В Европе не знают, что делать с антироссийскими санкциями

Каким будет мир после терактов в Париже? Совершит ли Европа правый разворот? Как изменится расстановка сил и приоритетов на мировой арене и стоит ли России ожидать потепления отношений с Западом? На эти вопросы в ходе лекции, организованной Европейским клубом ВШЭ, Советом по внешнем и оборонной политике и журналом «Россия в глобальной политике», ответил политолог Федор Лукьянов. «Лента.ру» записала основные тезисы его выступления.

Прекрасный новый мир, которого нет

За последние годы мы начали привыкать к состоянию, когда регулярно происходят события, знаменующие собой вехи исторического развития. Концы фиксируемых нами эпох — 11 сентября, арабская весна, украинские события, теракт в Париже — выстраиваются в одну достаточно последовательную линию. Мы живем в эпоху перехода от холодной войны, некоего относительно стабильного состояния мировой системы, к какой-то совершенно другой, неизвестной нам модели. То, что происходит сейчас, не было предугадано 25 лет назад, на сломе прежнего миропорядка.

Конечно, некоторые высказывали разного рода опасения и сомнения на фоне широко распространенной эйфории относительно грядущего прекрасного нового мира. Но тогда эти речи звучали как злобствование реакционеров, и очень хотелось верить, что, действительно, возникает совершенно иной тип мировой политики и международных отношений.

Ярким олицетворением или предвестием этого так и не наступившего нового прекрасного мира стали отношения между новой, появившейся на обломках СССР, Россией и ее ровесником — Евросоюзом (формально он был образован в феврале 1992 года). Весьма симптоматично, что мы развиваемся параллельно друг другу, в тесной взаимосвязи.

Сейчас есть ощущение, что мы необратимо разворачиваемся друг от друга в совершенно противоположных направлениях. Но это, безусловно, не конечная стадия движения наших «поездов», и наступит следующая, не такая, как предыдущая.

Как отношения России и Евросоюза стали квинтэссенцией ожидания нового мира

Оба партнера в этих отношениях переживали очень серьезные изменения на протяжении двух последних десятилетий. Россия представляет собой пример самого тяжелого, извилистого и мучительного транзита от прежней системы к новой. Он пока никуда нас не привел и по-прежнему продолжает куда-то вести.

Состояние, установившееся пять-семь лет назад, казалось достаточно стабильным, но, как мы сейчас видим, оно было совсем не финальной точкой, а лишь очередным этапом. В значительной степени это связано с внутренними причинами — мы не обрели точку внутреннего баланса ни в идеологии, ни в экономике, ни в политике. Но, с другой стороны, обрести ее в мире, начинающем разваливаться на куски, с точки зрения мироустройства, — тоже задача крайне тяжелая, если вообще выполнимая. Поэтому Россия со всеми ее достижениями и провалами последних 25 лет являет собой ярчайшее олицетворение глобального переходного периода.

Не в меньшей степени это относится и к Европейскому союзу. В отличие от России, порождавшей в 90-е годы какие-то надежды и одновременно пугавшей многих своими экстремальными формами транзита, ЕС как раз в то время производил впечатление общности, точно знающей, куда она идет, и делающей это уверенно и вполне успешно. Он был олицетворением если не будущего всего мира, то абсолютного нового типа международных отношений — некоей системой межгосударственных связей, основанной не на принуждении, насилии, войнах, а на идее совместного развития и гармонизации.

Никто никогда не осмеливался предположить реального членства России в Евросоюзе, но существовала возможность объединения их в некую общность, которая будет функционировать на основе одних и тех же правил и норм. Эти надежды изначально заложены в документы, принимавшиеся при запуске отношений России и ЕС в первой половине 90-х, и затем они подкреплялись также документами в период с 2000-го по 2005-2006 годы. Идея большой Европы была лейтмотивом периода перехода, развития этих двух политических ровесников.

Несостоявшаяся большая Европа

Сегодня мы получили мир с маленькой Европой — у нее уже нет той роли, которую она играла 25 лет назад, а идея объединения с Россией теперь отложена на неопределенный срок. Что происходит внутри несостоявшейся большой Европы? Прежде всего, она расколота из-за разлада между нашей страной и ЕС, но как бы мы сейчас ни пытались самоутверждаться в качестве неевропейской страны, ничего из этого не выйдет, все равно какая-то историко-культурная принадлежность приведет нас обратно.

Европа раздроблена и на уровне Евросоюза. Например, линия «север-юг» очень ярко проявилась в первой половине 2015 года из-за греческого кризиса. Тогда стало ясно, что принцип европейской солидарности работает совсем не так, как это декларировалось на уровне лозунгов. Довольно жесткая система принуждения, следующая за провалом предыдущей политики финансово-валютной интеграции, нанесла очень тяжелый моральный ущерб отношениям между странами-донорами и странами-реципиентами. Вряд ли стоит ожидать, что политические события в Греции и вокруг нее летом 2015 года закрыли кризис — это очередная отсрочка, вопрос так и не решен.

Впрочем, нынешний кризис померк на фоне массового притока беженцев из Ближнего Востока в Евросоюз в конце лета — начале осени. Дело не в том, что этих людей слишком много — проблема в психологической атмосфере.

Болгарский политолог Иван Крастев очень точно выражает происходящие процессы. Он говорит, что в отношении кризиса беженцев Западная Европа в какой-то степени не понимает восточную часть. Запад Европы (прежде всего, Германия) считает нежелание Востока принимать выписанные им квоты проявлением жлобства и черной неблагодарности.

Но если посмотреть на ситуацию со стороны малых стран Восточной Европы, то окажется, что там начинается демографическая паника, ведь эти малые народы всю свою историю боролись за выживание и независимость. Казалось бы, наконец-то они этого добились, оказавшись в семье дружественных наций — НАТО, ЕС, — а тут вдруг начинается массовый приток людей совершенно другой культуры, к которому эти страны и народы не готовы. Они начинают думать, что если так и дальше пойдет, то лет через двадцать их вообще не останется. Неуверенность в завтрашнем дне для этих стран не несет ничего хорошего для общеевропейского духа.

Три месяца назад премьер Венгрии Виктор Орбан начал строить стену на границе, и говорил, что никаких мигрантов в страну не пустит. Его действия называли наследием тоталитарного режима. Но сейчас, я думаю, мы услышим аналогичные заявления ото всех тех, кто его критиковал, потому что теперь, после терактов, премьер-министр Франции Мануэль Вальс заговорил совершенно по-другому по сравнению с тем, что он заявлял несколькими неделями ранее. Оказывается, уже можно закрывать некоторые мечети, высылать мигрантов.

Конец ожидания светлого будущего

В Европе происходит постепенное расшатывание консенсуса относительно «светлого будущего». Еще в 2000 году, когда в Австрии по результатам парламентских выборов ультраправая Партия свободы должна была войти в правительство, в ЕС разразился скандал с последующим наложением на страну санкций. Тогда присутствие такой партии в правительстве казалось чем-то совершенно невозможным, а сегодня этим уже никого не удивишь.

Нерешенные вопросы сосуществования культур привели к накоплению критической массы проблем, и поправение европейской политики, происходившее уже в течение долгого времени, сейчас, похоже, примет однонаправленный характер. Это не значит, что Марин Ле Пен обязательно станет президентом Франции, а какой-нибудь ксенофоб из партии «Истинные финны» будет премьером Финляндии. Важно влияние недавних событий не на маргинальные организации, а на мейнстрим, смещающийся вправо, из-за необходимости борьбы за голоса избирателей. Если не перехватывать эту повестку, то это сделают другие.

Сейчас уже не кажется надуманной идея о неспособности демократической системы справляться с теми вызовами, которые ей бросает глобальная среда: потоки беженцев, неконтролируемая информация и происходящее на территории родной страны. К этому добавляется растущее непонимание между гражданами и европейской элитой, в первую очередь наднациональной. Этот разрыв становится угрозой для функционирования самого проекта.

Для многих европейцев непонятно, как получилось, что целый ряд сфер политики Евросоюза невероятно унифицирован и регламентирован, а такой острейший и важный вопрос как миграция не решен. Он полностью отдан на откуп национальных правительств, каждое из которых имеет к нему свои подходы. Даже за эти несколько месяцев все попытки сформулировать какую-то единую стратегию наталкиваются на те или иные препятствия, и ничего не выходит.

Неуверенность в завтрашнем дне совершенно понятна еще и потому, что само понятие европейской безопасности потеряло привычное содержание — бессмысленно говорить о ней в границах, обозначенных ОБСЕ. Сейчас она неотделимо связана с Ближним Востоком, и уже невозможно это взаимодействие разорвать. С другой стороны, европейская безопасность теперь не просто теснейшим образом связана с Востоком (Россией), но и с более широким пониманием Востока как огромной евразийской территории, где происходят очень серьезные сдвиги, где все более заметно влияние Китая. Уже не совсем понятно, кто враг и что делать, тактики 30-летней давности не работают должным образом. НАТО же в ситуации, с которой сегодня столкнулась Франция, бесполезен.

Национальные государства находятся в очень серьезном кризисе. С одной стороны, все ожидали их постепенного исчезновения, ведь одна из идей ЕС заключалась в том, что национальные идентичности будут постепенно замещаться общеевропейской. Этого не произошло, интеграционные шаги в какой-то момент споткнулись именно о неготовность национальных европейских государств дальше делиться своим суверенитетом. С другой стороны, появились совершенно новые интонации — уже упомянутое поправение европейской политики, возбуждающее силы, относившиеся к Европейскому союзу в лучшем случае скептически. Кроме того, ситуация в Шотландии и Каталонии показывает, что идея европейской интеграции, в рамках которой должны исчезнуть внутригосударственные противоречия, тоже не сработала.

Не стоит ждать развала Евросоюза — этого не произойдет, но он очень сильно изменится. Модель, работавшая хорошо во второй половине XX века, себя исчерпала, и теперь нужна новая. Помимо событий последних месяцев, еще одним толчком к этой трансформации может стать выход из ЕС Великобритании. Премьер-министр Кэмерон затеял очень рискованную игру с референдумом, рассчитывая остаться в Союзе и добиться каких-то уступок от Брюсселя и Берлина, но он не мог предугадать, во что за последние полтора-два года превратится европейская политика на фоне кризиса беженцев.

С уходом Великобритании Евросоюз не просто потеряет одну страну, это изменит весь его внутренний баланс, поскольку Лондон обеспечивает некоторое равновесие. Дисбаланс между Германией и остальными странами усугубится.

В итоге маленькая Европа занята собой, она не знает, что делать в мире и даже по своей периферии. Оба амбициозных проекта, имеющих отношение к непосредственно сопредельным территориям, — Восточное партнерство и Средиземноморский союз — полыхают синим пламенем. «Маленькая Европа» — это по-прежнему экономический гигант, почему-то так и не ставший гигантом политическим.

Маленькая Россия

Рядом с маленькой Европой сегодня существует и маленькая Россия, где имеется дисбаланс между готовностью играть политическую роль в мире и тем процентом в мировой экономике, который страна занимает. Этот дисбаланс не может вечно оставаться в спокойном состоянии.

Политически маленькая Европа и экономически маленькая Россия сейчас пытаются доказать, что они не просто способны существовать друг без друга, но даже должны как можно в большей степени дистанцироваться. Это абсурдное явление, выражающее всю логику переходного периода.

На мой взгляд, сейчас существует риск асимметричной конфронтации. Всегда после связанных с терроризмом трагедий все начинается со всплеска разговоров про всемирную угрозу, начинаются призывы к объединению и победе над злом. Увы, из-за общего уровня недоверия между странами единение против терроризма и какая-то коалиция вряд ли достижимы, что, тем не менее, не исключает определенного взаимодействия, скорее всего, технического характера, и это уже неплохо.

Я боюсь, что в случае асимметричной конфронтации, когда каждая из сторон мала по-своему, и та, и другая сторона будет стараться максимально использовать свои преимущества — у России это достаточно боеспособная армия. В ситуации, когда существует определенный военный потенциал и, самое главное, готовность его использовать, возникает соблазн именно таким инструментом и оперировать.

В то же время в новом мире нормативно-правовой диктат, возможно, будет играть даже большую роль, чем военная сила. Так, на Россию повлияет формирующееся Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство, которое в случае успеха объединит Северную Америку и ЕС. Тогда Европейский союз — по-прежнему наш крупнейший торговый партнер — впишется в зону правил, формулирующихся без участия России. Москва будет зажата между двумя очень серьезными экономическими блоками (второй — уже подписанное Транстихоокеанское партнерство), и центром их будет США.

Мне кажется, что в следующем периоде наравне с невероятно опасной нестабильностью с очагом на Ближнем Востоке пламя распространится шире, выплескиваясь на сопредельные территории. В этом смысле Европа и Евразия в целом — первые на очереди. Неслучайно Китай сейчас очень озабочен проблемой ИГИЛ (запрещенная в России организация — прим. «Ленты.ру»), ведь, несмотря на его удаленность от границ страны, наличие проблемы уйгуров заведомо создает почву для проникновения в Китай подобных настроений и практик.

Этот переходный период, судя по всему, с нами надолго. Он может продолжаться годами и десятилетиями и чреват для всех очень серьезными потрясениями.

Отменят ли санкции против России

По моему мнению, Соединенные Штаты не снимут санкции еще очень долго просто потому, что американская политическая система к их отмене не приспособлена. Если они введены, то их невероятно трудно отменить — их либо заменяют другими, либо меняют на какую-то очень серьезную уступку. Поэтому здесь я бы особо ни на что не рассчитывал. Следующий президент, скорее всего, будет настроен на доказательство своего превосходства над «слабаком Обамой». Он захочет поставить всех «на свое место», что у него не получится, поскольку в современном мире это сделать невозможно. Но попытка будет сделана, поэтому возможно ужесточение риторики и даже некие действия.

Что касается европейских санкций, то тут ситуация иная. В Европе сами не знают, что с ними делать. Если ситуация с Украиной останется относительно стабильной и войны не будет, то добиться консенсуса по санкциям не удастся. Это не означает, что их сразу же отменят, но этот монолит можно разрушить.

Формально большую часть санкций могут отменить через какое-то время. Символические санкции за Крым не снимут, но экономические могут постепенно начать ликвидировать. Но тот гораздо более хаотичный новый мир, в который мы вступаем, — с маленькими Европой и Россией — надо как-то упорядочить и найти те принципы, по которым он станет более-менее сбалансированным. Никто пока не знает, как это сделать. В этом мире санкции могут стать нормой отношений государств или блоков, когда хотя бы для ситуативного достижения этого баланса придется все время регулировать друг друга подобными ограничениями.

Пора привыкать, что эти меры будут применяться всегда — ничего личного. Главный вопрос, стоящий перед Россией сейчас, заключается в том, останемся ли мы страной, обладающей пусть мощным, но единственным инструментом воздействия, или все-таки, учитывая разноплановость мира, мы будем наращивать какие-то другие инструменты.

Главная задача здесь состоит не только в диверсификации экономики, но в понимании силы и мощи. Пока мы идем по пути абсолютизации того вида силы, который у нас есть, и этот путь ведет к очень серьезным проблемам. Результаты нашей политики проявятся довольно скоро, потому что в современном мире все происходит невероятно быстро.

Источник: Лента.Ру