Распечатать Read in English
Оценить статью
(Голосов: 28, Рейтинг: 4.54)
 (28 голосов)
Поделиться статьей
Максим Сучков

К.полит.н., доцент, директор Института международных исследований, Центра перспективных американских исследований ИМИ МГИМО МИД России; научный сотрудник (не-резидент) Института Ближнего Востока (США); эксперт РСМД

Дискуссии о мягкой силе той или иной страны актуализируется, как правило, в период кризисных явлений во внешней политике или из-за назревшей необходимости обновления институтов, ответственных за проекцию такой силы. Развернувшаяся недавно в экспертных и журналистских кругах полемика вокруг эффективности российской мягкой силы на Ближнем Востоке — демонстрация обоих факторов. Теоретические наработки отечественных и зарубежных исследователей в этой сфере не всегда, как выясняется, работают на практике. Многие из тех, кому небезразлична тема «мягкого влияния» и публичной дипломатии, в теории понимают, как все это должно работать во внешней политике и даже нередко предоставляют грамотные рекомендации профильным ведомствам.

Инструментарий мягкой силы США на Ближнем Востоке мало чем отличается от того, что американцы делают в других регионах: вестернизация элит, программы образовательных и культурных обменов, поддержка гражданского сектора и некоторых медиа, популяризация английского языка и приобщение к продукции массовой американской культуры. Региональная специфика Ближнего Востока со всем его многообразием заставляет США варьировать свои подходы в зависимости от субрегиона и конкретной страны.

Россия не заместила собой США в регионе, хотя успех российской кампании в Сирии действительно способствует подобному восприятию в самом регионе. Сегодня Москва зачастую действует в регионе более оперативно и эффектно, работая на образ «более искусного игрока». Но порождаемые победной эйфорией иллюзии могут все обнулить. Многие региональные правительства стремятся разыгрывать собственные партии на «противопоставлении России и Америки», Москва для них зачастую — средство торга с Вашингтоном.

Мягкая сила менее затратна, чем «жесткая», и связана, прежде всего, с качеством исполнителей на местах. Во внешней политике заработать на ней быстро, как на военных контрактах, нельзя. Однако вложения в мягкую силу исчисляются в иной «валюте» — людях, их лояльности, благодарности (пусть и не всегда высказанной), принятию ими вашего нарратива происходящего, вашего видения будущего (если оно есть), «мыслительного кода» того, как к этому будущему прийти. Если все это есть в наличии, работа на ниве проекции мягкой силы — ценная долгосрочная инвестиция.

Дискуссии о мягкой силе той или иной страны актуализируется, как правило, в период кризисных явлений во внешней политике или из-за назревшей необходимости обновления институтов, ответственных за проекцию такой силы. Развернувшаяся недавно в экспертных и журналистских кругах полемика вокруг эффективности российской мягкой силы на Ближнем Востоке — демонстрация обоих факторов. Теоретические наработки отечественных и зарубежных исследователей в этой сфере не всегда, как выясняется, работают на практике. Многие из тех, кому небезразлична тема «мягкого влияния» и публичной дипломатии, в теории понимают, как все это должно работать во внешней политике и даже нередко предоставляют грамотные рекомендации профильным ведомствам. Но российская мягкая сила, если верить критике, по-прежнему работает, скорее, мягко, чем сильно.

В качестве «серебряной пули» для проблем России в этой сфере зачастую предлагается обращение к американскому опыту. Действительно, американские практики часто видятся наиболее успешным для продвижения национальных интересов США и позитивного образа Америки. Однако этот тезис справедлив лишь отчасти: не все, что делают американцы (тем более на Ближнем Востоке), эффективно, не все доступно и не все подходит России. Вместе с тем, критическое осмысление опыта США в сфере проекции мягкой силы на Ближнем Востоке необходимо для качественной ревизии собственных российских подходов.

Диалектика страны и государства: мягкая сила США на Ближнем Востоке

Инструментарий мягкой силы США на Ближнем Востоке мало чем отличается от того, что американцы делают в других регионах: вестернизация элит, программы образовательных и культурных обменов, поддержка гражданского сектора и некоторых медиа, популяризация английского языка и приобщение к продукции массовой американской культуры. Региональная специфика Ближнего Востока со всем его многообразием заставляет США варьировать свои подходы в зависимости от субрегиона и конкретной страны.

Концептуальная особенность, которую американцам многие годы приходится учитывать при работе в регионе, заключается в «диалектике страны и государства»: неприятие политики американского правительства сочетается с открытостью к принятию американского образования, культурного и коммерческого продукта. Разумеется, на практике в этой формуле много полутонов: не чуждый многим ближневосточным обществам бытовой антиамериканизм обостряется, как правило, в период ведомых США военных кампаний или обострений арабо-израильских противоречий. В таких ситуациях отторжение политики государства проецируется на ассоциируемые с ним культурные образы, и тогда недовольные американской политикой бьют стекла в Макдональдсах, сжигают звездно-полосатые флаги или демонстративно бойкотируют американскую поп-продукцию (правда, не долго).

В этой же диалектике эффекты мягкой силы Америки нивелируются акциями «жесткой силы» США. Американское правительство и окологосударственные фонды вкладывают миллиарды в программы публичной дипломатии и образовательных обменов, в развитие гражданского общества и СМИ, но силовые акции Вашингтона нередко перечеркивают собственные усилия по «завоеванию симпатий» народов региона.

Задача публичной дипломатии США на Ближнем Востоке заключается в формировании привлекательного образа США как открытого, свободного, демократического общества равных возможностей. США стремятся убедить целевые группы, что не являются врагом, но способствуют укреплению мира и безопасности в регионе. Учитывая демографические и социально-культурные особенности региона, США акцентируют внимание на работе с молодежью. Для Америки важно создать если не целую генерацию, то толстую прослойку симпатизирующих США интеллектуалов из разных сфер и профессий, которые в последующем имеют шанс стать лидерами общественного мнения. При этом необязательно, чтобы они были непременно «проамериканскими». Достаточно, если они будут иметь эмпатию к США, что могло бы обеспечить «меньшую сопротивляемость [социального] материала». Разумеется, прямой зависимости «эмпатии» и «несопротивления» нет, и на практике все бывает сложнее. Но на это ориентирована сама технология, а насколько удачно она сработает, зависит от конкретного реципиента.

Все эти особенности американской политики в области мягкой силы в большей степени были актуальны до прихода в овальный кабинет Д. Трампа, хотя изъяны в продуктивности американской мягкой силы обнаружились уже при его предшественниках.

Серьезная экспертная дискуссия на тему «Почему нас ненавидят?» развернулась в США после трагедии 11 сентября 2001 г. Тогда в качестве основных причин назывались «назойливое миссионерство» и «упорное навязывание собственных идеалов». Спустя менее двух лет администрация Дж. Буша-мл. приняла решение о вторжении в Ирак. Прошло 17 лет и понадобилось еще несколько неудачных для Америки и губительных для региона военных авантюр, чтобы удостовериться, что такие подходы вызывают отторжение и противодействие.

Избрание Б. Обамы в 2008 г. дало США шанс на завоевание Ближнего Востока — особенно его молодежи — невоенными методами. Образ Б. Обамы как «антитезы Буша», его знаменитая каирская речь, помимо прочего, давали надежду на изменение характера американской политики в регионе. События арабской весны, военная кампания НАТО в Ливии и зигзаги американской политики в Сирии и Ираке обрушили эти надежды. Одни посчитали, что Б. Обама так и не смог противостоять американской традиции силовой смены «плохих парней». Не помогла в этом отношении и уловка «лидерства из-за спины» в Ливии: вместе с Францией и Великобританией США считают равно причастными к свержению М. Каддафи. Другие, напротив, разочаровались, как им казалось, недостаточной решительностью Б. Обамы в деле поддержания оппозиционных групп и повстанцев.

Так или иначе, позиции США в регионе пошатнулись с точки зрения доверия к Вашингтону и восприятия его «надежности». Разочарование усилилось во второй президентский срок президента-демократа, когда недовольными политикой Б. Обамы, в том числе его подходом к Ирану, стали уже традиционные союзники США в регионе — Израиль и арабские монархии Персидского залива.

Д. Трампу удалось в какой-то мере исправить эту тенденцию — «поход на Иран» приободрил израильтян и саудитов. В Израиле американский президент пользуется огромной популярностью, да и «заливники» нашли к нему свой «бизнес-подход». «Кинжальным ударам» силовых операций по свержению правителей США сегодня предпочитают «удушения» неугодных ближневосточных режимов санкциями. Это более затратный по времени, но менее болезненный для публичного восприятия процесс, что делает его более «гармоничным» для соотношения с «мягким влиянием». В определенной степени, такое отношение Д. Трампа к проекции мягкой силы напоминает философию «зеленых беретов» [1] во время Вьетнамской войны: несогласные с директивой тогдашнего президента Линдона Джонсона на «завоевание умов и сердец» противника военные придумали свой полушутливый слоган: «Необязательно владеть их умами и сердцами, если ты прихватил их за одно место».

Вместе с тем картинка «Америки Трампа», которая изо дня в день создается либеральными мейнстрим-изданиями США, поведение и решения самого президента, его анти-мусульманские запреты, в целом приклеившийся образ врага мусульман и друга Израиля во многом подрывают те элементы восприятия, которые сохранялись у населения региона в отношении США на протяжении десятилетий.

Вкупе с политическими «шатаниями» Соединенных Штатов в регионе в последние годы этот «коктейль» здорово раскачал тот самый бытовой антиамериканизм. При этом — и это достижение десятилетий кропотливой работы американцев на ниве «мягкого влияния» — от США не отвернулись совсем. Для многих в регионе США — по-прежнему самый желанный партнер. От Америки просто ждут большего, даже если не очень внятно формулируют, что именно это «большее» означает, а сама Америка не уверена, что хочет это «большее» предоставить.

Сегодня США пересматривают значимость ближневосточного региона в системе своих внешнеполитических приоритетов, переосмысливают свою глобальную роль в целом. Многие программы мягкой силы, работавшие десятилетиями, свернуты. Традиционные инструменты мягкой силы США «вепонизируются». Все реже американские власти заботятся о камуфлировании тех или иных инициатив соображениями «построения открытого общества». Частный пример — требование Конгресса в 2018 г. к финансируемому правительством США Голосу Америки «более агрессивно и критично освещать политику Ирана». В этом смысле мы наблюдаем становление новой эры публичной дипломатии США, в том числе и на Ближнем Востоке. Результаты того, что американцы делают (или не делают) сейчас, как водится в области публичной дипломатии, дадут о себе знать лишь спустя несколько лет.

«Пост-сирийский» Ближний Восток: шанс для России?

Эрозия доверия региональных элит к администрации Б. Обамы, снижение уверенности в способности США обеспечить их защиту формировали восприятие, при котором Америка в глазах многих правительств региона уже не представлялась всесильной, хоть и по-прежнему оставалась самым влиятельным внешним игроком. «Возвращение» России на Ближний Восток способствовало дальнейшему развитию этой тенденции, но не было её первопричиной.

Россия не заместила собой США, хотя успех российской кампании в Сирии действительно способствует подобному восприятию в самом регионе. Сегодня Москва зачастую действует в регионе более оперативно и эффектно, работая на образ «более искусного игрока». Но порождаемые победной эйфорией иллюзии могут все обнулить. Многие региональные правительства стремятся разыгрывать собственные партии на «противопоставлении России и Америки», Москва для них зачастую — средство торга с Вашингтоном.

Российское участие в сирийском конфликте выступает ярким фоном, на котором сегодня осмысляется американская повестка мягкой силы в регионе. Критическое обсуждение в западных политических кругах возрастающей роли России на Ближнем Востоке по сравнению с «увяданием» влияния американского — рефлексия на тему кризиса собственной американской модели и образа США последних лет, имплицитный призыв к американским элитам предпринять нужные шаги к ее обновлению.

В свою очередь, Россия на Ближнем Востоке постепенно переходит в «пост-сирийскую» фазу внешнеполитической активности, а в самой Сирии — в «пост-военную». Вопросы из серии «Москва выиграла войну в Сирии, но сможет ли выиграть мир?» стали общим местом во всех западных и многих отечественных дискуссионных площадках. Действительно, одно дело — монетизировать образ «сильного игрока», другое — конвертировать его в образ «заботливой державы».

На первом направлении просматриваются контуры стратегии — наращивание числа контрактов на поставку вооружений, установление военно-технического сотрудничества с рядом государств Ближнего Востока и Северной Африки, принятие на себя роли посредника на ключевых конфликтных направлениях и т.д. На втором проводятся отдельные акции — например, доставка гуманитарной помощи для государств с тяжелой эпидемиологической ситуацией из-за COVID-19, — но оно еще требует более системного подхода именно в части выстраивания работы по линии мягкой силы.

Пока же самое главное в этой части — продемонстрировать одинаково ладную способность воевать и строить мир. В более широком смысле — это тест на способность избежать той самой ловушки «диалектики государства и страны», где культивируемый геополитическими конкурентами образ «жестокой России, бомбящей больницы» нивелирует любое усилие по проекции мягкой силы.

«Будьте с нами и останетесь собой»: принципы российской мягкой силы

Инвентаризация целей «мягкой силы» во внешней политике и инструментов, за счет которых они могут быть достигнуты, должны начинаться как минимум с двух вещей. Во-первых, с установки относительно невысокой планки ожиданий — особенно в краткосрочной перспективе. Во-вторых, с признания объективных ограничителей такой проекции.

Россия, очевидно, не располагает возможностями по организации сопоставимых с американскими программ обменов. Однако Россия может — и имеет соответствующий опыт — открыть свой рынок образования, особенно в конкретных стратегических специальностях для перспективных молодых людей из стран Ближнего Востока. Это может предполагать разные формы содействия их обучению в России с последующим сопровождением их карьерной траектории на родине. Завтрашние элиты региона не всегда формируются только из выпускников западных вузов.

Всерьез рассчитывать на культурную «русификацию» широких слоев населения в-третьих странах вряд ли стоит. Российская культура в силу своей природы более «элитарна», чем американский масскульт. Продукт последнего априори рассчитан на разные слои населения и почти одинаково удобоварим. К тому же американцы используют иные механизмы — свое влияние в международной экономике и умение правильно и красиво маркетировать бренды, — чтобы где-то привлекать доступностью и простотой, а где-то «расталкивать локтями». Возможно, имеет смысл взять на вооружение некоторые из этих приемов.

Сам подход к организации российских центров науки и культуры за рубежом требует перемен. Пресловутый флер «совковости» не может конкурировать у местного населения с тем, что предлагают регионалам американцы, европейцы или даже турки. Если традиционная специфика его организации — это проекция ностальгии кого-то из отечественных чиновников и дипломатов по советскому прошлому, это не значит, что население третьих стран должно эту ностальгию разделять. Мягкая сила — это не способ поддержать историческую инерцию, но возможность сориентировать под свои императивы молодых пассионариев, завтрашних лидеров общественного мнения в своих странах.

Дискуссии о ресурсах мягкой силы как правило избегают очевидного: базис мягкой силы — прежде всего, устроенность собственного дома. Сложно агитировать на борьбу против попирания права и несправедливости в международных отношениях, пока на внутреннем фронте ярких побед над похожими социальными недугами нет. Непросто приобщать народы и общества к своей культуре, языку и образованию, потворствуя снижению их качества — намеренно или из-за небрежения, — у себя дома. Невозможно ожидать принятия собственных «мыслительных кодов» третьей стороной, если доминирующая установка ориентирована «на момент» — освоение бюджета и «галочку» о проведенном мероприятии. «Дипломатия балалайки и памятника Пушкину» поставлена во внешнеполитической практике «на конвейер» в том числе потому, что это стереотипно — значит понятно, — а потому быстро, «лениво» и «сердито» (хоть и не всегда дешево).

Важно понимать, что узнавание России и оценка ее внешней политики происходят у большинства представителей элит и простого населения Ближнего Востока из западных СМИ и материалов британо-американских «мозговых центров». После распада СССР информационное сопровождение внешней политики стало одним из самых дефективных направлений. Лишь в последние годы в России стали появляться институты, которые хоть как-то способны восполнить политико-репутационные потери Москвы за прошедшие десятилетия, рассказать о российской политике напрямую, представить российский дискурс без преломлений иностранной пропаганды, приобщить к нему все большее число интересующихся Россией на Ближнем Востоке.

В этой работе, помимо прочего, важно грамотно определить коммуникационную стратегию для каждого конкретного случая — где-то требуется создать и закрепить собственный позитивный образ (Сирия, Египет), где-то — изменить его в лучшую сторону (Сирия, арабские монархии Персидского залива), где-то — «перепаковать» еще советские или имперские «коды» (Ирак, Иран, Алжир).

Гуманитарное направление — еще один сложный и эмоционально-затратный путь к сердцам целевой аудитории. Ей вряд ли стоит заниматься, если публичная дипломатия страны ориентирована преимущественно на быстрый и краткосрочный пиар. Но в ситуации, когда одни державы лишают финансирования важные международные организации, а другие используют экономические сложности государств для скупки их активов с целью дальнейшего проникновения в хозяйственную и политическую структуру, работа на этом направлении способна культивировать тот самый образ «заботливой державы». Это возможность насытить человеческое измерение отношений страны-донора напрямую с населением страны-реципиента. Понимание того, как грамотно выстраивать гуманитарную политику на этом направлении есть. Важно, сохранить и направить этот импульс в нужное практическое русло.

Наконец, частым пунктом критики российской проекции мягкой силы выступает отсутствие ярко-выраженной идеологии во внешней политике России. Несогласные считают, что такая квази-идеология у России есть — для одних это «консерватизм», для других — «чистый прагматизм»; и то, и другое подходит для работы на Ближнем Востоке. Кто-то, напротив, убежден, что идеология излишне спутывает свободу внешнеполитического маневра. Они говорят, скорее, о необходимости «одной большой идеи», которая сможет «заякорить» всю внешнеполитическую стратегию. У России такая идея якобы отсутствует, в то время как у США, Евросоюза, Китая, Турции, Ирана она есть. И если США в реализации своей политики мягкой силы как будто говорят «делайте как мы — и будете нами», то логика ЕС — «делайте как мы — и будете с нами». Несколько активных лет России на Ближнем Востоке, возможно, позволяют сегодня емко сформулировать такую идею: «делайте вместе с нами — и останетесь собой». Эта идея отражает принцип невмешательства во внутренние дела ближневосточных государств с одной стороны, и ориентацию на сотрудничество — с другой; без посягательств на традиции, ценности, культуру и политические системы этих стран.

В целом, мягкая сила менее затратна, чем «жесткая», и связана, прежде всего, с качеством исполнителей на местах. Во внешней политике, заработать на ней быстро, как на военных контрактах, нельзя. Однако вложения в мягкую силу исчисляются в иной «валюте» — людях, их лояльности, благодарности (пусть и не всегда высказанной), принятию ими вашего нарратива происходящего, вашего видения будущего (если оно есть), «мыслительного кода» того, как к этому будущему прийти. Если все это есть в наличии, работа на ниве проекции мягкой силы — ценная долгосрочная инвестиция.

1. «Зеленые береты» (Green Berets) — силы специального назначения армии США


Оценить статью
(Голосов: 28, Рейтинг: 4.54)
 (28 голосов)
Поделиться статьей

Прошедший опрос

  1. Какие угрозы для окружающей среды, на ваш взгляд, являются наиболее важными для России сегодня? Отметьте не более трех пунктов
    Увеличение количества мусора  
     228 (66.67%)
    Вырубка лесов  
     214 (62.57%)
    Загрязнение воды  
     186 (54.39%)
    Загрязнение воздуха  
     153 (44.74%)
    Проблема захоронения ядерных отходов  
     106 (30.99%)
    Истощение полезных ископаемых  
     90 (26.32%)
    Глобальное потепление  
     83 (24.27%)
    Сокращение биоразнообразия  
     77 (22.51%)
    Звуковое загрязнение  
     25 (7.31%)
Бизнесу
Исследователям
Учащимся