Без дыма, без огня. О российских бойцах невидимого фронта

28 сентября 2017 года в Сети появилась информация о пленении двух якобы российских солдат боевиками ИГ после боев в городе аль-Шулах в сирийской провинции Дейр-эз-Зор. Сомнения были развеяны достаточно быстро: через несколько дней в Интернете были опубликованы фото, а затем и видео с запечатленными на них двумя русскоговорящими бойцами. Сразу же после появления первых сообщений Министерство обороны РФ оперативно опровергло информацию о пленении российских солдат. Однако вопрос о том, кто же попал на опубликованные кадры, никуда не исчез, и спустя некоторое время ответ на него стал известен.

Этими людьми оказались бойцы т. н. «группы Вагнера» — неофициальной российской частной военной компании, действующей на территории Сирии, предположительно, с осени 2015 года. Ее своеобразной предтечей был т. н. «Славянский корпус», напоминающий по своей структуре классическую ЧВК (чьи руководители были, в конечном счете, осуждены по уголовной статье о наемничестве). Он осуществлял свою деятельность в Сирии задолго до официального начала российской военной операции. Широкой общественности «Славянский корпус» стал известен после тяжелого боя в городе аль-Сухна в октябре 2013 года, после которого контракт между охранниками и сирийскими заказчиками был сорван и ЧВК ушла из Сирии.

По секрету всему свету

Несмотря на усилия сохранить ореол тайны вокруг «группы Вагнера» в Сирии, за все это время было зафиксировано достаточное количество утечек фото- и видеоматериалов, позволяющих сформировать примерное представление о масштабах их деятельности. Первые сообщения об участии российских «частников» в непосредственных боях на стороне сирийского правительства стали появляться после первого штурма Пальмиры весной 2016 года. С этого момента новости об участии бойцов в сражениях стали появляться на регулярной основе (1, 2).

Еще до недавнего времени такие публикации не могли похвастаться максимальным уровнем достоверности. Но вышеупомянутый захват двух россиян в плен стал, по-видимому, первым публично неопровержимым доказательством участия «частников» в боях на суше. Также на этом фоне выделяется весьма странная реакция со стороны российских властей, которые не стали напрямую ни опровергать, ни подтверждать попадание российских граждан в плен к боевикам (1, 2).

В связи с этим стоит отметить, что с момента развертывания группировки российских войск в 2015 году на высшем уровне неоднократно утверждалось, что ни о какой полномасштабной наземной операции не может идти и речи (1, 2). Официально российское присутствие на земле ограничивается размещением подразделений военной полиции в освобожденных от боевиков городах, деятельностью Сил специальных операций и работой саперов. В свою очередь использование крупных военных подразделений в полномасштабных наступательных операциях (как это было, например, в Пальмире или Алеппо) чревато сопутствующими боевыми потерями.

Стоит ли овчинка выделки?

Если допустить, что информация об участии российских «частников» в боях на территории Сирии является правдивой, и сопоставить ее с имеющимися официальными сводками Министерства обороны, то можно сделать ряд соответствующих выводов.

● Во-первых, происходит неявное искажение данных о боевых потерях со стороны России — «частники» не учитываются в официальной статистике. Ввиду интенсивного характера боев, предполагаемое участие российских бойцов ЧВК сопряжено с более высоким уровнем потерь в живой силе по сравнению с данными МО.

● Во-вторых, это свидетельствует о более широком вовлечении России в сирийский конфликт, чем это признается на официальном уровне. Такая ситуация приводит к сужению пространства для маневра в информационной сфере, что потенциально может нанести ущерб имиджу проводимой военной операции как внутри страны, так и за рубежом. История с непризнанными военнопленными — один из наиболее значимых прецедентов.

Очевидно, что помимо декларируемой войны с террористами (и недекларируемого регионального противостояния) Россия использует сирийский конфликт в качестве испытательного полигона для новых систем вооружения и управления войсками. Ведь только реальные боевые условия могут продемонстрировать эффективность проводимых военных реформ. Согласно официальным цифрам, за 2 года российским войскам действительно удалось достичь колоссальных успехов при минимальном количестве потерь со своей стороны. Мощная информационная кампания, освещающая действия российских военных с самого начала операции, позволила произвести значительный пропагандистский эффект как внутри самой России, так и за рубежом. Не в последнюю очередь это привело к улучшению российских позиций на региональном рынке вооружений: заключенные оружейные контракты продемонстрировали возобновление устойчивого спроса на отечественную оборонную продукцию, в частности, на самолеты, вертолеты и зенитно-ракетные комплексы^[i]. На этом фоне Министерство обороны регулярно докладывает о военных успехах сирийских войск, поддерживаемых российскими ВКС. Согласно официальным заявлениям представителей военного ведомства, за два года проведения операции российская авиация уничтожила около 100 тыс. вражеских объектов и было освобождено более 90% территории Сирии.

Российское участие в сирийском конфликте имеет двойственный характер. Помимо логистической и материальной поддержки правительственных войск Россия вынуждена применять силу, выходящую за рамки работы Воздушно-космических сил. За годы войны на несколько фронтов сирийская армия была обескровлена. Для предотвращения ухудшения ситуации на фронтах России, так или иначе, приходится вовлекать наземные силы. Формат их использования не предполагает широкой огласки их действий, поэтому не удивительно, что это требует деликатного подхода.

Историческая преемственность

Заключение контрактов на оказание охранных и военных услуг между государством и частными фирмами вписывается в рамки условной «англо-саксонской исторической традиции». Эта мысль была удачно изложена Эриком Принсом, основателем одной из известнейших частных военных компаний в истории — американской Blackwater (которая теперь называется Academi). Рассуждая об исторической преемственности идеи передачи части функций военных гражданским «подрядчикам», он приводит в пример людей, которые, будучи отдаленными от государственных структур, сыграли большую роль в истории США. По его логике, между знаменитым Х. Колумбом и испанским правительством был заключен такой же контракт на оказание услуг, как и между Соединенными Штатами и иммигрировавшим туда польским военным деятелем конца XVIII — начала XIX вв. Т. Костюшко — человеком, стоявшим у истоков основания американских артиллерийских войск^[ii].

Таким образом, привлечение частных военных компаний для выполнения отдельных задач в «горячих точках» и других зонах повышенной опасности отлично вписывается в логику исторического развития многих стран мира, в частности, чья экономика базируется на рыночных принципах. Использование услуг частных подрядчиков позволяет:

● высвободить часть привлекаемых для достижения целей ресурсов (например, в условиях боевых действий военные отдают решение вопросов логистики и охраны некоторых объектов на «аутсорс», тем самым не отвлекаясь от решения первостепенных задач);

● снизить уровень потерь личного состава при ведении интенсивных боевых действий, т. к. официальная статистика не учитывает потери среди бойцов ЧВК.

Частные военные компании выступают хорошим подспорьем в решении внешнеполитических задач и позволяют государству проецировать свое влияние в условиях, когда невозможно признать свое официальное присутствие.

Что не запрещено, то разрешено

В этом смысле отличительной чертой западных военных и охранных компаний является наличие традиционной бизнес-модели и ориентация на получение экономической выгоды — кроме американцев, «приватизация» войны получила широкое распространение в Великобритании, Франции и, например, ЮАР. В странах Европы с юридической точки зрения деятельность ЧВК не имеет никаких особых противоречий, и государства достаточно активно используют их для преследования своих интересов. Но некоторые вопросы вызывает прозрачность их деятельности как бизнес-структур — эта проблема поднималась для обсуждения в Европарламенте весной-летом 2017 года.

Российский же подход имеет свою специфику. Безусловно, краеугольным камнем, как и во многих странах мира, является неопределенность границ правового пространства, в которых осуществляют деятельность частные военные компании на территории России — они, в отличие от коллег из Европы, находятся в т. н. «серой зоне». Номинально деятельность организаций, по своей сути являющихся ЧВК, попадает под действие ст. 208 (организация незаконных вооруженных формирований) и ст. 359 (наемничество) УК РФ. Существует мнение, что основными контрагентами, выступающими против интеграции ЧВК в российское правовое поле, являются силовые службы. Они выражают опасения, что легализация частных военных компаний приведет к увеличению объемов оружия на руках у населения, что неизбежно ухудшит ситуацию в сфере безопасности. Но так или иначе, дискуссии вокруг легализации и окончательной институционализации «частников» идут как минимум с 2012 года, когда была осуществлена первая попытка провести законопроект о ЧВК через российский парламент. Однако тогда этот проект был отклонен как якобы противоречащий Конституции РФ. Война на востоке Украины вновь актуализировала этот вопрос в 2014 г., но ни тогда, ни в последующие два года идея законодательно регламентировать деятельность ЧВК не нашла отклика среди парламентариев. И хотя в декабре 2016 года были внесены поправки в федеральный закон «О воинской обязанности и военной службе», которые позволяют заключать краткосрочные военные контракты, назвать их полноценным аналогом ЧВК нельзя.

Таким образом, на международном уровне отсутствует консенсус по поводу того, как подвести под единую законодательную базу деятельность частных военных и охранных компаний. Единственным прообразом такого международного юридического акта можно считать Документ Монтрё 2008 года, регламентирующий международно-правовые обязательства государств в отношении функционирования частных военных и охранных компаний в период вооруженного конфликта и имеющий рекомендательный характер.

В России отсутствие законодательной базы не мешает таким компаниям, как РСБ-Групп, Moran Security Group или VST достаточно свободно осуществлять свою деятельность. С другой стороны, история со «Славянским корпусом», чьи руководители были осуждены, наряду с феноменом «группы Вагнера» демонстрирует, что потенциальная деятельность российских «частников» в значительной степени зависит от конкретного политического решения. Поэтому даже подготовка всей необходимой нормативно-правовой базы никак не повлияет на деятельность уже существующих организаций. «Группа Вагнера», работающая в Сирии, несмотря на наличие множества похожих признаков, ЧВК не является. Отсутствие же четкого правового статуса ставит эту сферу деятельности в полную зависимость от политического руководства. Это открывает для государств новые, но спорные инструменты политики на международной арене.