Смерть метанарратива, или Vive la differance!: долгие проводы XX века

Ценность постмодернизма в том, что он, отражая дух эпохи, убедительно описывает разлагающуюся реальность мира после окончания холодной войны. Весь Достоевский, крохами с идейного стола которого (один полифонизм чего стоит!) питаются в том числе и постмодернисты, сводится к тезису о том, что не может быть «последнего слова» (конца истории и т.д.) — в этом одно из главных условий и следствий свободы. Прошедший год, возможно, как никакой другой, свидетельствует в пользу того, что вслед за такими метанарративами, претендующими на «окончательность», как капитализм и социализм/коммунизм, рушится последний — либерализм, который стараниями западных элит, прежде всего с помощью политкорректности, обрел черты тоталитарной идеологии со всеми ее атрибутами — зажимом свободы слова и подавлением инакомыслия.

Для всех стран, включая западные, на первый план вышли проблемы развития, которые уже не поддаются решению в прежней бинарной идеологической системе координат. Бинарность — прагматика власти и всегда тяготеет к тотальности (по Ницше). Поэтому в интересах элит выстраивать новые биполярности, будь то США — Китай или либерализм —авторитаризм. Как пишет И.С. Иванов, «надо отказаться от концепции западного универсализма в пользу плюрализма развития». Таким образом, открывается подлинное значение окончания холодной войны (в этом году будем отмечать 30-летие падения Берлинской стены), а именно эмансипация международных отношений от идеологического детерминизма, который весь долгий XX век объективировал всех международных акторов в лице суверенных и независимых государств. Другими словами, торжествует знаменитая кошка Дэн Сяопина, окрас которой не имеет значения. Реакцией на кризис развития и стали Трамп в США и Болсонару в Бразилии, долгое сколачивание старой коалиции в Германии и правительство Дж. Конте в Италии, но также муки Брекзита и в целом пресловутый призрак популизма/Веймара на Западе.

На смену биполярной конфронтации и преходящему, на уровне «большой иллюзии», однополярному моменту приходит многоукладная геополитическая реальность, которая своей сложностью обеспечивает демократизацию международных отношений. Это и остаточная биполярность прошлой эпохи, и иерархические вертикали Западного альянса (НАТО и Группа семи), и многополярность (ООН, Группа двадцати, БРИКС), и всякого рода конструкции региональных порядков, глобальные и трансрегиональные ситуативные альянсы (например, СВПД по ядерной программе Ирана) и многое другое. Ревнители статус-кво запугивают хаосом, как это делали в свое время в отношении демократии вообще. Но послевоенный правовой миропорядок с центральной ролью ООН и ее Уставом как был, так и остается. Ведь никто не будет отрицать, что закон и порядок совместимы с правами и свободами человека и гражданина. Цивильность и отсутствие, по крайней мере в широком общественном сознании, реальной угрозы «большой войны», будь то в Европе или Восточной Азии, создают условия для всякого рода плюрализма, когда, как в салоне А.П. Шерер у Льва Толстого, где Пьер Безухов мог утверждать, что казнь герцога Энгиенского — государственная необходимость, и сказать: «Napoleon est grand!», могут высказываться даже крамольные мысли.

Пока рано говорить о том, как мир будет развиваться на уровне идей, хотя высказывается мнение о назревшей необходимости «неоклассического синтеза» идей 60-х годов, то есть наследия периода до того, как Запад впал в политическое усреднение («царство тотальной серости»?) и безыдейность. Собственно, таким синтезом было западноевропейское социальное государство, которое стало итогом двух мировых войн и следствием императива «ответа на вызов Советского Союза», способом мирного сосуществования между капитализмом и демократией (по Хабермасу), но теперь разрушается экономическим неолиберализмом в форме рейганомики/тэтчеризма и Лиссабонской повестки дня Евросоюза. Странным образом, уже «под занавес», реализовалось предсказание о том, что через 50 лет во Франции повторится 68-й год. О чем-то в плане контуров будущего могут говорить увеличение минимальной оплаты труда до прожиточного минимума и перспектива введения всеобщего прожиточного минимума. Последняя идея была опробована на референдуме в Швейцарии в 2017 г., но не прошла из-за участия в Шенгене, из чего можно заключить, что вопросы развития будут решаться прежде всего в рамках каждой отдельно взятой страны, а это потребует восстановления эффективного погранконтроля.

«Аллергия на всякий окончательный и безапелляционный порядок, по счастью, универсальна»

«Дух терроризма», Жан Бодрийяр

«Свобода определяется степенью ее сложности»

Дмитрий Быков

«…нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду…

Поистине, кто обладает малым, тот будет тем меньше обладаем»

«Так говорил Заратустра», Фридрих Ницше

«Конец прекрасной эпохи»

Иосиф Бродский

«Жизнь — это совершенная разнота.

А можно прикоснуться словами?»

Сайт Центра социальной абилитации «Антон тут рядом»

Ценность постмодернизма в том, что он, отражая дух эпохи, убедительно описывает разлагающуюся реальность мира после окончания холодной войны. Весь Достоевский, крохами с идейного стола которого (один полифонизм чего стоит!) питаются в том числе и постмодернисты, сводится к тезису о том, что не может быть «последнего слова» (конца истории и т.д.) — в этом одно из главных условий и следствий свободы. Прошедший год, возможно, как никакой другой, свидетельствует в пользу того, что вслед за такими метанарративами, претендующими на «окончательность», как капитализм и социализм/коммунизм, рушится последний — либерализм, который стараниями западных элит, прежде всего с помощью политкорректности, обрел черты тоталитарной идеологии со всеми ее атрибутами — зажимом свободы слова и подавлением инакомыслия.

Для всех стран, включая западные, на первый план вышли проблемы развития, которые уже не поддаются решению в прежней бинарной идеологической системе координат. Бинарность — прагматика власти и всегда тяготеет к тотальности (по Ницше). Поэтому в интересах элит выстраивать новые биполярности, будь то США — Китай или либерализм —авторитаризм. Как пишет И.С. Иванов, «надо отказаться от концепции западного универсализма в пользу плюрализма развития». Таким образом, открывается подлинное значение окончания холодной войны (в этом году будем отмечать 30-летие падения Берлинской стены), а именно эмансипация международных отношений от идеологического детерминизма, который весь долгий XX век объективировал всех международных акторов в лице суверенных и независимых государств. Другими словами, торжествует знаменитая кошка Дэн Сяопина, окрас которой не имеет значения. Реакцией на кризис развития и стали Трамп в США и Болсонару в Бразилии, долгое сколачивание старой коалиции в Германии и правительство Дж. Конте в Италии, но также муки Брекзита и в целом пресловутый призрак популизма/Веймара на Западе.

На смену биполярной конфронтации и преходящему, на уровне «большой иллюзии», однополярному моменту приходит многоукладная геополитическая реальность, которая своей сложностью обеспечивает демократизацию международных отношений. Это и остаточная биполярность прошлой эпохи, и иерархические вертикали Западного альянса (НАТО и Группа семи), и многополярность (ООН, Группа двадцати, БРИКС), и всякого рода конструкции региональных порядков, глобальные и трансрегиональные ситуативные альянсы (например, СВПД по ядерной программе Ирана) и многое другое. Ревнители статус-кво запугивают хаосом, как это делали в свое время в отношении демократии вообще. Но послевоенный правовой миропорядок с центральной ролью ООН и ее Уставом как был, так и остается. Ведь никто не будет отрицать, что закон и порядок совместимы с правами и свободами человека и гражданина. Цивильность и отсутствие, по крайней мере в широком общественном сознании, реальной угрозы «большой войны», будь то в Европе или Восточной Азии, создают условия для всякого рода плюрализма, когда, как в салоне А.П. Шерер у Льва Толстого, где Пьер Безухов мог утверждать, что казнь герцога Энгиенского — государственная необходимость, и сказать: «Napoleon est grand!», могут высказываться даже крамольные мысли.

Пока рано говорить о том, как мир будет развиваться на уровне идей, хотя высказывается мнение о назревшей необходимости «неоклассического синтеза» идей 60-х годов, то есть наследия периода до того, как Запад впал в политическое усреднение («царство тотальной серости»?) и безыдейность. Собственно, таким синтезом было западноевропейское социальное государство, которое стало итогом двух мировых войн и следствием императива «ответа на вызов Советского Союза», способом мирного сосуществования между капитализмом и демократией (по Хабермасу), но теперь разрушается экономическим неолиберализмом в форме рейганомики/тэтчеризма и Лиссабонской повестки дня Евросоюза. Странным образом, уже «под занавес», реализовалось предсказание о том, что через 50 лет во Франции повторится 68-й год. О чем-то в плане контуров будущего могут говорить увеличение минимальной оплаты труда до прожиточного минимума и перспектива введения всеобщего прожиточного минимума. Последняя идея была опробована на референдуме в Швейцарии в 2017 г., но не прошла из-за участия в Шенгене, из чего можно заключить, что вопросы развития будут решаться прежде всего в рамках каждой отдельно взятой страны, а это потребует восстановления эффективного погранконтроля.

Преодоление тотальности — 2018 год

Игорь Иванов:
2019 год: проблемы и возможности

Проблемы развития остро заявили о себе во всех западных странах, отсылая в том числе к знаменитой максиме Дж.М. Кейнса: «Свободная торговля предполагает, что если вы лишаете людей работы на одном направлении, то вы их нанимаете на другом. Как только эта связь обрывается, рушится вся аргументация в пользу свободной торговли». В этом причины «революции Трампа». Америка через свою империю/глобализацию оказалась «обладаема» другими. Прибыли достались элите, а страна в целом оказалась заброшенной — именно отсюда у среднего американца чувство, что его предали. Анализ части консервативной элиты показал, что в течение нескольких десятилетий США своими капиталами, технологиями и даже рынком работали на подъем Китая в наивной вере, что Пекин окажется покладистым партнером, который примет глобальное лидерство США.

Поэтому не стоит удивляться тому, что США сворачивают свой геополитический порядок, даже отказываясь от таких региональных альтернатив, как ТТП и ТТИП, как бы ни возражали западные элиты. При этом американцы будут по максимуму реализовывать еще имеющиеся преимущества своего доминирования в глобальном валютно-финансовом порядке. Главное неизвестное — на что будет «сожжен» привилегированный статус доллара? Пока не наблюдается достаточной решимости, даже притом что Вашингтон вышел из ядерной сделки с Ираном и ввел антииранские санкции, «положить доллар» на сдерживание России. Вариант наиболее вероятный — такое переиздание total commitment (задействование всех наличных ресурсов для решения задачи экзистенциального порядка) образца холодной войны будет адресовано Китаю, но в вопросах перспективных, таких как будущее информационных технологий (включая средства «отрицания доступа к большим данным») и искусственный интеллект. Возможно, в дополнение к попытке «пересдать карты» в текущих торгово-экономических вопросах посредством закрытия своего рынка для любых китайских товаров.

С таким развитием и связывают перспективы формирования «новой биполярности», теперь уже в составе США и Китая, что ставило бы всех остальных игроков перед выбором занять ту или иную сторону. Продвигается идея неизбежности такого геополитического выбора и для России, что объективировало бы нашу страну в мировой политике, лишая внешнеполитической самостоятельности. Пока трудно судить о том, что и как у США получится в отношении сдерживания Китая. Нынешняя глобальная среда отличается от послевоенной по многим фундаментальным параметрам. Китай никому не навязывает свою идеологию и модель развития. В чисто военно-стратегическом плане Пекин успешно «гибридно» отбивается в своем регионе (ВКМ/ЮКМ). В экономическом — уже превзошел США по размеру ВВП, исчисляемому по паритету покупательной способности. У китайцев немалые заделы в высокотехнологичных отраслях. Можно вспомнить мобилизационный опыт Советского Союза двух послевоенных десятилетий. Новый КОКОМ весьма проблематичен. В торгово-экономическом плане на Китай завязаны европейские союзники Америки: они пока не горят желанием ссориться с Пекином, да еще на условиях разрушения ВТО. Китай обладает облигациями госзаймов США на сумму свыше 1 трлн долл. Неизвестно, чем он ответит на попытку экстерриториального применения американского законодательства в форме задержания Канадой по запросу США дочери основателя ведущей телекоммуникационной компании Китая «Хуавэй», но пока в Китае задержаны два канадца. В любом случае сигнал Вашингтона союзникам и собственному бизнесу достаточно внятен: надо уходить из Китая, включая советы директоров китайских компаний, даже если это будет сопряжено с финансовыми потерями и репутационными издержками.

События года свидетельствуют и о том, что совершенно по-новому, в том числе с подачи Администрации Трампа, встает вопрос о союзниках/друзьях и противниках. Эти понятия размываются жизнью, которая становится все более сложной для столь прямых отношений и громоздких обязательств. Роль противников Америки отказываются играть и Россия, и Китай, не видя в этом смысла и сосредоточиваясь на защите своих внятных законных интересов. Общая неопределенность ситуации в мире, ее текучесть как следствие в том числе обозначившегося геополитического эндшпиля потребуют — по аналогии с интересами ЛГБТ-сообщества в вопросах иного рода — выхода на такое определение, как «партнер», которое не обязывает к «любви до гроба» и ничто не детерминирует. Наиболее яркий пример умелой гибкой дипломатии, лишенной всякого рода сантиментов и предрассудков, в том числе исторических, дает сирийский кризис, где Россия находится в контакте и уважительных отношениях со всеми без исключения региональными игроками, действует в различных форматах, включая с участием Анкары, Берлина и Парижа по формированию Конституционного комитета, и потому признана наиболее влиятельной внерегиональной державой.

Разложение контроля над вооружениями, сначала обычными (ДОВСЕ), а теперь и стратегическим (ожидаемый выход США из ДРСМД и вероятное непродление СНВ-3, срок действия которого истекает в 2021 году), служит наиболее убедительным доказательством прогрессирующей виртуализации войны, подмеченной Жаном Бодрийяром на примере Войны в Заливе 1990–1991 гг. Один из источников такой виртуализации — изобретение ядерного оружия, которое во многом объясняет отдающую параллельной реальностью холодную войну. Ее своего рода предтеча — Странная война 1939–1940 гг. на Западе (хотя там было объявление войны), которая плохо закончилась для Франции и Великобритании. Как отмечала Ахматова, будущее, прежде чем наступить, отбрасывает тень (эту мысль можно найти и у Джойса в «Улиссе»), каковой, надо полагать, и стало это упражнение западных держав по части гиперреальности — практика, опередившая свое время и даже теорию. Дальше — больше, и мы уже в войне «гибридной», с уходом в кибер- и информационное противоборство.

Война реальная, «в железе», немыслима в пост-военной Европе, уже не говоря о ядерной. Свою лепту в закрепление этого тренда внесла Администрация Трампа, у которой очевидные — трансформационные — приоритеты, сосредоточенные на внутреннем развитии самой Америки. Это и постановочные (с уведомлением российского Генштаба о целях) удары по сирийским правительственным объектам в связи с так называемыми «химинцидентами» (еще одна форма виртуализации), использование «сверхбомбы» в пустынном районе Афганистана, военно-морские демонстрации в ВКМ/ЮКМ, у Корейского полуострова и теперь в Черном море в связи с инцидентом в Керченском проливе, но с оговоркой об отсутствии у него военного решения. В стороне от этого поветрия не осталась и Украина с объявлением военного положение на один месяц в 10 пограничных с Россией областях на случай «российской агрессии».

Важное значение в этом плане имело закрепление тезиса о «больших войнах», т.е. с Россией и Китаем, в документах стратегического планирования Администрации Трампа (декабрь 2017 г. – февраль 2018 г.), которые можно толковать как разрывающие связь между войной с применением сил общего назначения и ядерной войной/эскалацией. Независимо от практических последствий (гонка обычных вооружений с подключением союзников в рамках решения задачи реиндустриализации США с помощью ВПК), крайне важен имплицитный вывод о сохраняющемся в эпоху после окончания холодной войны экзистенциальном характере ядерного сдерживания, т.е. защиты территории самой Америки. Собственно, такой же вывод подтвердил президент В. Путин в своем Послании Федеральному Собранию 1 марта 2018 г. Что касается гонки ядерных вооружений, то объявленные тогда же прорывные российские разработки, подтвержденные испытаниями до конца года, включая систему «Авангард», позволяют судить о ее выводе на уровень сравнительно малозатратного технологического соревнования одновременно с принципиальным решением проблемы подрыва стратстабильности глобальной ПРО США. Ситуацию разряжает и традиционный разрыв в циклах модернизации ядерных арсеналов двух стран.

Ранее, также в рамках модернизации своих вооруженных сил, Россия как бы ненароком выиграла гонку обычных вооружений, что продемонстрировали украинский и сирийский кризисы — каждый по-своему. Это прежде всего интегрированные системы ПВО/ПРО, авиационные и противокорабельные комплексы, а также крылатые ракеты «Калибр». Последние восстановили баланс в Европе, нарушенный условиями ДРСМД. Развертывание указанных вооружений на Кольском полуострове, в Калининградской области, в Крыму и Сирии создало зоны «отрицания доступа к ТВД», которые препятствуют развязыванию войны в Европе вдоль всей западной границы России. Указанные меры России в сочетании с тем обстоятельством, что все военное строительство Запада, включая США, в последние десятилетия осуществлялось в расчете на то, что не придется воевать с равным по силе, огневой мощи и технологической оснащенности противником, служат надежной материальной гарантией неразвязывания реальной «большой войны» в Европе. Можно с уверенностью сказать, что ни морально, ни физически к ней никто не готов.

Только логично, что в условиях, когда Россия оказалась готовой противостоять ядерному шантажу и военному давлению, центр тяжести антироссийской политики Запада сместился в сторону санкционного прессинга и информационной войны. В последнем случае Россия подтвердила свою способность играть на равных, служа альтернативным источником информации на Западе, да еще в условиях открытого интернет-пространства, чего не было в холодную войну (отсюда эффект «усилителя»). Проведение ЧМ 2018 в России, который по праву стал для иностранцев народным, только подтвердило эту реальность.

В информационном давлении на Москву «на острие» шел Лондон. В этом смысл «дела Скрипалей», якобы отравленных агентам российского ГРУ (по аналогии с «делом А. Литвиненко»). Если раньше в фокус попало ФСБ, то теперь — российские военные, что косвенно подтверждает чувствительность для самосознания западных элит перехода к Москве инициативы в глобальной силовой политике. Речь отныне, как это сформулировал директор ИСК РАН В .Гарбузов, идет об «асимметричной конфронтации» между США и Россией. Сюда же следует добавить такой инструмент давления (фрустрации?), как экстерриториальное применение американского законодательства к российским гражданам, а также провокацию с малайзийским Боингом, сбитым в небе над Донбассом (здесь ведомое союзниками США — голландцами и австралийцами — закрытое расследование натолкнулось на серьезное препятствие в связи со сменой правительства в Малайзии в мае 2018 г.). Общим для всех этих направлений воздействия на Россию служит имплицитное апеллирование к суверенитету как снимающему требование о предъявлении публично доказательств в поддержку публично заявленных обвинений, т.е. все та же виртуализация, нетранспарентность расследований и работа со своими судами, «трактующими сомнения» в пользу западных правительств.

Круглый стол на тему «Первый год президентства Дональда Трампа: итоги и перспективы для России»

Великобритания еще и выстраивала «химическую цепочку» против Москвы и Дамаска — как обоснование для полномасштабных ракетно-бомбовых ударов по Сирии в связи с ликвидацией зоны деэскалации в Восточной Гуте, которые могли привести к вооруженному конфликту между США и Россией, что не получилось. Для англичан было характерно использование антироссийской политики в корыстных целях: на этой почве они призывали партнеров по ЕС к «западной солидарности» в форме «мягких» условий Брекзита. Это не сработало и правительство Т. Мэй оказалось к концу года в сложном положении: с непроходимым в Палате общин (в т.ч. по причине раскола в самой Консервативной партии) Соглашением о выходе из ЕС на руках. Голосование по нему перенесено на 15 января, притом что 29 марта закреплено по Лиссабонскому договору и в уже принятом британском законе как дата прекращения членства Великобритании в европроекте. Высока вероятность беспрецедентного для Запада разрыва отношений без предварительного соглашения (на ум приходит сравнение с выходом де Голля из военной организации НАТО и обменом им долларов на золото). Соглашение, одобренное на саммите ЕС 25 ноября, удерживает Лондон на коротком поводке, создавая препятствия для заключения им двусторонних торговых соглашений с третьими странами, на что обратил внимание в своей реакции Трамп. Брюссель не мог поступить иначе как в силу своих принципов и нормативно-правовой базы (acquis communautaires), так и в целях непоощрения «евроскептических» настроений в других странах Евросоюза.

Поддержка Трампом Брекзита как разрыва говорит не только о том, что новая администрация, сворачивая «ковер» империи/глобализации прямо из-под ног еще пикникующих на нем, в том числе друзей и союзников, произвела кардинальную «переоценку ценностей», но и об изменении отношения к самому европроекту, изначально мыслившемуся как средство сдерживания Германии, тогда еще разделенной (для сохранения своего присутствия в Европе достаточно НАТО). Североатлантический альянс также гарантирует от германской агрессии, а ее традиционные жертвы — Франция и Великобритания — обладают ядерным оружием. Но главное, Германия после повторного объединения оказалась не ослабленной узами ЕС/еврозоны, а, наоборот, доминирующей на континенте экономической державой с экспортоориентированной, как и у Китая, моделью развития и конкурентным преимуществом «мягкого» евро вместо сильной марки.

Возобновление Германского вопроса в его теперь уже экономическом измерении обещает нарастание противоречий в ЕС и европейской политике в целом, ставя перед Берлином непростую дилемму между содержанием своей неформальной экономической империи в форме еврозоны на путях дальнейшей интеграции, прежде всего фискально-банковской (для нее упущено много времени, поскольку легче было заниматься политизированным расширением — по аналогии с опытом позднего СССР?) и поддержанием все более распадающегося статус-кво. Состояние самой Германии, как об этом позволяют судить ситуация в правящей коалиции, куда загнали социал-демократов вопреки их собственным интересам, и результаты земельных выборов в Гессене и Баварии, говорит в пользу последнего варианта, пока не претерпит трансформацию весь сложившийся в послевоенный период партийно-политический ландшафт. Под напором Зеленых и «Альтернативы для Германии» сжимается — как шагреневая кожа — политическое пространство традиционных партий. В декабре А. Меркель оставила пост лидера ХДС, на который с незначительным перевесом голосов была избрана ее ставленница А. Крамп-Карренбауэр.

В декабре же в списке вашингтонского Дипкорпуса статус представительства ЕС был «понижен» до уровня всех прочих международных организаций, уступающих старшинство диппредставителям суверенных государств. В этом свидетельство не только изменившегося отношения к европроекту, но и последовательности Администрации Трампа, провозгласившей в Стратегии национальной безопасности (декабрь 2017 г.) «мир сильных суверенных и независимых государств», конкурирующих/соперничающих между собой. Эта доктрина сильно напоминает хрущевскую идею мирного сосуществования и явно лишена каких бы то ни было идеологических коннотаций. Тогда США вынужденно — ввиду угрозы ядерного конфликта — приняли такую парадигму. Теперь оливковую ветвь предлагает Америка, что не должно теряться на фоне перипетий внутриполитической борьбы в США.

Заявленное Трампом намерение выйти из ДРСМД, родившегося из ракетного кризиса в Европе и ставшего одним из символов окончания холодной войны, создает условия для осложнения трансатлантических отношений. И Москва, похоже, полна решимости заставить Вашингтон заплатить эту цену за попытку обрести дополнительное, сверх размещенного в Европе позиционного района своей Глобальной системы ПРО, стратегическое преимущество. Даже если размещение новых ядерных вооружений в Европе не планируется, будучи созданы, они могут быть быстро и легко развернуты: тут срабатывает принцип «важны не намерения, а потенциалы». Одобрение на министерской встрече НАТО американского ультиматума России по ДРСМД, выдвинутого госсекретарем М. Помпео 4 декабря (его 60-дневный срок истекает 2 февраля 2019 г.), подтверждает двойную геостратегическую природу НАТО: как оборонительного альянса и как плацдарма США в Европе для передового базирования стратегических активов, призванных подорвать доверие к российскому потенциалу сдерживания, а значит, и нарушить стратегическую стабильность. Таким образом, все действия США в этом русле, предпринимаемые после выхода из Договора по ПРО, подрывают и обесценивают содержание и политические обязательства Запада перед Россией по Основополагающему акту 1997 г. и Римской декларации 2002 г. В итоге складывается ситуация, благоприятствующая прямым, в обход Вашингтона (а санкционная тема выводит из игры и ЕС), контактам ведущих европейских столиц с Москвой по насущным вопросам европейской безопасности в ее современном прочтении. К такому развитию событий подталкивает сама позиция Альянса по контактам в рамках СРН, вынудившая российскую сторону отозвать без замены своего постпреда при НАТО в конце 2017 г. Нельзя недооценивать и то обстоятельство, что на этот раз инициатива ракетного кризиса в Европе исходит от США.

Наиболее стабильным во всех отношениях регионом мира продолжает оставаться Восточная/Юго-Восточная Азия. Это включает региональную архитектуру с опорой на АСЕАН и Восточноазиатские саммиты. XIX съезд КПК укрепил позиции Си Цзиньпина в том числе как мобилизационный императив перед лицом американского давления. После прорывов Пхеньяна в ракетно-ядерной сфере, ставших возможными, как сообщали СМИ, благодаря украинским технологиям, обозначилось движение к улучшению межкорейских отношений, за которыми практически был вынужден следовать и Вашингтон. Налицо также определенная гармония между национальным сознанием/традициями и политическим системами в регионе, что демонстрирует его наиболее успешная страна — Сингапур, квалифицируемый как «западное нелиберальное государство».

Ситуация в Евроатлантике и Азии давала основания для внесения коррективов во внешнюю политику России, в частности в плане сопряжения деятельности ЕАЭС с китайской программой «Один пояс — один путь». На уровне политическом этому способствовала деятельность ШОС и в формате РИК (Россия — Индия — Китай). Китай принял участие в крупнейших российских маневрах «Восток 2018» в сентябре. Продолжались антитеррористическое сотрудничество и учения с Индией, а также в рамках ОДКБ. Вполне определенные требования к российской внешней политике и политике в сфере безопасности предъявляет то обстоятельство, что, как Балканы для Европы, так и Средняя Азия для России является «мягким подбрюшьем». Этого нельзя сказать о наших соседях на западе и юге, где главный императив — недопущение дальнейшего продвижения НАТО и ее инфраструктуры к нашим рубежам. Уже очевидно, что это — решаемая задача. В этом главный смысл политики Москвы на украинском направлении, позволяющей умыть руки от украинских дел, коль бремя доказательств в деле ее «европеизации» лежит на западных странах. Минск-2 остается как тест на европейскость Украины. Керченский инцидент позволил Москве провести еще одну «красную линию» в отношениях с Западом — о недопуске его военных кораблей в Азовское море с его особым статусом.

Не будем забывать, что России нужна именно европейская, ведущая себя по-европейски Украина, а это вряд ли возможно, пока Украина не переболеет пещерным национализмом образца межвоенного периода. Решать самим украинцам. История показывает, что это кончается национальной катастрофой и военным поражением. Но поскольку мы не в XX веке, а в XXI-ом, необходимо отслеживать ситуацию, осложнившуюся вопросом с автокефалией, на предмет формирования условий для применения концепции «ответственности по защите». Хотя Москва не апеллировала к ней в случае с Крымом (там достаточно было права на самоопределение автономии в условиях госпереворота в Киеве), сейчас это было бы серьезным испытанием для всей Европы и самой доктрины.

В условиях нарастающей неопределенности в мире бесспорным, прежде всего в интересах самого региона, внешнеполитическим направлением оставалась комплексная вовлеченность России в сирийское урегулирование. Россия настолько вросла в сирийские дела, различные форматы урегулирования, что наш уход грозил бы обвалом всей региональной политики, которая еще долго будет требовать внешнего модерирования. Безусловным успехом стали договоренности с Анкарой по мирному решению проблемы Идлиба. Инцидент с убийством саудовского диссидента Дж. Хашикджи в генконсульстве КСА в Стамбуле 2 октября показал, сколь огромное значение для всей региональной политики могут иметь такого рода непредсказуемые события (хотя саудовские спецслужбы уже давно охотятся за критиками властей по всему миру). США, вовлеченные в войну в Йемене (дозаправка боевых самолетов коалиции), были вынуждены призвать стороны сесть за стол переговоров, которые начались в декабре в Швеции и продолжаются с переменным успехом. Сильно укрепились позиции Анкары, в том числе в плане заявки на лидерство в исламском мире.

У турецкой стороны оказались неопровержимые свидетельства причастности наследного принца М. Бен Сальмана к этому убийству. Эта карта, очевидно, была разыграна в отношениях с Администрацией Трампа, политически вложившейся в фактического правителя КСА, чтобы добиться ухода американских военных с северо-востока Сирии под угрозой турецкого наступления. Такое решение в духе транзакционной дипломатии (на его реализацию отводится до 120 дней) Белый дом принял после телефонного разговора с президентом Р. Эрдоганом. Против выступил министр обороны Дж. Мэттис, подавший в отставку. Этот вираж в сирийской политике США уже существенно сказался на сложившихся в стране раскладах, побудив курдов, составляющих костяк поддерживавшихся США Сирийских демократических сил, искать пути замирения с Дамаском. Придется уходить из Сирии и американским союзникам — англичанам и французам. Проявляемая Вашингтоном непоследовательность при реализации этого решения, включая требование неких гарантий турецкой стороны в отношении курдов, только осложняет отношения между двумя союзниками по НАТО, облегчая задачу Дамаска и Москвы по возвращению курдов в лоно единой страны. Трудно не признать, что на деле Вашингтон действует в этом вопросе заодно с нами.

Россия успешно обеспечивала снятие законных озабоченностей за свою безопасность у Израиля ввиду иранского присутствия в Сирии (а оно стало следствием джихадистской агрессии под лозунгом «суннитской альтернативы Сирии»), особенно в районе Голанских высот и при ликвидации зоны деэскалации на юге. Гибель российского разведывательного самолета по вине Израиля не могла не внести изменений в это сотрудничество, позволив наконец осуществить поставку Сирии системы С-300, интегрировав ее в общую структуру ПВО страны под российским началом. 14 мая США перевели, как и обещал Трамп евангелистским кругам (представлены вице-президентом М.Пенсом), свое посольство в Иерусалим. В мае США вышли из СВПД по ядерной программе Ирана, возобновив соответствующие санкции и заявив о необходимости комплексного урегулирования всех вопросов, связанных с «поведением» Тегерана. Однако военных действий против Ирана не последовало, а соглашение поддерживалось на плаву усилиями оставшейся «пятерки». К концу года удалось — на основе компромисса между США и Ираном — сформировать новое правительство (А. Абдул-Махди) в Багдаде. Ранее провалилась попытка Эр-Рияда оторвать Ирак от Ирана (события в Басре). В Ираке остаются 5 тысяч американских военнослужащих, что служит гарантией от прямого вооруженного конфликта между США и Ираном. В любом случае, заинтересованным столицам не удалось ввергнуть регион в суннитско-шиитскую конфронтацию. Более того, обозначился раскол (еще одна фрагментация) среди суннитских государств по вопросу отношения к «братьям-мусульманам» и Тегерану: Анкара поддержала Катар перед лицом его изоляции со стороны КСА и ОАЭ с участием Египта и Бахрейна. В декабре наблюдались попытки вовлечь Дамаск в эту игру: ОАЭ и Бахрейн восстановили там свое дипприсутствие.

В течение года США так и не удалось реализовать свою «сделку века» по закрытию Палестинского вопроса на приемлемых для Израиля условиях (на обочине оказался «квартет» ближневосточных посредников). Согласно региональной прессе, речь идет об увеличении в три раза территории Газы за счет территориального размена между Египтом и Израилем на Синае, создании на Кипре морского порта для Газы под израильским контролем и учреждении конфедерации в составе двух берегов р.Иордан и Газы под эгидой Аммана с делегированием ему компетенции в вопросах внешней политики и обороны. Этот план должны были поддержать и профинансировать саудовцы и эмиратцы. Он открывал бы путь к установлению дипотношений между арабами и Израилем. Вмешалось не только дело Хашикджи, но и разногласия в кабинете Б. Нетаньяху по Газе, приведшие к отставке министра обороны А. Либермана и назначению на апрель парламентских выборов. Судя по вбросам в американской блогосфере, следующим после «российского досье» предметом расследования спецпрокурора Р. Мюллера могут стать связи предвыборного штаба Трампа с ближневосточными монархиями — тема, которую только осложняет для президента «дело Хашикджи».

Отсутствие каких-либо позитивных последствий от встречи президентов Путина и Трампа в Хельсинки в июле и ее непроведение в Буэнос-Айресе «на полях» саммита «двадцатки» говорят о том, что негативное развитие в российско-американских отношениях уже давно уперлось в пределы возможного (предлоги — Скрипали, Керченский инцидент — не имеют значения) и будет продолжаться, по крайней мере, до исхода следующего избирательного цикла и, надо надеяться, без особых потрясений. Тем временем Администрация укрепила свои позиции внутри страны за счет резкого снижения налогов на бизнес (с 35 до 21%) в середине года и сравнительно удачного, по американским меркам, проведения промежуточных выборов (большинство в Палате представителей потеряно, но не с разгромным результатом, как предсказывали демократы, а в Сенате республиканцы увеличили свое представительство с 51 до 53). Уволен в отставку упрямый министр юстиции Дж. Сешенс, который не понял, что революции всегда надзаконны. Все более широкий круг республиканских политиков признают Трампа своим президентом.

Угрозу его позициям создает лишь ситуация на рынках, которые все же рухнули, но после промежуточных выборов. Чтобы их поддержать, потребовалось добиться от Эр-Рияда снижения цены на нефть, чему помог инцидент с убийством Хашикджи (до этого саудовцы упирались). Но было поздно, и ФРС, действуя вопреки мнению президента, к концу декабря подняла учетную ставку на 0,25%. Пока трудно сказать, насколько это будет способствовать переливу средств с фондовых рынков в облигации госзаймов, доходность которых возросла. Цена на нефть, упавшая на 35%, вновь стала расти к концу декабря: о перспективах позволяет судить новый бюджет КСА, исходящий из ее среднего показателя на следующий год на уровне 80 долл./бар. Главное, события наглядно продемонстрировали, что реакция рынков становится основным сдерживающим фактором в политике давления на Китай. С этим связывают замирение с Пекином на 90 дней, согласованное в Буэнос-Айресе.

Третья мировая состоялась: «Бери шинель, пошли домой!»

Глобальный прогноз РСМД 2019–2024

В целом, не-конфронтация — как не-война и не-мир (как тут не вспомнить Троцкого в Брест-Литовске!) — и множество других не-событий и отсутствий, включая неучастие России в НАТО и отсутствие в Евроатлантике инклюзивной системы коллективной безопасности, возвращают нас к теме постмодерна. Что будет дальше? Поскольку все геополитическое наследие прошлой эпохи, включая элементы глобальной и региональных архитектур, стремится к нулю, вряд ли стоит надеяться на их «мягкую» трансформацию — обнуление всего, хотя и с разной степенью очевидности, неизбежно. Скорее всего, логика происходящего, которая прямо противостоит европейской светской культуре рационализма, заключается в том, что площадка для нового этапа исторического творчества должна быть расчищена — эмансипация или хаос, в конце концов, не важно, как называть. Да и мир создавался из хаоса. Ясно одно: мир, 30 лет существовавший как отражение недавнего прошлого (прошлое тоже отбрасывает тень?), находится на грани того, чтобы обрести наконец свое настоящее время, а с ним и будущее.

Бродский писал о «конце прекрасной эпохи» в 1967 г.: тогда же вышла книга Жака Деррида «Голос и феномен» и одновременно стало ясно, что никаких косыгинских реформ не будет. Он бы не спорил с Тютчевым о том, что «Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется», уже не говоря о том, что все уже так или иначе сказано. Вспомним оригинал — Belle epoque — период между Франко-прусской войной и Первой мировой, который был отмечен инерцией прощания с XVIII в.и еще большим уровнем глобализации. Пруст, как никто, убедителен в этой тоске и в том, что весь длинный XIX в. был переходным к XX в. То есть было время, которое надо было обретать, причем через войну. Другие предтечи постмодернистов — Дж. Джойс, Д.Г. Лоуренс, С. Беккет, Г. Миллер, Дж.Д. Сэлинджер, К. Воннегут, Г. Гессе, С. Кубрик, Ф. Феллини, Л. Бунюэль и затем другие, включая Тарантино, — по-своему провидели нынешнее безвременье/межвременье. Пустота тогда (Чехов, Розанов и др.) — пустота и сейчас. Тогда в нее провалились «троны, классы, сословия, труд, богатства». Что сейчас, когда прошло время войн и революций? Все в Евроатлантике в «состоянии грандиозной растерянности» и непонимания смысла происходящего, подтверждаемых утерей веры в улучшение на основе пост-холодной войны. Остается только признать изношенность этого наследия, искусственно перетащенного из прежней эпохи, в том числе его промотанность попыткой западных элит вернуть капитализм во времена до 1929 г. Федор Лукьянов пишет, что «изжила себя старая система понятий», к которым он справедливо относит западоцентризм нашей внешней политики.

Россия, реальность которой отрицалась западной политикой сдерживания, именно утверждением подлинности своего существования, к сожалению, на путях создания потенциала проецирования силы и обеспечения устойчивости к силовому и финансово-экономическому давлению - как наиболее убедительных аргументов в контексте политической культуры Запада, — приближала это преодоление гиперреальности, или, проще говоря, сверку с реальностью. Нельзя недооценивать и чисто волевой момент сложившейся ситуации, признаваемый в кругах геополитической «тройки» в составе США, России и Китая: везде лидеры — через выборы ли или партсъезд — стоят над системами, демонстрируя общий для трех стран бонапартистский тренд.

Отмечавшееся 11 ноября в Париже 100-летие перемирия на Западном фронте вводит тему мировой войны. Что если Третья мировая в ее двух ипостасях — обычной и ядерной — уже состоялась, будучи разыграна в виртуальном пространстве заочной гонки вооружений, выигранной Россией? 22 февраля 2014 г. тогда считалось бы ее началом, а 1 марта 2018 г. — датой завершения. Ждать «большой войны» бессмысленно, как безнадежно ждать «агрессии» со стороны России. Мини-война на Украине — верный признак Третьей мировой, так как на Востоке контроль над Украиной был главной целью Германии в обеих реальных мировых войнах. Зб. Бжезинский только повторял за Бисмарком, когда говорил, что без Украины Россия не восстановит свой статус великой державы. Поэтому есть логика в том, что именно на материале украинского кризиса Москва доказала ошибочность этого постулата.

Да, безопасность нельзя запасти впрок, но модернизация наших Вооруженных сил сыграла именно такую роль, создав пространство для маневра всем игрокам. У всех есть время на осмысление происходящего и переформулирование своих национальных интересов в реалистичном ключе. Приоритет, как и после каждой войны, должен быть отдан послевоенной социально-экономической реконструкции. Запад, вообразив, что «выиграл» холодную войну, бездарно проиграл последовавший мир. Россия, выиграв виртуальный конфликт, не должна проиграть мир. Почему бы не сообща обретать наше настоящее время, тем более что Россия по уровню бедности и по другим показателям социального неблагополучия сравнялась с западными странами? Не только у нас, но и в западном обществе большинство ностальгирует по «тучным» 60-м или 70-м годам. Но главное, ключевым полем соревнования — как и всегда (только об этом забыли) — становится развитие, умение эффективно заниматься собственными делами. А их немало накопилось у всех, включая нас. Это в том числе вопросы обеспечения человеческого достоинства в различных проявлениях жизни, будь то аутизм, безнадежно больные, психическое здоровье населения, уход за престарелыми.

Яркий пример сходства настроений, а заодно и той пропасти, которая существует между простыми британцами и истеблишментом, дает популярность недавнего ролика Шоу Джеймса Кордена с Полом Маккартни в Ливерпуле (можно найти на ВВС: Paul McCartney Carpool Karaoke, The Late Late Show with James Corden). Это тоска по тому миру, когда у всех было будущее, указание на то, что всем нужны «любовь и совместность (togetherness)», что прямо противостоит повестке дня элит с их имперскими потугами выдать страну за серьезную военную державу — с ржавыми танками, непонятно какой авиацией, «суверенными» базами на Кипре и ядерным оружием, назначение которого никто не в состоянии внятно объяснить. Кстати, среди прочих хитов Маккартни исполняет Back to the USSR. Налицо тяга к открытому мифу и миру с его незавершенностью, разорванностью и недосказанностью, демократической ризомой Делеза, а не тотальным корнем.

Китай уже во многом обрел свое настоящее и будущее, если судить по рейтингу счастья/оптимизма (92% опрошенных). Завершить процесс им помогут американцы. Сложнее обстоят дела у нас с Европой. Мы продвинулись сами и помогли продвинуться западному обществу, вступившему в системный кризис. Своим военным строительством мы отрицаем милитаризм Запада, доказывая его несостоятельность как «большой стратегии» — не более того! И завершать процесс «посадки в реальность» после длительного сюрреалистичного бытия придется сообща. Не только в силу единого информационного/медийного пространства, на что указывают обвинения в «российском вмешательстве» и тяжбы RT и ВВС с регуляторами, но и по причине культурно-цивилизационной общности, общей истории (браки совершаются на небесах?), необходимости сообща, коллективно разобраться с общим историческим наследием во всей его разъятости. Только в своей воссозданной и переосмысленной идентичности мы сможем выжить в качественно новой глобальной конкурентной среде.

Иван Крастев пишет о страхе западных элит перед тем, что «собственное общество начинает выглядеть не таким уж другим». «Почему у нас проблемы, как у русских?» — «вот настоящий страх». То есть мы имеем дело с очередной конвергенцией и надо переформулировать определение Другого, отказавшись от прежней мифологии и его демонизации: не идти же следом за украинскими национал-радикалами в их ущербной и потусторонней мифологизации «москаля»?

Что ждать от Америки Трампа? Сергей Шнуров в своем недавнем интервью журналу «Россия в глобальной политике» затронул вопрос, которым задаются многие: А может ли Америка существовать иначе, как мировой гегемон? Во-первых, это относится не ко всей Америке, а только к ее элитам. Во-вторых, есть джексоновская Америка, которую удовлетворяет «говорить слово миру» своим примером. Именно эту Америку представляет Трамп. Неоизоляционизм — это та терапия, которую подсказывает распространенный в США психоанализ. Прагматизм Кремля ни у кого не вызывает сомнений. У Америки своя давняя традиция прагматизма — в духе Anything goes! Пола Фейерабенда, что равно «кошке» Дэна. Тем более, что от прагматизма один шаг до постмодерна с его множественностью/плюрализмом, фрагментарностью («распадение целостности на жемчуг фрагментов») и эклектичностью, на почве чего и можно преодолеть накопившиеся за 30 лет завалы в мировом развитии и мировой политике.

Американский изоляционизм не особенно мешает существовать СВПД, а санкции — еще не война. Международное сообщество не обречено на бездействие «в отсутствие» США по Парижскому соглашению по климату и американские корпорации по своей воле могут участвовать в этих усилиях в целях обеспечения своей конкурентоспособности. Больше неопределенности в том, сможет ли такая схема работать применительно к ВТО. К тому же суверенизация разрешает кризис западной демократии, делая власти и элиты полностью подотчетными, лишая их возможности кивать на императивы глобализации или Брюссель.

Опыт России тоже крайне важен. Речь не только о том, что «есть жизнь после империи», но и о том, что Россия, в свою очередь, оказалась «обладаемой» в ближнем круге Советского Союза и дальнем — соцлагеря. Россия подала пример роспуска империи/фрагментации. Бросая взгляд на историю, можно утверждать, что Российская империя/Советский Союз в числе прочих решили задачу территориально-политического обустройства Восточной Европы, создав условия для независимого существования этих государств и обеспечив им внятные современные границы, начиная с Финляндии и Польши и кончая Балтийскими государствами (что с того, что треть территории Литвы Сталин уторговал у Гитлера?) и Белоруссией. Украине были собраны все ее земли, включая по секретному протоколу к Пакту о ненападении от 23 августа 1939 г. Все: Mission accomplished! Для нас они такие же другие, как все прочие. Достаточно вспомнить всю непростую историю наших отношений с Сербией и Черногорией, Румынией и Болгарией, иллюзии панславизма. То же можно сказать о Закавказье, особенно учитывая наши хорошие рабочие отношения с Анкарой и Тегераном. Понятное исключение составляют государства Средней Азии — это прежде всего состояние Афганистана, куда трансплантировали ИГИЛ.

Применительно к гонке вооружений, в 2017 году произошло крупное сокращение наших расходов на оборону. У США далеко не те возможности в ней участвовать (несмотря на риторику Трампа), что были у Рейгана 35 лет назад: в долларах того времени, по мнению экспертов, к нынешним 700 млрд.долл. недостает 500 млрд плюс огромный госдолг (свыше 100% ВВП, в него уже вкладываются в основном европейские пенсионные фонды) и совокупный дефицит федерального бюджета и текущего счета платежного баланса порядка 6% ВВП, или свыше 1трлн долл., который требует в том числе внешнего финансирования и имеет тенденцию к росту. Расходы по обслуживанию госдолга в 2018 г. перешагнули отметку в эти самые 500 млрд. За 35 лет денежная база в США возросла в 8,5 раз, а покупательная способность доллара упала в 3 раза. Оборонный бюджет Китая, который в декабре успешно испытал С-400 на предельную дальность против боеголовки баллистической ракеты, уже превышает по паритету покупательной способности американский за вычетом расходов на содержание личного состава. И это при том, что предстоит решать проблему госдолга США, чтобы поддерживать военные расходы на нынешнем уровне. Как утверждает в своей книге по истории института долга «И оставь нам долги наши» (… and forgive them their debts) Майкл Хадсон, в 2017 г. задолженность США, стран еврозоны, Японии и Китая росла в разы быстрее, чем их ВВП.

В дополнение ко всему, уже ни у кого нет сомнений в том, что все сбивается и все топится, что не будет времени на сосредоточение сил и средств для наземного вторжения. Остается риторика о возможной войне в Европе. Да и куда гнаться, если, как сообщают СМИ, врио министра обороны П. Шанахан нецензурно выражался по адресу проекта F-35 (затраты на него составили 1,3 трлн долл.) на совещаниях в Пентагоне? Это не единственные «плохие новости»: авианосные группы уязвимы, их авиакрылья имеют недостаточный радиус действия, вся военная электроника неадекватна современным требованиям, включая фактор РЭБ, Россия и Китай лидируют в гиперзвуке, спутники сбиваются и выводятся из строя с земли и т.д.

Инциденты возможны, но они случаются, а реагирующей стороне надо действовать уже намеренно, что по определению является качественной эскалацией. Это побуждает к пущей осторожности в рамках военной активности вдоль нашей западной границы. США не собираются уходить из Эт-Танфа на западе Сирии (уж не сирийский ли Гуантанамо?), что также повышает заинтересованность американских военных в беспроблемности с нами по военной линии. Да и в целом имеются все основания избегать сверки с реальностью для поддержания мифологии всесилия.

Можно заключить, что никакая массированная гонка вооружений миру не грозит. Ее трехсторонний характер — дополнительная тому гарантия. Поэтому она и будет сравнительно малозатратной и на уровне технологичной эзотерики. Кибербезопасность и искусственный интеллект, информационное противоборство и космос уже стали направлениями такого соревнования. Осталось только признать, что здесь нет сейчас и не может быть в принципе выигравших и проигравших, и договариваться о мерах контроля и сдержанности на взаимной основе в трехстороннем формате. Это и могло бы стать предметом борьбы за мир, хотя и само существование ядерного оружия продолжает таить угрозу миру: жить в его тени — не то же, что «под сенью девушек в цвету».

Закат постмодерна?

Владимир Нелидов:
РСМД представил глобальный прогноз на 2019-2024 гг. в Библиотеке им. Ф.М. Достоевского

В чем проблема западных элит в пост-холодную войну, а значит, и часть нашей проблемы? Думали, что прошлое будет продолжаться, но уже без СССР. Не поняли, что трагический опыт XX века и глубже в историю поставил вопрос о тотальностях вообще, в какие бы одежды ни рядились эти идеологии. Даже благой либерализм мутирует в тотальность. Нацизм, когда коменданты концлагерей на досуге читали Гете, поставил под вопрос всю европейскую культуру, или лучше сказать западную цивилизацию. Немцам как исполнителям этого сугубо западного проекта пришлось покаяться, но он был коллективным — просто вышел из-под контроля элит, позволивших себе эту импровизацию. Расхлебывать последствия пришлось при решающей роли Советского Союза. У Шпенглера пруссак с его социализмом, точнее государством как средством реализации категорических императивов, должен был заступить место мирового/западного гегемона, занятое англосаксом, но история распорядилась иначе. Применительно к сдерживанию России место немца реально занял англосакс, что и продолжается по сей день. И это при том, что дважды Россия в своих различных инкарнациях выступала на стороне англосаксов с их приматом личной свободы. Действительно, деятели российских протофашистских партий приняли в этом проекте участие, но были отвергнуты своей страной — в отличие от украинских национал-радикалов. Внутризападная биполярность сменилась на ту, что мы наблюдали в холодную войну: если раньше Россия занимала подчиненное положение, то теперь оно перешло к немцам.

Из этого следует, что проблема глубже указанных различий, да и советский опыт использовал продукты европейской мысли, только другие. Постмодернизм ставит проблему глубже и шире: она в фашизоидном менталитете, коренящемся в антропоцентризме (человекобожестве, по Достоевскому) и метафизике присутствия. Фашизм предстает как гегельянство (апофеоз тотального модерна), взятое государством на вооружение. Отсюда деантропологизация и устранение субъекта через письменный язык/тексты, разъятие тотальности через деконструкцию. Поэтому корни не в Ницше, а во всей немецкой классической философии, восходящей — как и опыт англосаксов — к Реформации, которая, по меткому выражению Тютчева, выплеснула с водой ребенка. Плоский мир Ницше и «плоский мир» Томаса Фридмана, наверное, как-то связаны между собой. Первородство по части Реформации стало ключевым пунктом немецкого национализма. 500-летие 95 тезисов Мартина Лютера отмечалось в ФРГ на государственном уровне. Так что западным элитам было естественно проигнорировать проблему, тем более что она ставилась в среде левых интеллектуалов (Рив Гош?), а они всегда были под подозрением, да еще французами, которые, заметим, таким образом взяли реванш над немцами на философском поприще. Если спуститься на грешную землю, то же делают «желтые жилеты», закрывая перспективу унификации социально-экономической политики объединенной Европы по немецкому образцу, что, в свою очередь, обрекает надежды на восстановление франко-германского «мотора» евроинтеграции.

Надо признать, что с точке зрения постмодернизма европроект не имеет будущего. Как и Западный альянс, ЕС в нынешнем виде представляет собой тотальность, только на уровне международных отношений. Его может спасти либо выход на уровень еще большей тотальности/наднациональности, что не просматривается, либо «мягкий» демонтаж (деконструкция?), скажем, до общего рынка, что удержало бы/вернуло англичан. Постмодернистская альтернатива — уход в национальные квартиры (суверенизация как фрагментация) с их ремонтом (евроремонтом?, если не расставаться с наработанными европейскими ценностями). Что будет потом, покажет история. Но сама жизнь доказывает, что наше время не терпит тотальности. Британцы поступили мудро, сохранив фунт как гарантию своей свободы и независимости. Если осмотреться из Лютеранского севера с центром в Берлине, то может сложиться ощущение осады на всех фронтах: англосаксы на западе (Брекзит и поддерживающие его американцы), бунтующие восточноевропейцы и страны Средиземноморской периферии, переваривающие опыт греков. Недавняя поездка Меркель в Афины показала, что канцлер живет в мире, который не имеет ничего общего с реальным. Для всех, хотя и по разным причинам, бремя германского порядка вдруг оказалось тяжело.

Если сравнивать положение Китая и Германии визави Америки Трампа, то проще китайцам. Их уже остановить нельзя, да и экономическая масса на их стороне. К тому же Пекин не только утерял пиетет перед американцами, но и никогда не простит им своей веры в их систему, где они неплохо пристроились, которая объясняет стратегический просчет нынешнего китайского руководства, поздно хватившегося по части перестройки модели развития с ориентацией на внутренний спрос. Но и эту задачу они решат самостоятельно. Иначе у немцев. Причем не только зависимость от евро — закамуфлированной марки, дающей Германии несправедливые конкурентные преимущества, по мнению Вашингтона. Это еще и продолжающаяся оккупация англосаксами, фактический запрет на выход из НАТО, элита, застывшая в своей внеисторической невинности, страхе перед историей.

Трудно сомневаться в том, что императив «Карфаген должен быть разрушен!» будет применен Вашингтоном к Берлину. Не потому, что «вспомнят старое»: ничего личного — только бизнес. Тут может пригодиться Россия. Если вернуться к 1913 г., то немцы между сдерживанием России через сотрудничество в ее экономическом подъеме (темпы роста были сопоставимы с лучшими китайскими показателями) и через войну/революцию (справедливо полагали, что войны будет недостаточно) выбрали второе. Сто лет спустя на вещи можно посмотреть иначе, не поддаваясь искушению «ловушкой Фукидида». Кстати, американцы — в русле инерции антироссийской политики и под воздействием эйфории «победы в холодной войне» — выбрали первый вариант в отношении подъема Китая и поступили правильно, но поздно хватились по части наивности своих геополитических ожиданий, которые в любом случае не вписываются в современную реальность.

Чего еще можно ожидать в Евроатлантике? В отличие от Евросоюза НАТО может продолжить свое виртуально-символическое существование под аккомпанемент соответствующих глубокомысленный рассуждений натовцев, блюдущих свой безопасный хлеб с маслом. Наше обнуление с Вашингтоном может достичь абсолюта с разрывом дипотношений по инициативе одной из сторон. Как считает Сергей Караганов, «мы можем сблизиться с США через 5–6 лет, если американцы к тому времени решат свои внутренние проблемы». Словом, обе стороны могут себе позволить эти не-отношения, пока не о чем говорить, а настоящее и будущее будут созидаться дома (вспомним: «нациестроительство начинается дома»). Преимущество «никаких отношений» еще в том, что к Москве не будет никаких просьб и «неприличных предложений» в духе «больших сделок» — обменов Украины на Сирию, Сирии на Иран, шила на мыло и т.д. К счастью, Китай слишком велик, чтобы служить предметом разменов, что не значит, что таких попыток не будет. Украина будет продолжать служить своего рода наживкой антироссийской политики Запада: мы не заглотили ее тогда и не дадим себе увязнуть на Украине в будущем. Поэтому проект уже провален. Позитивное нациестроительство там возможно только в условиях сотрудничества между Западом и Россией.

О российских корнях постмодернизма помимо Достоевского позволяет судить Тютчев, который предвидел, что Россия самим фактом своего существования будет отрицать будущее Запада, то есть его тотальность. Значит, неизбежна конвергенция, каких было немало в XX веке. Малоизвестный факт — участие России в сооружении Статуи Свободы в ознаменование отмены рабства в США и крепостного права в России (уральская медь и сбор средств под патронатом одного из великих князей). Все не так мрачно — надо только уметь ждать. О синтезе (добавим еще один его современный вариант — fusion) писал еще Достоевский, запуская свой Дневник писателя. Кто знает, может, в этом та тайна, которую нам оставил разгадывать Пушкин, о чем Достоевский говорил в своей Пушкинской речи незадолго до смерти: не случайно он особо остановился на Маленьких трагедиях — этом мини-Шекспире, как ярком примере сопряжения русской культуры с лучшими традициями европейской. Тургенев, живя в Европе (его отношение к России — отдельный вопрос), мучился людской неприглядностью, как и его друг Флобер, который, предваряя Джойса, писал: «Непоправимое варварство человечества наполняет меня черной тоской… Я затопил бы человечество под своей рвотой!». Оба увлекались Шопенгауэром. Фет его даже переводил.

Собственно, этот пессимизм, доходящий до мизантропии, в том числе по отношению к читателю (дал себе слово дочитать «Улисса»), движет Джойсом, первым постмодернистом. Только с поправкой на презрение к колонизаторам и колонизированным в собственной стране. Тут мы находим проброс по «Гамлету»: «кровавая бойня пятого акта — предвидение концлагеря» (в романе проходит тема Англо-бурских войн, где симпатии ирландцев были на стороне буров). Буры стали первыми европейцами, испытавшими на себе варварство других европейцев в Новое время. Нельзя также забывать Крымскую войну (нулевую мировую?), Гражданскую войну в США и Франко-прусскую (унижение подавления Коммуны с помощью пруссаков, рассказы Мопассана, картины с пленными французами). Belle époque проходила в тени угрозы новой германской агрессии и потому может объяснять «человеческое ничтожество» во Франции, превратившейся в государство-рантье, где только искусство было в состоянии поддерживать веру в человека. Не потому ли Пруст вынужден — в духе модерна — обретать воображаемую тотальность из реальности фрагментарного мира? Но ведь есть что-то от расизма, если возмущаться только XX веком в Европе, забывая то, что европейцы творили в предшествующие века в разных уголках мира по отношению к Другим. Ливерпуль Битлз в свое время был центром «треугольной» работорговли, на доходы от которой было построено немало общественных зданий города.

Джойс не мог простить ирландцам, впавшим в ничтожество за 800 лет колонизации — в этом пафос его отрицания тотальности реальной жизни. Не мог простить церкви, которая предала, не мог простить Парнелла, отвергнутого из викторианского ханжества, усвоенного от англичан. Надо полагать отсюда амурный эпатаж. Сцена мастурбации заставляет вспомнить киников, Диогена Синопского с его «Я — собака» и поисками Человека «днем с огнем». Как и все отсылки к Гомеру, «Улисс» возвещает глубокий кризис европейской цивилизации. Сто лет его художественного осмысления и 50 лет — теоретического не дают оснований удивляться и всему происходившему после окончания холодной войны. Джойс странным образом актуален до сих пор в политике: именно Ольстер, проблема режима его сухопутной границы с Ирландией «не отпускает» Лондон из ЕС, не дает виртуализировать — через «мягкий Брекзит» — выход из европроекта. Тот же Сэлинджер писал о фальши и удушающем конформизме американского общества с позиций в том числе своего военного опыта, который включал все пять основных сражений на Западном фронте и посещение освобожденного концлагеря (после которого он лечился от нервного расстройства в армейском госпитале). Задолго до неографизма Деррида мы находим у него typos, на сохранении которых в печати он решительно настаивал.

Постмодернизм дошел в своем отрицании до голого языка и голого знака, освобожденного от «знающего субъекта», который, как было сказано много ранее, «не ведает, что творит». «В начале было Слово»: не будем продолжать цитату, чтобы не уйти со светской почвы. Тютчев пошел дальше: «Мысль изреченная есть ложь». Язык спасал в нашей истории. Он упорно и, значит, неспроста не приемлет потребительскую рекламу, которая режет ухо: почему бы не давать ее на телевидении на английском? Эта аллергия, несказываемость — не о гибкости и пластичности русского языка, а о культуре. Постмодернизм отрицает, но отрицает то, что на протяжении двух веков отрицало идеалы Просвещения. Чем дальше от XVIII века, тем больше варварства в высокоцивилизованных условиях жизни (Шпенглер). Пример дает контраст между Венским конгрессом и Версалем, между тем, как обошлись с побежденной Францией и с побежденной Германией, а после холодной войны Запад вообще счел ненужным какое бы то ни было формальное урегулирование с участием России.

Окончание холодной войны вскрыло универсальное значение Оруэлла с его корытом и новоязом, одними равнее других. Со временем под сомнением оказались любые «великие замыслы», «большие стратегии» и тому подобные упражнения в самовозвеличивании. В них продолжалось омертвение жизни (living dead). Доктрина Вулфовица в 1992 году и его дырявые носки, его любовница 15 лет спустя (когда он возглавлял Всемирный банк). Пустопорожняя Хиллари. «Измельчал» не просто человек, леонтьевское «вторичное упрощение» выставило на показ элиты. На этом фоне личность Трампа обретает чуть ли не масштабы Улисса. Империи еще поддерживали в общественном сознании какую-то связь с XVIII веком, но когда они рухнули, героику уже XX века обеспечивали войны и революции и связанные с ними метанарративы, что достигалось ценой свободы. После 1989 г. в повестку дня западных элит встал вопрос о псевдогероике — ее и обеспечивала антироссийская политика (советская Целина, БАМ?), благо отчуждение России было вполне предсказуемым.

Все псевдоимперское стало походить на комедию дель арте, но с кровавыми последствиями, включая войну в Ираке и терроризм, где «глобализация столкнулась сама с собой». Этот диссонанс не мог не провоцировать постмодернистскую мысль, которая, конечно, имеет своих критиков и свои переборы и издержки. Но нетрудно понять желание окончательно (хотя ничто не окончательно!) разрушить основание человеческой несвободы у ее истоков — на уровне мышления: «Не пропадет их скорбный труд И дум высокое стремленье»? Может случиться и так, что придет крамольное осознание того, что все их разъятия/расщепления подтверждают подлинное христианское понимание свободы, как его утверждал в своей «христоцентричной апологетике» Достоевский (по Роуэну Уильямсу, бывшему архиепископу Кентерберийскому), которая никак не детерминирует человека, а детерминирует его все остальное.

Постмодернизм, безусловно, обречен на свое отрицание. Синтез — лишь догадка, и опережать события нет смысла. А пока приходится ожидать комплексной развязки всего клубка разноплановых конфликтов и противоречий, накопившихся за столетия, если не тысячелетия. Тут и тотальность/тоталитарность рынка, его хаос, в котором мы уже давно живем — в отличие от предполагаемого многополярного, которым запугивают. Врожденное противоречие между предпринимательским риском, а это тот же хаос, и порядком. И Питирим Сорокин, предсказавший конец потребительского социокультурного уклада по обе стороны идеологической конфронтации. Врожденное свойство рынка работать в пользу инвестиционных классов и на усиление неравенства (35 лет после 1945 г. стали исключением из этого правила). И кондратьевские циклы, и ветхозаветные юбилеи (долговое рабство Греции?), и когда и как американцы простят всем свои долги. И гонка вооружений в ее различных измерениях, и военный бюджет США, его связь с госдолгом, с задолженностью, накопившейся в системе то ли с VIII века, то ли за весь послевоенный период или после отмены золотого стандарта в 1971 году. Сакрализация процента и долга в том, что Бердяев называет историческим христианством. Цикличное ли время или линейное? Вся послевоенная стратегическая культура США, место которой в корзине для мусора. Вопрос в том, как долго может поддерживаться виртуальная реальность не-кризиса в изношенной до дыр системе.

Все это и многое другое находится в разной степени отрицания в самой жизни, прежде всего на Западе. Запад породил — Запад и отрицает. Ни много ни мало подводится итог развитию европейской цивилизации. Туман рассеивается и с ним уходит постмодерн. Ситуация еще больше прояснится после президентских выборов в США 2020 года и серии очередных выборов в Западной Европе, включая Францию и Германию: «ждать Годо» долго не придется. Это полезно сознавать и нам в России, хотя бы для того, чтобы знать, во что мы «вляпались» на Западе, будь то капитализм или его политическая/внешнеполитическая культура, и что без нас, как это было не раз в истории, ничего не получится. Вопрос еще в том, что навязанное нам Западом противостояние не могло не искажать наше внутреннее развитие. Трезвая оценка происходящего на Западе и в мировом развитии/политике поможет избежать ненужных переборов в нашей реакции, чего бы это ни касалось. Инстинкты электората на Западе идут в направлении наших идей деидеологизации и прагматизма, сетевой (и даже кружевной) дипломатии, а не войны, не выдуманных под себя правил, а норм международного права, переписывать которые нет нужды. Это неплохо знать и тем, кто тоскует по идеологии. Наконец, оказывается, что на нашей стороне постмодернизм, к которому мы тоже причастны, в том числе исторически и в плане культуры, включая пьесы Чехова и его «рассказы ни о чем».

В заключение хотел бы поблагодарить Д.С. Хаустова за его Лекции по философии постмодерна, которые весьма кстати вышли в издательстве «РИПОЛ классик» в 2018 году. Его мысли и цитаты, в том числе скрытые, разбросаны по тексту. Без этого мне было бы трудно решать задачу анализа текущего момента в глобальной политике через призму категорий постмодернизма, что мне показалось плодотворным и в духе времени.