Дискуссионный клуб

Почему транзитологи испытывают разочарование? К докладу Андрея Мельвиля на «Балтийском форуме»

22 августа 2019
Распечатать

Вряд ли стоит питать иллюзии относительно того, что глобальное развитие будет способно повернуться в ту колею, которая бы позволила торжествовать теоретическим положениям парадигмы демократического транзита

Автор: Иван Фокин, независимый исследователь, историк, политолог.

Летом этого года в Юрмале состоялся «Балтийский форум» «30 лет постсоветской Европы». 8 июля 2019 г. на сайте Экспертной группы «Европейский диалог» была опубликована видеозапись с выступлением профессора, д.полит.н., декана факультета социальных наук НИУ ВШЭ Андрея Юрьевича Мельвиля.

Позволю себе поделиться с уважаемыми коллегами рядом соображений, возникших по ознакомлении с тезисами данного доклада.

У Андрея Мельвиля очень обстоятельный доклад по пяти основным несбывшимся ожиданиям 1989 года. Прослушал с большим интересом, тем более в свое время Андрей Юрьевич был одним из движителей демократического просвещения в нашей стране, когда возглавлял гуманитарную программу «Развитие образования в России» Фонда Дж. Сороса (1998–2003 гг.).

Несколько лет назад в личном общении со мной по проблемам развития политической науки в нашей стране, Андрей Юрьевич отмечал явно негативную тенденцию в молодежной среде — «доктринированость». Надо полагать, он имел ввиду, автократическую, недемократическую «доктринированость» значительной части молодежи, которая выросла в 2000–2010-е гг.

Мне кажется, что у того, что наша молодежь становится спиной к демократическим ценностям вполне есть реальная социально-политическая основа, которую в той или иной мере можно проследить по нивелированию тех самых пяти ожиданий. И я с вашего позволения пройдусь по ним, точнее, пройдусь по некоторым тезисам, которые озвучил уважаемый докладчик.

1. «Демократическая революция» в социалистическом лагере: «модернизация» или регресс?

Во-первых, меня привлек тезис Андрея Юрьевича о том, что не сбылось ожидание модернизации без демократизации. По моему глубокому убеждению, считать переход советских республик на рыночные рельсы в институциональном дизайне национальных государств весьма сложно назвать «модернизацией». Я бы это назвал не «модернизацией», а формационным регрессом.

Наша страна, Советский Союз, была в одном шаге от того, чтобы стать не просто частью капиталистического мира. Она была в одном шаге от того, чтобы стать антитезой капиталистического мира. Но государственная бюрократия, партийная номенклатура предпочла сделать шаг назад — превратиться в «развивающиеся» страны частновладельческого капитализма. Тем самым мы потеряли исторический шанс использования передовых информационных технологий, организационных технологий, которыми на тот момент обладал не только Советский Союз, но которые с успехом незадолго до этого реализовывались в Чили в годы правления Сальвадора Альенде.

Если говорить о чилийском опыте, то это Киберсин (проект централизованного компьютерного управления плановой экономикой — прим. ред.), созданный по заказу чилийского правительства Стаффордом Биром. Судя по тому, что режим Альенде пал в результате государственного переворота во главе с Пиночетом, а не в результате социальной революции, проект Бира стал себя оправдывать. В Советском Союзе подобную систему предложил В.М. Глушков — Общегосударственная автоматизированная система учета и обработки информации.

Если бы полностью был реализован потенциал этих проектов, то мир получил бы уникальный опыт организации хозяйства без громадной численности посредников, коими в советской системе была номенклатура и госаппарат, а в западных странах — корпоратократия и т.н. «бизнес».

Вот это, можно было бы назвать «модернизацией». А то, когда значительная часть населения оказывается деклассированной и маргинализированной, выкинутой на рынок в прямом и переносном смыслах, — это не модернизация. А деградация! Регресс.

2. Почему «средний класс» на постсоветском пространстве не демократичен?

Мельвиль в своем докладе говорит о том, что важным ожиданием 1989 г. являлось появление «среднего класса», который неминуемо стал бы основой демократического режима. Но оказалось, что «средний класс» появился, а демократия так и не восторжествовала.

А что такое вообще «средний класс»? По большому счету, это теоретическая конструкция транзитологической парадигмы. По моему мнению, пытаться примерить образ «среднего класса» к гражданам-середнякам на постсоветском пространстве весьма сомнительная затея. Откуда взяться «среднему классу» в России и постсоветских республиках, если изначально для этого не было политэкономической базы.

В Европе под «средним классом» подразумевается городская буржуазия, которая живет мелким и средним предпринимательством. Это «синие воротнички», которые с сокращением производства все больше превращаются в «белых воротничков», обслуживающих в значительной степени даже не нужды национального капитала, а транснационального. Также к «среднему классу» относится значительная прослойка интеллектуалов, которых у нас в России называют «интеллигенцией».

В России в 1990-е гг. не мог сформироваться «средний класс» по одной простой причине. Его разгромили реформами Ельцина-Гайдара, которые привели к разрушению десятков тысяч производственных, научных, культурных и социальных учреждений, являвшихся государственными. Большая часть из них «не вписалась» в рынок. Вместе с ними не вписались и их сотрудники.

Откуда взяться было «среднему классу», если была разрушена его материальная основа? Или, быть может, «средним классом» должны были стать десятки миллионов наших сограждан, занимавшихся разного рода и разного масштаба товарными и финансовыми спекуляциями? Но это невозможно. Политическая, гражданская культура этих граждан находилась невероятно далеко от демократических принципов общежития. Были созданы социальные «джунгли», в которых выживал сильнейший.

Вполне закономерно, что в этих социальных «джунглях» стала формироваться именно такая система ценностей и социальных иерархий, которая и стала основой для последующего «автократического отката». Откат этот происходил не то что вопреки воле «среднего класса», а прямо в соответствии с его волей. Чем больше государство возвращало себе роль в экономике, чем сильнее становился государственный аппарат, тем прочнее после 1990-х гг. становился тот самый «средний класс», который, казалось бы, должен был быть категорически против этого.

Почему так произошло? На мой взгляд, тотальная маркетизация общества и развал государственной производственной и интеллектуальной сферы привел к тотальной маргинализации общества. Маргинализированное и маркетизированное общество без государства не в состоянии было выработать такой тип хозяйствования, который бы позволил большей части населения выбраться из удушающих объятий нищеты и социальной аномии. Вот и возник запрос на «сильную руку». Доказательством того, что без сильного государства маркетизированное общество оказывается беспомощным в формировании устойчивого хозяйства и более или менее пристойной социальной жизни доказывает опыт не только Украины, но даже стран Балтии. Деиндустриализация привела к массовому выезду значительной части экономически активного населения за рубеж, а довольно высокие стандарты жизни в странах Балтии определяются не столько их хозяйственными успехами, сколько доброй волей Европейского союза, реализующего массы инфраструктурных и социальных программ поддержки бывших республик социалистического лагеря. И то хозяйственное неблагополучие прямо приводит к росту националистического радикализма и все больше вызывает запрос в сильных лидерах правого толка.

3. В поисках утраченного идеала: от «промежуточных институтов» ... к анархии?

Андрей Мельвиль в своем докладе фактически констатирует тот факт, что механическое заимствование политических институтов западных «демократий» не оправдало себя. Институты, которые были заимствованы, на постсоциалистическом пространстве не способны выполнять тех функций, которые они выполняют в западных странах. Этот факт Мельвиль пытается объяснить тем, что функционирующие на западный манер институты являются переходным этапом к «правильным» институтам. Ныне функционирующие институты Андрей Юрьевич вслед за многими своими коллегами называет «промежуточными институтами».

Мне кажется, автор доклада в своей попытке четко следовать транзитологической парадигме упускает из виду важный аспект: естественность функционирования ныне существующих институтов. «Неправильные» или «деформированные» институты постсоветского пространства — это данность общественно-политического развития «постсоциалистического» общества. Эти институты являются не «деформированными» в странах бывшего Советского Союза. Скорее всего, их можно назвать адаптацией под нужды той социальной структуры, которая сформировалась в конкретных обществах после распада СССР.

Постсоветское государство формировалось в условиях первичного накопления капитала, которое заключалось не столько в его «накоплении», сколько в приватизации уже существующего государственного капитала. Механизмы приватизации и распределения капитала между конкретными игроками определялись государством и действовали в высококонкурентной среде по принципам далеким от правовых.

В некоторых бывших советских республиках такое перераспределение продолжается и по сей день и при самом активном участии внешних сил — транснационального капитала. Там, где внутренние игроки были слабы, их быстро подмяли под себя иностранные капиталисты. Там же, где внутренние бизнес-игроки сумели войти в союз с государством, как, например, в России, капитал все еще сохраняет национальный характер, хоть и во многом ориентируется на внешние рынки и международные деловые стандарты.

Поэтому, утверждение о том, что какие-то институты являются «промежуточными» или «переходными», — это свидетельство определенного идеализма. Институты выполняют ту роль, которая нужна обществу. Институты меняются тогда, когда трансформируются практики социального взаимодействия, хозяйствования. Институты есть данность, зеркало того общества, в котором они функционируют, его интересов, ценностей, целеполагания.

4. Что есть такое «сильное государство»?

В своей статье «Государственное ресурсоизвлечение и демократия» известный американский обществовед Чарльз Тилли пишет: «Вы, вероятно, не задумывались над тем, что авторитаризм Людовика XIV косвенно проложил дорогу к демократизации и что авторитаризм Владимира Путина точно так же может быть началом пути к демократии. Я должен кое-что прояснить, чтобы обозначить параллели между этими неприкрыто жесткими автократами и, более того, намерен определить их вклад в развитие демократии в отдаленной перспективе. Но это, по крайне мере, должно открыть некоторые многообещающие способы размышления о налогообложении, фискальной социологии и государственном ресурсоизвлечении с более общей точки зрения».

По мнению Чарльза Тилли, дееспособность государства означает меру того, насколько вмешательство государственных агентов в существующие негосударственные ресурсы, виды деятельности и межличностные отношения влияют на существующие распределения этих ресурсов, видов деятельности и межличностных отношений, а также на взаимосвязь между этими распределениями.

Важнейшими условиями функционирования демократического государства американский исследователь называет четыре фактора:

1. укрепление аппарата центральной власти;

2. усиление приоритета государства в доступе к поддерживающим государство ресурсам, таким как налоги, рабочая сила и вооружения;

3. ограничение влияния и силы конкурирующих центров, основанных на насилии автономной власти;

4. возрастание зависимости легитимности действий государства от согласия граждан, даже под давлением силы, пусть и вынужденного.

Мы помним, в каком состоянии находилась российская «демократия» конца 1990-х гг.: условие «семибанкирщины», когда политические решения принимались не в зависимости от интересов государства, а в зависимости от интересов конкретных субъектов экономики, попросту — конкретных олигархов. Даже известное Хасавюртовское соглашение, окончившее Первую Чеченскую войну, стало, по некоторым данным, результатом интриг Бориса Березовского, и было заключено ради переизбрания Ельцина на второй президентский срок. Интересы государства были попраны, и это сказалось на дальнейшем развитии событий. Не прошло и нескольких лет, как началась Вторая Чеченская война. Снова стали гибнуть люди. Снова территориальная целостность государства, конституционный порядок, права и свободы граждан оказались под угрозой. Любая гражданская война — это удар по принципам демократизма, по правам и свободам граждан.

Зачем далеко ходить: стоить посмотреть на пример сегодняшней Украины. Еще полгода назад словосочетание «гражданская война» было неприемлемо для употребления не только в официальном медийном дискурсе, но даже в научных дискуссиях. А уже сейчас, на «голубом глазу» Дмитрий Гордон в своем интервью с руководителем российского «Эхо Москвы» Алексеем Венедиктовым соглашается с тем, что конфликт на Донбассе — это гражданская война!

Кто-то может подумать, что это триумф украинской демократии, как и победа Владимира Зеленского на выборах Президента Украины. Но нет. Это не победа демократии. Это просто следствие изменения соотношения сил во власти между «конкурирующими центрами». Принцип постсоветской украинской политики — «победитель получает все» — никуда не делся. Просто стали по-другому расставляться акценты в политике.

Почему эти акценты стали по-другому расставляться? А вот тут входит в действие новый фактор, о котором Андрей Мельвиль в заключении своего доклада тоже упомянул.

5. Внешний фактор демократизации: «демократизаторы» или «колонизаторы»?

Подводя итог своего выступления, Андрей Юрьевич коснулся и внешнего фактора демократизации бывших стран соцлагеря. Правда, о нем он сказал буквально вскользь и в сочетании с другим фактором — так называемым «желанием вернуться к своим корням» в восточноевропейских странах. Речь идет, прежде всего, о странах Балтии, а также Польше, Чехии, Словакии, Венгрии, Румынии. Хоть названия этих стран докладчик и не произносил, но в контексте доклада, можно было заключить, что именно их он и имеет ввиду.

«Я заканчиваю на одном сюжете, которому, как мне кажется, недостаточно уделяется внимания. Мы говорим преимущественно о внутренних процессах, внутренних факторах перемен, транзита, что справедливо, что крайне важно. Но не менее важно говорить и о внешнем контексте — о том, какие внешние факторы и почему способствовали успеху транзита во многих странах Восточной Европы. Звучала мысль у кого-то из ранее выступавших относительно того, что страны Восточной Европы хотели вернуться к нормальности, вернуться к своей идентичности, вернуться к корням. Это очень важный мотив, который получал внешнее подкрепление и мотив, которого категорически не было у большинства постсоветских стран».

Я не соглашусь с утверждением уважаемого докладчика с тем, что демократия является «корнями» восточноевропейских государств. Вспомним о том, что сама их история начинается с распада Австро-Венгерской, Российской и Германской империй. Все 1920–1930-е гг. шли процессы национального самоопределения этих государств и происходили они вовсе не в демократическом русле. У каждой из этих стран, за исключением, пожалуй, разве что Чехословакии, были периоды категорического отхода от демократических принципов. Особенно ярко такие отходы проявились в таких странах как Польша (режим Юзефа Пилсудского), Литва (режим Антанаса Сметону), Латвия (режим Карлиса Улманиса), Эстония (режим Константина Пятса), Болгария (режим царя Бориса Третьего), Венгрия (режим Миклоша Хорти). И даже государственность нынешней скандинавской демократии Финляндии началась в XX веке с жесточайшего подавления коммунистического движения в стране.

По этой причине, весьма спорно утверждение о том, что демократия является естественным политическим режимом для восточноевропейских стран. С другой стороны, Андрей Юрьевич прав в том отношении, что выстраивание демократических институтов в восточноевропейских странах в значительной степени обусловлено именно внешним фактором, а вовсе не внутренним.

Выстраивание демократических институтов в странах Восточной Европы после 1989 года являлось прямым следствием проникновения западноевропейского и американского капитала в эти страны и следствием встраивания либерального порядка 1990–2000-х гг. Чарльз Тилли описывает это следующим образом: «Несмотря на собственную склонность к автократии, новые правители бывших европейских колоний и постсоветских государств не имели иного выбора, кроме как под звуки фанфар броситься к установлению демократических форм соответствующих режимов».

Почему западноевропейские государства были заинтересованы именно в демократическом устройстве своих восточных соседей? После Октябрьской революции 1917 г. в России западноевропейские элиты были заинтересованы в формировании устойчивых практик согласования интересов различных социальных классов и групп во имя недопущения революционных потрясений у себя в странах. Демократия как раз и стала механизмом, который позволял сохранять гражданское согласие. Но, государственные институты, возникшие в процессе исторического развития в странах Западной Европы и имевшие, кроме всего прочего, богатый опыт решения внутренних проблем за счет колониальной политики, с большим трудом работали в странах Восточной Европы.

Неудивительно, что «склонность к автократии», которой повально стали страдать только что народившиеся восточноевропейские нации в 1920–1940-х гг. в условиях экономического кризиса, начала проявлять себя и сегодня — в условиях уже современного перманентного экономического кризиса, кризиса частновладельческого рыночного капиталистического хозяйственно-культурного уклада. До определенной меры стабильность восточноевропейской демократии обеспечивалась выездом избыточного населения в страны Западной Европы, а также за счет дотаций из Брюсселя, идущих на реализацию разного рода социальных программ и инфраструктурных проектов.

Но сегодня, когда западноевропейские государства сами оказываются в кризисных ситуациях, когда они уже не желают дотировать разгромленные хозяйственные комплексы стран Восточной Европы, стабильность демократических режимов в этих государствах все чаще испытывает мощные удары «справа и слева». Что уж говорить про такие удары в восточноевропейских государствах, если таким ударам подвергается демократия в самом лоне западной цивилизации.

Попытки объяснить рушащиеся демократические устои в Европе всплеском «нового популизма» и российскими происками ничего кроме улыбки вызывать не может.

Любопытно, что одним из столпов западной модели демократии являются независимые СМИ. Вместе с тем именно средствам массовой информации принадлежит сомнительная заслуга в поступательном разрушении демократии. Последовательное разоблачение коррумпированных государственных деятелей и политиков приводит к дискредитации государственного управления. Еще важнейшим фактором разрушения демократии становится осознание гражданами фактической беспомощности не только местных политиков, но и общенациональных государственных институтов.

В начале 2000-х гг. шведский социолог Александр Бард и его коллега Ян Зодерквист писали: «Кризис демократии не связан непосредственно с общей потерей доверия к деятельности политиков как таковой, скорее он сопровождается все большей озабоченностью по поводу их растущей беспомощности. Молчаливый протест все большего числа граждан, не отрывающихся от дивана чтобы голосовать, вызван не злоупотреблениями властью, а неспособностью её применять».

В таких условиях вряд ли стоит питать иллюзии относительно того, что глобальное развитие будет способно повернуться в ту колею, которая бы позволила торжествовать на практике теоретическим положениям парадигмы демократического транзита. Боюсь, что докладчикам на последующих Балтийских форумах предстоит еще не раз разочароваться в траекториях общественного развития не только постсоветского, постсоциалистического пространства, но и западноевропейского, североамериканского пространств!



Поделиться статьей

Прошедший опрос

  1. Какие угрозы для окружающей среды, на ваш взгляд, являются наиболее важными для России сегодня? Отметьте не более трех пунктов
    Увеличение количества мусора  
     228 (66.67%)
    Вырубка лесов  
     214 (62.57%)
    Загрязнение воды  
     186 (54.39%)
    Загрязнение воздуха  
     153 (44.74%)
    Проблема захоронения ядерных отходов  
     106 (30.99%)
    Истощение полезных ископаемых  
     90 (26.32%)
    Глобальное потепление  
     83 (24.27%)
    Сокращение биоразнообразия  
     77 (22.51%)
    Звуковое загрязнение  
     25 (7.31%)
Бизнесу
Исследователям
Учащимся