Мемуары, написанные кровью

Военные мемуары представляют собой один из важнейших исторических источников. Советские мемуары – источник не только редкий, но и требующий глубокой научной критики, сравнения и анализа, поскольку испытал на себе сильнейшее воздействие нескольких эпох. Они менялись от последнего сталинского десятилетия и оттепели до перестройки и постперестройки. Можно ли найти в них человека, человеческое или хотя бы его следы?

Военные мемуары представляют собой один из важнейших исторических источников. Советские мемуары – источник не только редкий, но и требующий глубокой научной критики, сравнения и анализа, поскольку испытал на себе сильнейшее воздействие нескольких эпох. Они менялись от последнего сталинского десятилетия и оттепели до перестройки и постперестройки. Можно ли найти в них человека, человеческое или хотя бы его следы?

Прошлое – крепкая субстанция, оно не слишком охотно отдает своих мертвецов. Так и остаются они за пеленой туманов, в прозрачной темноте болот, в призрачном шуршании листьев. Как будто таинственный морок мешает нам разглядеть правду, которую знали и видели те, кто уже не вернется. Хотя они возвращаются. Опытные поисковики рассказывают, что на местах крупных боев Великой Отечественной войны земля до сих пор выталкивает останки убитых солдат. Давно распаханные поля, густые леса, не раз прокопанные и просеянные поисковиками, уже семь десятилетий снова и снова отдают останки бойцов.

Так хочется услышать то, что они могли бы рассказать, но они молчат. Долгое время молчали и оставшиеся в живых. Этому было множество причин. Психологическая травма, пережитая участниками кровавых боев, требовала забыться. Каждый боец имел длинный список кровавых и драматических сюжетов своей фронтовой биографии, и поэтому, как писал Николай Никулин: «Сразу после войны правду писать было нельзя, потом она забывалась, и участники сражений уходили в небытие. Оставалась одна романтика, и новые поколения начинали все сначала… Те же из них, кто еще жив, молчат, сломленные».

В то время сложно было говорить о том, что чувствуешь, своими словами, не опасаясь за свою судьбу. Поэтому функцию проговаривания взяла на себя литература. В 1946 г. появилась удивительная по простоте, правдивости и силе повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». В ней было много весьма острых сюжетов – о штрафниках, отступлении, огромных потерях, сомневающихся солдатах. Интересно, что она была напечатана журналом «Знамя» без особых редакторских правок и уже через год получила Сталинскую премию по личному указанию вождя. Позволю себе сделать предположение, что повесть привлекла Иосифа Сталина по той же причине, по которой он любил пьесу Михаила Булгакова «Дни Турбиных». В обоих случаях на переднем плане хаос, отступление, гибель империи. Но в пьесе М. Булгакова нет воли к борьбе и сопротивлению, а в повести В. Некрасова она есть.

Таких книг было немного, а мемуаров почти не было, если же они и появлялись, то тщательным образом выверенные. Особняком стояла книга И. Сталина «О Великой Отечественной войне Советского Союза» (1946 г.). Она стала своеобразным продолжением «Краткого курса истории ВКП(б)» (1938 г.), но имела документальную основу, вобрав в себя интервью, статьи, выступления, приказы и обращения вождя к советскому народу и иностранным журналистам. Страна замерла в оцепенении. У И. Сталина было своеобразное отношение к той войне и Победе. Долгое время день 9 мая даже не был выходным.

Виктор Некрасов «В окопах Сталинграда»

Оттепель: в поисках маленького человека

Настоящий вал мемуарной литературы и военной прозы обрушился на страну в период оттепели – во второй половине 1950-х и в 1960-е годы. Именно в это время появляются «Живые и мертвые» Константина Симонова, «Василий Теркин» Александра Твардовского, книги Григория Бакланова, Василя Быкова и др. Удивительно, но даже рассказ Михаила Шолохова «Судьба человека» был написан и увидел свет только в 1957 г. Людям хотелось простого человеческого счастья. И поэтому, наверное, это ощущение наиболее точно передано во вполне документальном по своей сути рассказе, который завершается проникновенными словами: «Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы... Что-то ждет их впереди? И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина». Сказать о Родине, конечно, было необходимо, хотя эта книга, прежде всего, о человеке и его жизни. Она, как и многие проникновенные книги, повествует о человеческом одиночестве, которое пытаются преодолеть бывший солдат Андрей Соколов и мальчик Ванюшка. Интересно и то, что в рассказе выводится положительный образ бывшего военнопленного. А ведь совсем недавно пленных в Советском Союзе не было, были только предатели.

Хочется отметить, что в этом рассказе проявилась одна черта, характерная для советских мемуаристов и писателей, говоривших о войне. Они зачастую словно извиняются за свои мысли, чувства, за то, что обратились к непростой теме. Так, М. Шолохов помещает в начале своего рассказа посвящение: «Евгении Григорьевне Левицкой, члену КПСС с 1903 года». Возможно, здесь была какая-то личная история, но зачем тогда говорить о членстве в партии с 1903 г.? Наверняка для того, чтобы показать: автор этого очень личного и далекого от идеологии рассказа Советской власти не враг.

Таким образом, русская литература вновь оказалась среди пионеров осмысления исторического прошлого. За ней последовали мемуары.

Большими тиражами выходили воспоминания знаменитых полководцев – Георгия Жукова, Александра Василевского, Ивана Конева, Константина Рокоссовского и др. Читатель видел события их глазами, причем параллельно еще и глазами цензора Главлита и редактора этих мемуаров. Опубликовать книгу в то время было не так просто, как сейчас, особенно если за дело брался полководец. К нему прикрепляли журналиста, а иногда историка и не одного. Рассказанный или написанный им материал подвергался тщательной правке в Институте военной истории и в «Воениздате».

Михаил Шолохов «Судьба человека»

Сформировался своеобразный советский мемуарный стиль, весьма близкий к канонам социалистического реализма. Находившийся в центре внимания мемуариста советский солдат или офицер должен был быть исключительно положительным персонажем. Важной составляющей соцреализма стал «принцип бесконфликтности» – среди советских людей не могло быть отрицательных героев, а борьба велась между хорошим, но заблуждающимся, и лучшим. Жестокими, жадными, циничными могли выглядеть только представители противника. Бесспорно положительной представлялась роль КПСС. Коммунистическая идеология говорила о том, что народные массы – творцы истории. В таких условиях маленький человек с его чувствами терялся на фоне армий, фронтов и командующих этими фронтами. Полководцы и их таланты были вне подозрений, поэтому вопрос о цене Победы долгое время старались обходить стороной. Сорок лет потребовалось, чтобы признать цифру в 26,6 млн человек. При И. Сталине признавали только 8 млн, а в годы оттепели озвучили цифру 20 млн [1].

Первая большая волна воспоминаний «пришла» к читателю на фоне подготовки к двадцатилетию Победы в 1965 г. Именно с этого года отсчитывается формирование современного культа Победы. 9 мая был объявлен нерабочим днем, страна обрела могилу неизвестного солдата, было учреждено звание «Город-герой», проведены парад и множество торжественных мероприятий. Появились лейтенантская проза с ее вниманием к маленькому человеку на фронте и лейтенантские мемуары. Последние были даже менее свободны, чем проза, поскольку неизбежно проходили через более жесткую редактуру «Воениздата» и жернова цензуры.

Не так просто было пробиться человеческому сквозь железный занавес советского Главлита. Интересно, что даже генерал от литературы К. Симонов долгое время не мог опубликовать свои дневники. Первая часть под названием «100 суток войны» была готова в 1968 г. Сын К. Симонова Алексей вспоминает: «…есть эти рецензии, которые были тогда написаны, есть рецензия ПУР, есть рецензия ЦК, военного отдела ЦК. Там все черным по белому написано, значит, зачем нам эта драматическая и совершенно, как говорится, совершенно не та война, которая нам нужна. И отец надолго замолчал».

Тем не менее записи К. Симонова, хотя и не в полном объеме, начали выходить с конца 1970-х годов. В «Дневнике писателя» ему удалось показать сложный и труднообъяснимый период катастрофического отступления 1941 г. Официальная историография была скупа в объяснениях: «вероломное нападение агрессора», «эффект сжимающейся пружины» и тому подобные штампы не давали ощущения времени. А ведь это было время перелома, такое интересное для детей оттепели, переживших шокирующий слом мировосприятия, и такое неясное для детей застоя, совершенно не представлявших, что их привычный мир может в одночасье рухнуть.

Светлана Алексиевич «У войны не женское
лицо»

Историки рассказывают о масштабной акции, предпринятой в 1975 г. к тридцатилетию Победы, – было решено собрать воспоминания всех оставшихся в живых ветеранов войны. Провели множество интервью, собрали огромный материал [2], но неожиданно выяснилось, что большинство этих рассказов показывают совершенно не ту войну, которую было принято описывать. Гигантская работа историков вновь оказалась невостребованной.

«У войны не женское лицо»

Переломная эпоха перестройки и гласности принесла новые открытия. Среди них можно выделить книгу Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо», вышедшую в 1985 г. Привлекательность этой книги не столько в открытии новых сторон войны, сколько в женском взгляде на войну, в обыденности, негероичности ее восприятия. С. Алексиевич интересно и довольно точно определила значение женских воспоминаний: «В оптике есть понятие “светосила” – способность объектива хуже-лучше зафиксировать уловленное изображение. Так вот, женская память о войне самая “светосильная” по напряжению чувств, по боли. Она эмоциональна, она страстна, насыщена подробностями, а именно в подробностях и обретает свою неподкупную силу документ». Хотелось бы отметить, что наиболее богатая по эмоциональному восприятию и палитре чувств книга о женщинах на войне, пожалуй, смогла появиться и пробиться к читателю потому, что эмоциональность в данном случае проявили женщины, которым это «положено» по гендерному статусу. Что чувствовали на войне мужчины – во многом продолжало оставаться за кадром.

Без цензуры

Постсоветская мемуаристика продолжала постепенно открывать человека. Конечно, после исчезновения СССР с его цензурой и агитпропами издание воспоминаний приобрело самые широкие масштабы. Наибольший интерес представляют серии, собранные Артемом Драбкиным: «Я – истребитель!», «Я дрался на Т-34», «Я дрался на Ил-2» и т.д. Но здесь неожиданно проявилась воспитанная десятилетиями самоцензура. Характерен типичный ответ: «Да, это было, но не в моем подразделении».

Дмитрий Лихачев «Воспоминания»

Вышедшие в 1995 г. воспоминания академика Дмитрия Лихачева оставили глубокое впечатление описанием человеческой низости и величия. Применительно к войне наиболее сильные страницы написаны автором о блокаде Ленинграда, которую он пережил. В книге Д. Лихачев предстает не академиком-небожителем, изрекающим нравоучения, как в некоторых отредактированных советских работах для юношества, а спокойным умным собеседником, который много знает и многое видел – от Академии наук до лагерей ГУЛАГа: «Правда о Ленинградской блокаде никогда не будет напечатана. ... Что-то похожее на правду есть в записках заведующего прозекторской больницы Эрисмана, напечатанных в “Звезде” (в 1944 или 1945 г.). Что-то похожее на правду есть и в немногих “закрытых” медицинских статьях о дистрофии».

В начале ХХI века настоящим открытием и броском к свободе стали «Воспоминания о войне» Николая Никулина, вышедшие в 2007 г. Может быть, эта книга осталась бы незамеченной, но она вышла в серии «Хранитель» авторитетного издательства Государственного Эрмитажа с предисловием его директора Михаила Пиотровского. Н. Никулин – человек с достойной биографией. Он не только прошел солдатскими дорогами все четыре года войны, но и окончил в послевоенное время университет, стал всемирно признанным ученым, специалистом по западноевропейской живописи, блестящим лектором и исследователем. Его воспоминания содержат немало неприятной правды о войне, и она тем ценнее, что пережита им лично. По традиции автор извиняется за обращение к острым и болезненным темам, но находит в себе силы наиболее точно описывать то, что видел своими глазами.

Цепкостью, красочностью, вниманием к мелочам воспоминания Н. Никулина схожи с мемуарами такого тонкого и интеллигентного ленинградского ученого, каким был Д. Лихачев. Близки они и «географически». Н. Никулин описывает то, что было на фронте ленинградской блокады. И то, что мы видим его глазами, не менее ужасно. Неудивительно, что мемуары Н. Никулина вызвали ожесточенную полемику, иногда его даже обвиняли в очернительстве. Возможно, я бы тоже усомнился в каких-то деталях описанных автором фантасмагорических картин и явлений, если бы не слышал рассказы других ветеранов и уральских поисковиков, которые уже несколько десятилетий поднимают останки бойцов, в неисчислимом количестве сложивших свои головы под Ленинградом. Н. Никулин же – просто добросовестный летописец той смертельной жатвы, плоды которой мы пожинаем сегодня.

Николай Никулин «Воспоминания о войне»

Приведу лишь небольшой фрагмент из воспоминаний Н. Никулина: «Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании – в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках (“клешах”). Выше – сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше – политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них – тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года. Страшная диаграмма наших “успехов”! ... Мы спешили дальше. И все же мимолетные, страшные картины запечатлелись в сознании навсегда, а в подсознании – еще крепче: я приобрел здесь повторяющийся постоянно сон – горы трупов у железнодорожной насыпи».

Н. Никулин силен и в объяснении психологических особенностей фронтовой жизни. Просто и понятно он рассказывает о том, как люди шли на смерть: «Просто вставали и шли, потому что НАДО! Вежливо выслушивали напутствие политруков – малограмотное переложение дубовых и пустых газетных передовиц – и шли. Вовсе не воодушевленные какими-то идеями или лозунгами, а потому, что НАДО. Так, видимо, ходили умирать и предки наши на Куликовом поле либо под Бородином».

Особенность воспоминаний заключается также в попытке автора найти ответ на вопрос, кто виноват в тех неисчислимых страданиях, которые пережил наш народ в той войне. Выводы получаются неутешительные. Н. Никулина не устраивает привычная и очень удобная схема, согласно которой во всем виноват вероломный Гитлер: «Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое предательство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они не достигли бы того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат. Я видел это в Погостье, а это, как оказалось, было везде. ... Бедные, бедные русские мужики! Они оказались между жерновами исторической мельницы, между двумя геноцидами. С одной стороны их уничтожал Сталин, загоняя пулями в социализм, а теперь, в 1941–1945, Гитлер убивал мириады ни в чем не повинных людей. Так ковалась Победа, так уничтожалась русская нация, прежде всего душа ее. Смогут ли жить потомки тех, кто остался? И вообще, что будет с Россией?».

70 лет Победы. Как воспринимают
День Победы за рубежом. Проект РСМД

Эти строки написаны в теперь уже далеком 1975 г., но мы продолжаем искать ответы на вопросы, какой будет Россия, как узнать и сохранить правду о ее истории и как жить дальше с этой правдой.

В наше время искать и писать правду об этой войне по-прежнему непросто. И дело не только в том, что остается все меньше ветеранов, но и в том, что Война и Победа сами по себе приобретают не столько абстрактный научный интерес, сколько интерес политический.

День Победы – де-факто основной государственный праздник современной России. Победа в Великой Отечественной войне продолжает оставаться столпом государственной идеологии. В Советском Союзе таких столпов было несколько – Великая Октябрьская социалистическая революция, победа в Гражданской войне (она, хотя и писалась с маленькой буквы, значение имела большое), социалистический интернационализм, подкреплявшийся ежегодным празднованием 1 мая.

Сегодня вся эта нагрузка легла на одну пышную и массивную колонну. Попытка раскачивать и перестраивать ее чревата непредсказуемыми последствиями.

1. Письмо Председателя Совета Министров СССР Н.С. Хрущева премьер-министру Швеции Т. Эрландеру (5 ноября 1961 г.) // Международная жизнь. 1961. № 12. С. 8.

2. Беседа с доктором исторических наук Г.Н. Шапошниковым 15 мая 2015 г. Архив автора.