифференцированности полицентричной общественной и политической структурой.                         

1. В этом сегменте границы, по данным Ассоциации европейских приграничных регионов, действовало 12 еврорегионов, а также 2 крупномасштабные программы трансграничного сотрудничества с участием России.

2. То, сможет ли Россия стать в этом регионе трансгранично более привлекательной, чем Украина, покажет, в частности, дальнейшая судьба проекта Крымской СЭЗ.

3. Атомная энергетика, химическая промышленность, ВПК, металлургия, освоение космоса, авиастроение, транспорт, сельское хозяйство, туризм.

4.    Товарооборот России с КНР значительно превышает совокупный объем ее оборота с Японией, США и КНДР.           

Автор: Антон Киреев, к.полит.н., доцент кафедры политологии Школы региональных и международных исследований ДВФУ