Распечатать
Оценить статью
(Нет голосов)
 (0 голосов)
Поделиться статьей
Елена Алексеенкова

К.полит.н., ведущий научный сотрудник, руководитель Центра итальянских исследований Отдела Черноморско-Средиземноморских исследований Института Европы РАН, эксперт РСМД

Резкое обострение отношений России и Запада, вызванное кризисом в Украине, у многих экспертов-международников вызвало чувство дежавю – ощущение, что мир вернулся в эпоху холодной войны, а последних тридцати лет в отношениях России, Европы и США как не бывало. Россию сравнивают с наиболее экстремистскими и непредсказуемыми квази-государственными образованиями типа «Исламское государство», с нацистским режимом Германии и даже с лихорадкой Эбола. Россия признает, что современная мировая система все больше напоминает «игру без правил», и возлагает ответственность за эскалацию конфликтов и разрастание глобального хаоса на Запад. Можно ли каким-то образом восстановить утраченное доверие?

Резкое обострение отношений России и Запада, вызванное кризисом в Украине, у многих экспертов-международников вызвало чувство дежавю – ощущение, что мир вернулся в эпоху холодной войны, а последних тридцати лет в отношениях России, Европы и США как не бывало. Россию сравнивают с наиболее экстремистскими и непредсказуемыми квази-государственными образованиями типа «Исламское государство» [1], с нацистским режимом Германии [2] и даже с лихорадкой Эбола. Россия признает, что современная мировая система все больше напоминает «игру без правил», и возлагает ответственность за эскалацию конфликтов и разрастание глобального хаоса на Запад [3]. Развитие международного дискурса в данном направлении неизбежно заставляет задуматься об ответе на вопрос о том, как стал возможен столь глубокий кризис доверия в отношениях сторон и было ли это доверие вообще? На каких основаниях может формироваться доверие между государствами в современном мире? Можно ли каким-то образом восстановить утраченное доверие?

I. Проблема доверия в международных отношениях

Понятие доверия

Прежде чем анализировать современное состояние отношений России с Западом, целесообразно определиться с тем, что представляет собой доверие и какова его роль в международных отношениях.

Доверие в психологическом смысле слова является состоянием, когда один партнер имеет позитивные ожидания относительно мотивов и намерений своего контрагента и верит, что поведение контрагента не будет направленно на причинение ему вреда (behave in non-harmful way) [4]. В условиях неизбежной асимметрии информации (а ни один актор никогда не владеет всей полнотой информации о мотивах, намерениях и интересах контрагента) и анархичности международных отношений в целом, доверие является важным инструментом снижения неопределенности, необходимым для формирования «правил игры», т.е. основных институтов международной системы, снижающих риски и неопределенность.

Отношения доверия между двумя сторонами возникают, когда существует взаимное добровольное решение стать более уязвимым (vulnerable) друг для друга или, по крайней мере, не предпринимать никаких действий для повышения порога уязвимости. Таким образом стороны рискуют и тем самым сообщают друг другу о том, что им можно доверять, они не имеют никаких агрессивных и скрытых намерений. То есть в отношениях доверия ключевым является принятие решения доверять [5]. Демонстрация уязвимости является чрезвычайно важным этапом, поскольку сам факт того, что ты рискуешь и это не влечет за собой никаких негативных последствий и действий со стороны контрагента, укрепляет уверенность в том, что контрагенту можно доверять, т.е. укрепляет доверие.

Препятствия для формирования доверия

Доверие не является имманентной характеристикой отношений между двумя государствами. Изначально государства не доверяют друг другу и конкурируют за одни и те же ограниченные ресурсы (территория, исчерпаемые природные ресурсы, контроль за населением и т.д.). Однако состояние перманентной конкуренции, конфронтации или даже войны привело бы к неизбежному истощению ресурсов, следствием чего является стремление к поиску оптимального способа общежития. Для мирного добрососедства необходим определенный уровень доверия, позволяющий избежать постоянного страха и наращивания вооружений для устрашения соседа. Однако есть ряд существенных препятствий, затрудняющих процесс формирования взаимного доверия. Устранение данных препятствий является первым и необходимым условием для принятия решения доверять.

Первым и, пожалуй, самым главным препятствием является онтологическое недоверие. Причина его — общая категоризация контрагента в континууме «свой» — «чужой». Как правило, основой для подобной категоризации является этничность, национальность, идеология, религиозная принадлежность контрагента, историческая память о накопленном опыте взаимодействия, принадлежность к какому-либо блоку или союзу и пр. Соответственно, чем ближе контрагент оказывается к категории «чужой» в рамках данного континуума, тем больше усилий необходимо приложить для формирования к нему доверия. Известный исследователь политического поведения Оле Холсти назвал данный феномен «модель присущей недобропорядочности» (“an inherent bad faith model”) [6], когда от контрагента заведомо (по сути, еще до начала взаимодействия) ожидают неблагоприятного поведения.

Дилемма безопасности [7], являющаяся вторым по значимости препятствием для формирования доверия, происходит из асимметрии информации. Государства не владеют всей информацией о намерениях контрагента, вследствие чего возникают затруднения в интерпретации его действий – носят ли они лишь оборонительный или агрессивный характер (в данном контексте очень показательным является дискурс России и Запада вокруг систем ПРО в Европе). В то время как один актор позиционирует свои действия как стремление обеспечить безопасность и обороноспособность, другой воспринимает эти усилия как подготовку к агрессии. Здесь дополнительным усложняющим моментом является фактор смены поколений политических лидеров: даже если действующий руководитель государства гарантировал, что данный инструмент (оружие, ПРО, флот и пр.) не будет использовано против партнера, то где гарантия, что будущий политический лидер не изменит своей позиции [8]?

Поведенческая спираль [9]. Для нашего контрагента важно не то, какими мы хотели бы казаться и какими мы кажемся сами себе, но то, как он нас воспринимает. И если он воспринимает наши оборонительные действия как наступательные и агрессивные, то, вероятно, и его ответ на наши действия, покажется, нам агрессивным. Таким образом закручивается поведенческая спираль, в основу которой закладывается несоответствие истинного посыла и его восприятия контрагентом.

Двойственный символизм [10]. Продолжением поведенческой спирали является и неоднозначность символических действий. Интерпретация смыслов сама по себе задача нетривиальная, а в условиях отсутствия доверия каждое действие контрагента рискует быть воспринятым как угроза, хотя на самом деле таковой не является. Поэтому так важен символический аспект коммуникации: символ должен быть таким, чтобы он максимально верно передавал истинный смысл действия или ситуации. Примеров сложностей с интерпретацией в современных международных отношениях большое множество. Так, ярким примером стало пересечение некоторыми российскими военными границы России и Украины в сентябре 2014 года, а также доставка гуманитарного груза жителям Восточной Украины, что было воспринято Западом как вторжение в границы суверенного государства, в то время как российская сторона отрицала какую-либо агрессивную подоплеку своих действий. Другим примером является ситуация с ядерной программой Ирана. С точки зрения Ирана, в стране развивают исключительно «мирный» атом, в то время как с точки зрения его основного оппонента – США – любые усилия Ирана в данном направлении воспринимаются как стремление Ирана к освоению технологии производства атомной бомбы.

Уровни доверия

Для анализа функционирования доверия в межгосударственных отношениях важно понимать, на каких уровнях возможно формирование доверия. Ответ на этот вопрос необходим, поскольку слишком высокий уровень абстракции (в частности, ответ на вопрос: доверяет ли государство А государству Б?), как правило, довольно сложен и слабофункционален и чаще всего отражает степень доверия на уровне политического руководства государств.

Между тем представляется, что можно выделить как минимум три уровня доверия:

Межличностное доверие – “personalized trust” – доверие на уровне конкретных лиц (как внутри элит, так и на уровне семьи, малой группы, социальной сети и пр.).

Наличие межличностного доверия между главами государств и представителями элит двух государств, безусловно, имеет большое значение для формирования отношений между государствами, которые они представляют. Так, например, Михаил Горбачев в своих мемуарах подчеркивал хорошие личные отношения с Рональдом Рейганом, которые помогли положить конец Холодной войне. Можно вспомнить также «друга» Бориса Ельцина – президента США Билла Клинтона – и особые отношения между Москвой и Вашингтоном в 1990-е гг. Внутриэлитное доверие чрезвычайно важно, поскольку именно руководители в конечном итоге отвечают за принятие решения доверять и именно они играют большую роль в формировании международного нарратива и дискурса, в котором будут господствовать доверие либо недоверие.

Наличие межличностного доверия на микроуровне (на уровне семьи, малых социальных групп и социальных сетей) между представителями двух государств также имеет большое значение и для формирования доверия между государствами. Как правило, это доверие формируется в результате общности культуры, истории, высокого уровня миграции, наличия трансграничного бизнеса, налаженной коммуникации и т.д. Так, например, высокий уровень доверия на микроуровне вплоть до недавнего времени наблюдался между жителями восточной Украины и России, плотные социальные сети существовали между постсоветскими обществами России и Прибалтики и др., высокий уровень доверия сформировался внутри Евросоюза.

Необходимо отметить, что доверие на микроуровне формируется довольно длительно и в основном на основании многочисленных повседневных практик взаимодействия. Поэтому даже многократные заявления о доверии между государствами на высшем уровне не будут способствовать налаживанию добрососедских отношений и партнерства между обществами, если на уровне самих обществ отсутствуют трансграничные социальные сети и позитивные практики взаимодействия, а общества воспринимают друг друга враждебно.

Всеобщее доверие – “generalized trust” – доверие на уровне гражданского общества и бизнес-сообщества в целом (воспринимают ли общество государства-контрагента как в целом враждебное или в целом дружественное).

Всеобщее доверие существует, когда жители одного государства не воспринимают жителей другого враждебно, между обществами нет радикальных различий в идеологии, нет непримиримых религиозных противоречий, нет территориальных споров и борьбы за идентичность, в коллективной исторической памяти союзнические отношения преобладают над соперничающими и открыто враждебными и пр. Как правило, воплощением такого восприятия становятся довольно плотные торговые отношения, развит трансграничный бизнес, плотно взаимодействуют и гражданские общества двух государств. Всеобщее доверие касается также и отношений бизнеса: считается ли страна благоприятной для ведения бизнеса, комфортный ли там инвестиционный климат, высоки ли политические риски, нет ли социокультурных барьеров для ведения бизнеса и пр.

Институциональное доверие – “institutionalized trust” – доверие к институтам государства-контрагента, а также доверие, воплощенное в институтах, созданных совместно или в партнерстве с государством-контрагентом (наднациональные институты, союзы и др. международные структуры).

Доверие к институтам рыночной экономики соседнего государства воплощается, например, в создании зоны свободной торговли, доверие к работе таможенных служб, судебной системы и системы правопорядка – в отмене визового режима и открытии границ, доверие к валютной и финансовой системе – в создании общих финансовых институтов, создании единой валюты и пр. Институциональное доверие воплощается также в виде создания совместных организаций по безопасности, экономических союзов и торговых преференций и прочих форм интеграции.

Институциональное доверие, по сути, является закреплением предыдущих форм доверия (“personalized trust”, “generalized trust”). Доверие, сформированное в процессе длительного взаимодействия социальных сетей гражданского общества и бизнеса, с течением времени закрепляется институционально. Положительная практика, основанная на взаимном доверии, институционализируется. В этом смысле институциональное доверие – это своего рода «высшая форма» доверия.

EPA / SERGEI ILNITSKY / Vostock Photo
Иван Тимофеев:
Из России с тревогой. Письмо
американскому другу

Однако институциональное доверие – это еще и доверие к международным институтам и институтам третьей стороны, будь то международные суды, трибуналы, ООН и пр. (наднациональный уровень). Доверие к международным институтам – это доверие к совместно выработанным правилам игры, следование которым делает поведение партнера предсказуемым. Поэтому консенсусное формирование разделяемых всеми акторами правил поведения на международной арене является важнейшей гарантией стабильности мировой системы. Что касается доверия к третьей стороне, то оно способно компенсировать недоверие между партнерами, возникающее в случае возникновения спора между ними (противоречие по поводу интересов не вызывает разрушения доверия между сторонами, так как они оба доверяют третьей стороне, которая и вынесет вердикт). В этом смысле наличие третьей стороны, которой доверяют оба актора, является чрезвычайно важным инструментом, способствующим формированию доверия между государствами.

Происхождение доверия в теории международных отношений

В условиях анархичности, характерной для международных отношений в целом, доверие играет роль ключевого инструмента снижения неопределенности и способа избегания «войны всех против всех». Минимально необходимый уровень доверия позволяет избежать постоянной гонки вооружений и не ожидать со дня на день нападения соседнего государства с целью захватить приглянувшуюся часть территории. Каковы условия формирования доверия в трактовке основных теорий международных отношений? Чем, с точки зрения основных теорий МО, обусловлено появление доверия в отношениях между государствами?

В рамках реалистической картины мира (Г. Моргентау, Дж. Кеннан и др.) степень доверия между государствами весьма низкая. Доверие возникает из способности правильно понять интересы партнера, поскольку интересы суть объективная данность, которая движет действиями контрагента и является основой международных отношений. Если удается правильно идентифицировать интересы партнера, то его поведение становится более предсказуемым и степень неопределенности снижается. Контролировать поведение партнера так, чтобы оно не было направлено во вред, помогает фактор превосходства во власти и силе. Кроме того, доверие продуцируется балансом сил и вооружений и системой взаимного сдерживания. До тех пор, пока не нарушен баланс сил и функционирует система сдерживания, можно говорить о предсказуемости поведения партнера. Поскольку баланс сил – состояние весьма хрупкое, то и говорить о системном доверии между контрагентами не приходится – доверие в реализме крайне нестабильно.

В рамках либерального подхода (Дж. Най, Р. Кеохэйн, С. Краснер и др.) доверие возникает в результате взаимозависимости между государствами, формирующейся на разных уровнях взаимодействия (бизнес-сообщества, гражданское общество, элиты). Негативное поведение в отношении партнера неминуемо повлечет убытки и для самого актора, поэтому можно ожидать, что актор будет пытаться избегать причинения вреда партнеру. Именно это и влечет за собой доверие к действиям актора. Кроме того, формированию доверия способствует наличие общих угроз (на региональном и глобальном уровнях). Осознание этого факта будет способствовать преобладанию кооперативного поведения над конфликтным. Взаимозависимость на разных уровнях является механизмом предотвращения девиантного поведения со стороны контрагента и воплощается в увеличении количества интеграционных образований, распространении многовекторной дипломатии и пр. Многочисленные средства коммуникации, развивающиеся внутри данных интеграционных образований, стимулируют процесс переговоров и формирования доверия.

В рамках марксистской, неомарксистской парадигмы, а также с точки зрения мир-системного подхода И. Валлерстайна доверие является довольно скудным ресурсом международных отношений и возникает как результат международного разделения труда и взаимозависимости. Взаимозависимость в данном случае предполагает зависимость слабого от сильного (периферии от центра в концепции И. Валлерстайна), с одной стороны, а с другой – зависимость сильного от слабого, поскольку все-таки существует разделение труда. Однако доверие в этом случае весьма нестабильно. Стабильность доверия возможна в случае достижения состояния справедливости, т.е. отмирания государства и исчезновения эксплуатации на международном уровне.

Цивилизационная парадигма (С. Хантингтон и др.) видит главным основанием доверия на международном уровне – культурно-цивилизационную общность государств. Сходство культурно-религиозного восприятия мира является базовой предпосылкой формирования доверия. Современное развитие ситуации на Ближнем Востоке еще раз подчеркивает, что важную роль данных факторов нельзя не принимать во внимание.

В конструктивистской парадигме (А. Вендт и др.) доверие предстает как результат коллективных ценностей, идей, общей культуры и социальной идентификации. Социальные нормы формируют и изменяют международную политику с течением времени намного существеннее, чем вопросы национальной безопасности. Доверие формируется как результат одинакового восприятия событий, норм и разделяемых ценностей.

Историческая эволюция доверия в международных отношениях

По мере эволюции и исторической трансформации системы международных отношений менялись также те основы, на которых строилось доверие между государствами. Понимание этих изменений поможет проанализировать те механизмы, на которых выстраивается доверие сегодня, и понять, насколько они работают в современных условиях.

Доверие между государствами в довестфальской системе международных отношений формировалось в основном на следующих основаниях. Во-первых, отсутствие явной конкуренции за ресурсы было базовой предпосылкой, делающей формирование доверия возможным в принципе. Во-вторых, религиозная общность являлась одним из основных факторов доверия; иноверцы по определению считались «чужими» и о доверии к ним речи идти не могло. И, в-третьих, межличностное доверие на уровне элит, представленное в основном в форме династических браков и семейных уз, было основным способом гарантировать ненападение соседнего государства.

Доклад РСМД, Атлантического совета и
Европейского сообщества лидеров:
Преодоление разногласий в вопросах
безопасности в 2015 году

После Вестфальского мира 1648 г. произошло ослабление роли религиозных ценностей, внешняя политика государств стала основываться на экономических, династических и геополитических интересах. Вестфальская система провозглашала взаимное признание национальных суверенитетов, равноправие государств и принцип нерушимости границ. В данных условиях появляется представление о балансе сил как основе доверия, подкрепляемом принципом национального суверенитета. Однако поскольку баланс сил – явление довольно хрупкое и неустойчивое, формируемые на его основе межгосударственные союзы и коалиции были гибкими и ситуативными, что отражает в принципе невысокий уровень взаимного доверия (сегодня – «друг», завтра – «враг»). Это хрупкое доверие базировалось на стремлении не позволить другому государству или коалиции аккумулировать силы, значительно превосходящие мощь соперников (по принципу «против кого будем дружить»). Тем не менее в данный период начинается постепенная институционализация доверия – появляется представление о необходимости выполнять подписанные договоры, зарождается международное право. Ж. Боден в «Книге шести государств» вводит понятие суверенитета, Н. Макиавелли в «Государстве» говорит о государственном интересе, Г. Гроций в трактате «О праве войны и мира» закладывает основы будущего международного права.

Версальский мир стал еще одним шагом на пути институционализации доверия, создав более широкую и разветвленную договорно-правовую базу. Однако и она не смогла предотвратить Вторую мировую войну – система, в основе которой лежит национальный интерес и концепция баланса сил, по определению хрупка и неустойчива, если только этот баланс сил не гарантирован неким более устойчивым фактором. Таким фактором и стало ядерное оружие.

Ялтинско-Потсдамская система закрепила биполярное мироустройство, где конкурировали два проекта мирового развития, а остальные державы вынуждены были присоединиться к одному из них. Хотя данная система характеризовалась гонкой вооружений и хрупким балансом сил, тем не менее блоковое противостояние отличалось весьма высокой степенью предсказуемости контрагента и в этом смысле – более высокой степенью доверия – в основном на институциональном уровне (чему способствовало и развитие международных структур, в частности, системы ООН). Во второй половине ХХ века баланс сил стал более стабильным в результате появления ядерного оружия, которое стало своего рода пределом возможного. Гарантированное взаимоуничтожение, как это ни парадоксально, являлось фактором формирования доверия.

Доверие между обществами (“generalized trust”) в данной системе находилось под жестким воздействием идеологии. Понятия «врагов» и «друзей», «своих» и «чужих» четко разделяли мир на те государства, которым можно доверять (государства «своего» блока), и те, кому доверять нельзя. Однако даже поведение тех, «кому доверять нельзя», гарантировалось лидером блока, поэтому тоже было весьма предсказуемо.

В 90-е гг. ХХ века начались эрозия Ялтинско-Потсдамского мирового порядка и постепенный упадок Вестфальской системы международных отношений.

Формирование однополярного мира, начавшееся в 90-е гг. прошлого века, вызвало необходимость поиска новых оснований для формирования доверия на международном уровне. Это повлекло за собой продолжающиеся и по сей день многочисленные попытки создания и институционализации системы взаимозависимости – как на экономическом, так и на идеологическом уровне (примером тому может служить Вашингтонский консенсус, либерализация в увязке с демократизацией и правами человека, формирование либерально-демократической системы ценностей и пр.).

Институционально это выразилось в бурном развитии наднациональных международных структур и интеграционных образований. Обязательства, взятые государством на себя в рамках какой-либо структуры, естественно ограничивают его поведение на международной арене. Интеграция в наднациональные структуры и союзы стала своего рода инструментом, призванным повысить степень предсказуемости поведения акторов, а следовательно, и степень доверия. Экономическая зависимость в сопровождении распространяемой Западом либерально-демократической системы ценностей стали, по сути, играть роль национальных интересов и религии в предшествующие эпохи. Как религия в довестфальский период делила мир на «своих» и «чужих», «друзей» и «врагов», так и идеология, основанная на системе ценностей, в конце ХХ века породила понятия «оси зла» и др. Основной функцией этих инструментов по-прежнему остается формирование круга тех, кому можно доверять, и определение тех, кому доверять нельзя.

Однако унификации мира на основании общих ценностей не получилось. Либерально-демократический мир как общемировой проект не состоялся и «конца истории» пока не видно. По-прежнему существуют религиозные, этнические, идеологические, ценностные линии раскола, проходящие не только между государствами, но даже внутри некоторых государств. Институционализации доверия в виде существующего на сегодняшний день громоздкого корпуса международного права, по большому счету, тоже не получилось: и по сей день существуют и продолжают появляться различные трактовки и интерпретации одних и тех же норм (в частности, острые дискуссии и различные интерпретации вызывают сегодня такие термины как “responsibility to protect”, “humanitarian intervention” и даже столь устоявшиеся понятия, как, например, «национальный суверенитет»).

В итоге международные отношения эпохи постмодерна представляют собой микс национальных интересов, баланса сил (которые никуда не ушли), взаимозависимости (которая местами удалась, местами – нет) и глубинных домодерновых онтологических и ценностных расколов, которые начинают играть все большую роль в современном международном нарративе [11]. Мир постмодерна требует конструктивистских подходов и аналитических инструментов. Ключевым фактором формирования доверия становится выстраивание нарратива и дискурса, идентификация с тем или иным набором норм и ценностей. В то же время в ряде современных обществ по-прежнему актуальна интеграция на основе религии и этничности и именно этот нарратив общества зачастую пытаются транслировать вовне, на международную арену, причем в радикальных и экстремистских формах.

В условиях глобализации информации государство постмодерна оказывается неспособным устоять перед нарративом, формирующимся поверх национальных границ. Современное государство утрачивает монополию на дискурс и интеграцию общества в пределах своих границ. Выстраивание доверия в современных международных отношениях происходит не на уровне государств, а на уровне социальных сетей – на основании общих ценностей и идентичностей, в результате чего мы наблюдаем расколы внутри обществ.

Между государствами, в свою очередь, развивается борьба за сферы интеграции, поскольку интеграция в условиях постмодерна воспринимается как единственный способ институционализации доверия. Доверие к ООН с каждым днем снижается вследствие медлительности и неэффективности принимаемых решений, международные финансовые структуры после кризиса 2008 года тоже утратили значительную часть доверия, G8 и G20 не являются структурами, принимающими решения, и воспринимаются скорее как дискуссионные площадки. В этих условиях наблюдается явное стремление к созданию эффективных региональных интеграционных образований (как в сфере экономики, так и в сфере безопасности и др.), в рамках которых участники ожидают формирования более высокого уровня доверия, чем вовне.

Однако, как уже было отмечено выше, в сетевом постмодернистском мире интеграционные устремления государств отнюдь не всегда совпадают со стремлениями той или иной части общества, которая может быть интегрирована совсем другим дискурсом. Наднациональная интеграция как способ повышения доверия с соседним государством/союзом отнюдь не снимает проблемы внутренней интеграции и внутренних расколов общества, а, напротив, только усугубляет ее. В результате возникает конфликт нарративов и кризис доверия – как внутри общества, так и вовне государства. Именно такую картину мы наблюдаем на протяжении года в Украине.

II. Современный кризис доверия в отношениях России с Западом

Кризис доверия или украинский кризис: что первично?

Украинский кризис серьезнейшим образом отразился на отношениях России и ЕС, России и США [12]. Так, 30 сентября 2014 года Посол Германии в США Петер Виттиг заявил, что политика Путина в отношении Украины разрушила доверие между нашими странами, заставив политиков и бизнесменов чувствовать, что «мы больше не партнеры» [13]. С его точки зрения, решение о включении Крыма в состав России и поддержка сепаратистов на востоке Украины «вернули нас к ситуации в Европе до 1989 года». Однако можно ли сказать, что украинский кризис спровоцировал кризис доверия в отношениях России с Западом? Или же надо переформулировать вопрос: был бы возможен украинский кризис, если бы он не разворачивался на фоне недоверия в отношениях России и ЕС и США?

Совершенно очевидно, что недоверие на онтологическом уровне в отношениях контрагентов присутствовало и до событий 2013 года [14]. Россию никогда не причисляли к кругу «своих», и воспринимали как источник опасности [15]. Россия же всегда заявляла, что не приемлет расширения НАТО на восток и размещения системы ПРО по соседству с российскими границами, что означало, что она воспринимала эти намерения и действия Запада как враждебные. Однако, несмотря на это, господствовавший вплоть до 2013 года официальный дискурс пытался упорно это онтологическое недоверие скрывать за декорациями [16] «партнерства». Сейчас же, по словам известного исследователя В.М. Сергеева, «и у нас, и на Западе украинский кризис был воспринят с облегчением: «Ну наконец-то декорации убраны!» и можно открыто высказывать все, что думаешь.

Сегодня политиками обеих сторон открыто признается конфликт национальных интересов России и США и Европы [17]. Однако выстаиваемый в 1990-е гг. официальный дискурс с обеих сторон пытался этот факт маскировать. В общем-то это было не сложно, поскольку у России в 90-е гг. не было возможности отстаивать свои интересы на международной арене – страна была погружена в решение внутренних проблем. Именно это, как представляется, и позволило Западу развивать «партнерский» дискурс и дискурс о «доверии», который был с энтузиазмом воспринят в России. Используя терминологию реализма, баланс сил после распада СССР качнулся сильно в пользу Запада, а почему бы не «доверять» слабому? Ведь он все равно не представляет серьезной угрозы и, будучи зависимым от финансовых потоков с Запада, демонстрирует вполне предсказуемое поведение. Для российского руководства развитие дискурса в таком ключе было также выгодно, поскольку гарантировало те самые финансовые потоки. Однако когда у России появилась возможность оглянуться по сторонам, то оказалось, что «партнерство» и «доверие» предусматривает практически полное бездействие России на международной арене, а стремление быть самостоятельным актором, имеющее давние и глубоко укорененные социокультурные традиции, никуда не исчезло. В целом, восприятие российским руководством сложившейся международной ситуации хорошо отражают слова В. Путина в ходе выступления в дискуссионном клубе «Валдай» 24 октября 2014 года: «Создалось впечатление, что так называемые "победители" в холодной войне решили "дожать ситуацию", перекроить весь мир исключительно под себя, под свои интересы» [18].

Однако необходимо признать, что отчасти политикам с обеих сторон удалось убедить общественность в том, что действительно партнерские отношения возможны. Любопытно то, что «декорации» 90-х гг. все-таки стимулировали развитие доверия на нижних уровнях – на уровне гражданского общества и бизнеса, чему доказательством служат те многочисленные совместные предприятия, проекты, взаимные инвестиции, которые сегодня в наибольшей степени страдают от экономических санкций. «Снятие» дискурса холодной войны в 1990-е гг. все-таки сыграло позитивную роль для формирования доверия на нижних уровнях, хотя онтологически серьезных трансформаций все-таки, надо признать, не произошло.

На фоне онтологического недоверия украинские события 2013 года, разворачивавшиеся вокруг подписания соглашения об ассоциации с ЕС, были восприняты в России (на уровне официального дискурса) как угроза разрыва экономических связей между Украиной и Россией, вступления Украины в НАТО, при которой НАТО оказалось бы вплотную у российской границы, а также угроза потерять Черноморский флот. В данном случае дилемма безопасности сыграла как фактор, формирующий недоверие. Попытки России вести переговоры с руководством Украины на предмет подписания соглашения об ассоциации, в свою очередь, были восприняты на Западе и в самой Украине как попытка давления и вмешательства во внутренние дела суверенного государства, т.е. символизировали агрессию со стороны России. Таким образом, сначала сработал механизм «двойственного символизма», когда в российском дискурсе между соглашением об ассоциации Украины с ЕС, с одной стороны, и натовскими войсками у российских границ и полным разрывом экономических связей между Украиной и Россией – с другой, был поставлен знак равенства. Соглашение об ассоциации стало своего рода символом агрессивных намерений Запада в отношении России. Далее мы наблюдали классическую картину закручивания поведенческой спирали, когда действия одного актора, с его точки зрения направленные на поддержание своего национального интереса, на сохранение статус-кво в отношениях и не более того (то есть, по сути, оборонительные), были восприняты контрагентом как агрессивные.

Присоединение Крыма к России, воспринятое в категориях дилеммы безопасности, стало для Запада наиболее выраженным символом российской агрессии на международном уровне. После этого, в общем-то, ни у кого уже не возникало сомнений в том, являются ли действия России оборонительными или агрессивными. Далее все российские действия в ходе украинского кризиса воспринимались в русле этой парадигмы, выйти из которой теперь, как представляется, будет чрезвычайно непросто.

Формирующийся официальный дискурс и в России, и на Западе каждый по-своему закрепил разделение на «друзей» и «врагов», «виновных» и «пострадавших». Украинский кризис и его последствия для отношений России с Западом показал, по сути, что в современном мире дискурс оказывается важнее и «действеннее» и взаимозависимости, и даже национальных интересов. Понятно, что глубокий экономический кризис, который неминуемо ожидает и западную, и восточную часть Украины вне зависимости от политических границ, не был ни в интересах России, имевшей плотные экономические связи с Украиной, ни в интересах Европейского союза, заинтересованного в украинском рынке сбыта и рынке труда. Тем не менее, и Россия, и Европейский союз, позволили конфликту дойти до той степени, которая угрожает национальным интересам обеих сторон (и экономика России, и экономика ЕС каждая по-своему терпят ущерб от действующих санкций).

Последствия событий вокруг украинского кризиса для доверия между Россией и Украиной, Россией и Западом оказались весьма деструктивными на всех уровнях.

На институциональном уровне Россия воспринимается как страна, нарушающая международные нормы и договоры, нарушающая основополагающие принципы современного мирового порядка, в основе которых заложено понятие национального суверенитета, территориальной целостности и нерушимости границ. К российским институтам и законодательству доверия нет [19], поскольку считается, что они меняются по воле одного человека. Взаимодействие в рамках международных структур с Россией постепенно сводят до минимума вплоть до исключения, например, из G8.

На уровне «generalized trust» доверие к российскому обществу существенно подорвано [20]. Благодаря информационной политике основных российских СМИ, активно поддерживающих действия руководства страны, большая часть населения России одобряет политику России в отношении Украины и, в частности, присоединение Крыма. Следствием этого стало снижение доверия к российскому обществу в целом. Кроме того, следствием экономических санкций стала также и без того невысокая инвестиционная привлекательность России, повысились риски ведения бизнеса [21], ухудшился инвестиционный климат. Даже экономическая взаимозависимость, о которой так много говорили в контексте отношений России и ЕС в последние годы, оказалась неспособна поддерживать существующий уровень доверия, не устояв под деструктивным натиском господствующего с обеих сторон дискурса.

На уровне межличностного общения нет доверия к лицам, принимающим решения в России, но его, по сути, и не было. А на микроуровне – на уровне конкретных семей, дружеских и родственных социальных сетей – доверие также значительно пострадало.

Таким образом, очевидно, что недоверие на уровне лиц, принимающих решения, и сопровождающий этот процесс официальный дискурс в духе холодной войны, способны в весьма сжатые сроки привести к разрушению доверия и на всех остальных уровнях, где это доверие (пусть даже в зачаточных формах) в течение последних 20-30 лет развилось, – на уровне общества, бизнеса и даже на микроуровне. В то время как обратный процесс отнюдь не так прост и скор. Прочные бизнес-связи, связи на уровне гражданского общества, трансграничные социальные сети, как правило, формируются не одно десятилетие, а институционализация доверия – это еще более длительный и трудоемкий процесс.

Меры по преодолению кризиса доверия

Очевидно, что сегодня России и Западу придется выстраивать доверие с еще более худших позиций, чем в 1989 году. Очевидно также, что для России условия диалога будут более жесткими, чем 30 лет назад, поскольку в 1980-е гг. Россия чужих территорий не присоединяла.

Какие существуют механизмы преодоления недоверия?

В зарубежных международных исследованиях выделяют два ключевых механизма по формированию доверия между противниками. Это метод Чарльза Осгуда [22] — «постепенное взаимное снижение напряженности» (“Graduated Reciprocation in Tension Reduction” — GRIT), и модель «дорогостоящих сигналов» (“costly signal”) Андрю Кидда [23].

Первый механизм заключается в том, что одна из сторон делает первый шаг навстречу контрагенту, сохраняя при этом необходимый уровень национальной безопасности, и неся при этом «ограниченный риск». Если на эту первую уступку последует аналогичная реакция со стороны контрагента, то далее начинает формироваться «спираль доверия» и делается ряд аналогичных шагов навстречу друг другу. Однако этот подход, конечно, во многом зависим от картины мира контрагентов в целом и, в частности, от того, какое место занимает в ней другая сторона — является ли она онтологическим «чужим» и «врагом». Здесь существует опасность того, что этот первый шаг будет воспринят контрагентом как намеренный трюк или уловка, чтобы продемонстрировать якобы слабость. То есть контрагенту заведомо сложно понять, каков уровень «необходимой национальной безопасности» и, соответственно, по достоинству оценить «жест доброй воли» другой стороны.

Второй подход, принимая во внимание недостатки первого, предполагает более радикальные действия: чтобы первый шаг одной из сторон был гарантированно замечен и оценен по достоинству, он должен быть «дорогостоящей уступкой». Однако в этом случае сторона, готовая сделать первый шаг, должна быть готова к серьезному риску, что, как правило, затрудняет принятие такого решения.

Что касается первого подхода, то с точки зрения российского руководства, Россия уже пыталась следовать политике «малых дел», предпринимая попытки наладить гуманитарные коридоры для украинских военных, доставить гуманитарную помощь на Восток Украины, разработать и содействовать принятию плана перемирия и пр. Однако данные попытки были восприняты на Украине и на Западе именно в том ключе, о котором говорилось выше, — как трюк и уловка [24].

Какие «дорогостоящие сигналы» могла бы подать Россия? Один из них вполне очевиден для ЕС и США — это возвращение Крыма Украине, но вряд ли приемлем для руководства России в силу внутриполитических обстоятельств. Отмена санкций Запада в одностороннем порядке вряд ли будет воспринята как «дорогостоящая» уступка, а скорее как слабость и признание уязвимости российской экономики. Со стороны Запада таким «дорогостоящим сигналом» могло бы стать признание Крыма частью Российской Федерации, что категорически неприемлемо для руководства ЕС и США, если следовать логике их дискурса. Другим подобным сигналом могла бы стать отмена антироссийских санкций, но для Запада это, по сути, единственный невоенный инструмент давления. Кроме того, отмена санкций для ЕС и США означала бы слабость перед российской «агрессивной» внешней политикой.

Не преуменьшая значимости обоих подходов к преодолению недоверия, стоит отметить, однако, что прежде всего сторонам, реально беспокоящимся об уровне доверия между ними, было бы полезно проанализировать собственное восприятие контрагента — не является ли он в соответствии с этим восприятием онтологически, априорно виновным? Если ответ на этот вопрос является положительным, то потенциал для формирования доверия вряд ли будет реализован в полной мере до существенного изменения картины мира и места в ней контрагента. Вслед за изменением онтологического статуса контрагента необходимо радикальное изменение дискурса — невозможно и пытаться выстраивать доверие в рамках такого нарратива, в котором контрагент представлен как главная мировая угроза [25]. А именно так сейчас позиционируется Россия в дискурсе США — как актор, целенаправленно дестабилизирующий ситуацию [26] не только на постсоветском пространстве, но и в общемировом масштабе нацеленный на пересмотр международного устройства, сложившегося после Второй мировой войны [27]. В российском дискурсе США также позиционируется как главная дестабилизирующая сила современного мирового порядка, ответственная за эскалацию конфликтов и нарастание хаоса в международной системе [28].

Второй вопрос, который стоило бы задать, — не является ли поведение контрагента и впрямь обусловленным страхом, а вовсе не агрессией? Вслед за этим стоило бы проанализировать свои действия и попытаться понять, что в них могло быть воспринято контрагентом как угроза.

Следующий момент, важность которого сложно переоценить, — это наличие постоянного диалога и работающих каналов коммуникации. В этом смысле совершенно абсурдным выглядят такие методы, как санкции, запрещающие въезд, ужесточение визового режима, отказы в выдаче виз, отмена визитов и срыв переговоров, ликвидация существующих диалоговых площадок, форумов, препятствия для работы бизнеса и пр. Этот метод контрпродуктивен с любой точки зрения, потому что при отсутствии коммуникации невозможно достичь никакого позитивного результата: основной посыл либо будет не услышан вообще, либо будет истолкован неверно.

Исходя из этого, для стимулирования доверия между государствами необходима тактика, ровно противоположная той, которую мы наблюдаем: не закрытие границ, а открытие, не торговые санкции, а облегчение и поощрение бизнес-контактов, не сворачивание совместных проектов/форумов и диалоговых площадок, а создание все большего их количества, не продвижение образа врага в СМИ, а хотя бы подача информации без оценки.

Однако, как мы видим, кризис доверия вовне государства провоцирует рост степени доверия внутри государства. Может быть, именно поэтому о кризисе доверия между государствами так много говорят, но реально так мало делают для его преодоления?

Впервые опубликовано в журнале «Полития»

БИБЛИОГРАФИЯ

Booth K., Wheeler N.J. 2008. The Security Dilemma: Fear, Cooperation and Trust in world Politics. – United Kingdom: Palgrave MacMillan.

Gambetta D. 1988. Can We Trust Trust? // Gambetta D. (ed.) Trust: Making and Breaking Cooperative Relations. – N.Y., Oxford.

Herz J.H. Idealist Internationalism and the Security Dilemma // World Politics, Vol. 2, No. 2 (Jan., 1950), pp. 157-180.

Holsti O. Foreign Policy Formation Viewed Cognitively // Axelrod R. (ed.) Structure of Decision: The Cognitive Maps of Political Elites. – Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1976.

Jervis R. 1976. Perception and Misperception in International Politics. – Princeton: Princeton University Press.

Kydd A. Trust and Mistrust in International Relations. – Princeton: Princeton University Press, 2005.

Notter J. Trust and Conflict Transformation // The Institute for Multi-Track Diplomacy, Occasional Paper Number 5 (April 1995) (http://www.imtd.org/pdfs/OP5.pdf).

Osgood Ch. E. An Alternative To War Or Surrender. – Chicago, Illinois: University of Illinois Press, 1962.

Wheeler N.J. Trust-Building in International Relations // Peace Prints: South Asian Journal Of Peacebuilding, Vol. 4, No.2: Winter 2012.

1. Russia tops ISIS threat, Ebola worst of all? Lavrov puzzled by Obama’s UN speech // Russia today. September 24, 2014 (http://rt.com/news/190392-russia-lavrov-obama-threat-speech/).

2. Обама сравнил российскую агрессию с нацизмом // Украинская правда. 03 сентября 2014 (http://www.pravda.com.ua/rus/news/2014/09/3/7036632/).

3. Заседание Международного дискуссионного клуба «Валдай» // Сайт Президента России. 24 октября 2014 года (http://www.kremlin.ru/news/46860

4. Gambetta D. 1988. Can We Trust Trust? // Gambetta D. (ed.) Trust: Making and Breaking Cooperative Relations. – N.Y., Oxford.

5. Wheeler N.J. Trust-Building in International Relations // Peace Prints: South Asian Journal Of Peacebuilding, Vol. 4, No.2: Winter 2012; Notter J., Trust and Conflict Transformation // The Institute for Multi-Track Diplomacy, Occasional Paper Number 5 (April 1995) (http://www.imtd.org/pdfs/OP5.pdf).

6. Holsti O. Foreign Policy Formation Viewed Cognitively // Axelrod R. (ed.) Structure of Decision: The Cognitive Maps of Political Elites. – Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1976.

7. Booth K., Wheeler N.J. The Security Dilemma: Fear, Cooperation and Trust in world Politics. 2008. – United Kingdom: Palgrave MacMillan.

8. Herz J.H. Idealist Internationalism and the Security Dilemma // World Politics, Vol. 2, No. 2 (Jan., 1950), pp. 157-180.

9. Jervis R. Perception and Misperception in International Politics. – Princeton: Princeton University Press. 1976. P. 66.

10. Booth K., Wheeler N.J. The Security Dilemma: Fear, Cooperation and Trust in world Politics. 2008. – United Kingdom: Palgrave MacMillan.

11. В широком смысле этого слова – как потоке не только слов, но и дел.

12. Lakshmanan I.A.R. Putin Has Destroyed Europe Trust in Russia: German Envoy // Bloomberg, September 30, 2014 (http://www.bloomberg.com/news/2014-09-29/putin-has-destroyed-europe-trust-in-russia-german-envoy.html);

German ambassador to Russian: Trust lost between Berlin and Moscow // European Dialogue, 27/08/2014 (http://www.eurodialogue.eu/German%20Ambassador%20to%20Russian%3A%20Trust%20Lost%20between%20Berlin%20and%20Moscow)

13. Lakshmanan I.A.R. Putin Has Destroyed Europe Trust in Russia: German Envoy // Bloomberg, September 30, 2014 (http://www.bloomberg.com/news/2014-09-29/putin-has-destroyed-europe-trust-in-russia-german-envoy.html)

14. Top 10 Reasons Not to Trust Russia // The Heritage Foundation. Factsheet #71 on Russia and Eurasia. July 29, 2010 (http://www.heritage.org/research/factsheets/top-10-reasons-not-to-trust-russia).

15. Так, например, во время дебатов Обамы и Маккейна в 2008 году модератор спросил кандидатов “является ли Россия под руководством Владимира Путина империей зла как однажды президент Рональд Рейган назвал Советский Союз?”, на что сенатор Обама ответил: «Я думаю, что они следуют поведению зла, и я думаю, что для нас важно понимать, что Россия не Советский Союз, но у них до сих пор присутствуют националистические импульсы, которые, я думаю, очень опасны». В то же время сенатор МакКейн сказал о России: «Я думаю, что с ними можно иметь дело, но они должны понять, что им придется иметь дело с очень жесткой и детерминированной политикой Соединенных Штатов, которые будут защищать свои интересы и интересы других стран» (пер. автора) (Solomon J. McCain, Obama Say Financial Crisis Threatens U.S. Power Overseas // The Wall Street Journal, Updated Oct. 8, 2008 (http://online.wsj.com/articles/SB122343858382114475)).

16. За удачную метафору хотелось бы специально поблагодарить профессора В.М. Сергеева.

17. Лавров: Москва против "примитивных схем" противостояния России и Запада // Российская газета. 13.10.2014 (http://www.rg.ru/2014/10/13/lavrov-site-anons.html).

18. Остановить глобальный хаос. Система глобальной безопасности ослаблена, раздроблена и деформирована. Текст выступления В. Путина перед участниками заседания Международного дискуссионного клуба "Валдай" // Российская газета. 24.10.2014 (http://www.rg.ru/2014/10/24/putin.html).

19. Nocera J. Putin Shows His Hand // The New York Times, Oct. 10, 2014 (http://www.nytimes.com/2014/10/11/opinion/joe-nocera-putin-shows-his-hand.html?smid=fb-share).

20. По итогам общенационального исследования, проведенного в августе 2014 года, немецкие социологи сообщили, что 82% немцев не считают, что России можно доверять, в то время как 70% респондентов высказались за ужесточение экономических санкций против России. Подробнее см.: CNN/ORC POLL. Thursday, September 18 (http://i2.cdn.turner.com/cnn/2014/images/09/18/cnn.ukraine.poll.september.pdf);

Shuster S. Putin’s Loss of German Trust Seals the West’s Isolation of Russia // Time. Nov. 17, 2014 (http://time.com/3590588/putin-merkel-germany-russia/)

21. Freiherr von Fritsch R. Goodwill is the Key to Restoring Confidence // The Moscow Times (http://www.themoscowtimes.com/business/country_supplement/russia_germany/2014/eng/article/507735.html)

22. Osgood Ch. E. An Alternative To War Or Surrender. – Chicago, Illinois: University of Illinois Press, 1962.

23. Kydd A. Trust and Mistrust in International Relations. – Princeton: Princeton University Press, 2005.

24. Botelho G., Isaac L. Russian convoy rolls into Ukraine: 'Humanitarian' aid or 'direct invasion'? // CNN. Edition: International, August 28, 2014 (http://edition.cnn.com/2014/08/22/world/europe/ukraine-crisis/).

25. Rupert J. General Wesley Clark: America’s Global Strategy Begins With Ukraine // Atlantic Council, October 09, 2014 (http://www.atlanticcouncil.org/blogs/new-atlanticist/general-wesley-clark-americas-global-strategy-begins-with-ukraine).

26. Ibid.

27. Garton T. Putin’s Deadly Doctrine // The New York Times, July 18, 2014 (http://www.nytimes.com/2014/07/20/opinion/sunday/protecting-russians-in-ukraine-has-deadly-consequences.html)

28. Так, например, в своем выступлении в ходе Валдайского дискуссионного клуба 24 октября 2014 года В Путин заявил: «Односторонний диктат и навязывание своих собственных шаблонов приносят прямо противоположный результат. Вместо урегулирования конфликтов - эскалация. Вместо суверенных, устойчивых государств - растущее пространство хаоса. Вместо демократии - поддержка весьма сомнительной публики - от откровенных неонацистов до исламистских радикалов». (Выступление В. Путина перед участниками заседания Международного дискуссионного клуба "Валдай", http://www.rg.ru/2014/10/24/putin.html).


Оценить статью
(Нет голосов)
 (0 голосов)
Поделиться статьей

Прошедший опрос

  1. Какие угрозы для окружающей среды, на ваш взгляд, являются наиболее важными для России сегодня? Отметьте не более трех пунктов
    Увеличение количества мусора  
     228 (66.67%)
    Вырубка лесов  
     214 (62.57%)
    Загрязнение воды  
     186 (54.39%)
    Загрязнение воздуха  
     153 (44.74%)
    Проблема захоронения ядерных отходов  
     106 (30.99%)
    Истощение полезных ископаемых  
     90 (26.32%)
    Глобальное потепление  
     83 (24.27%)
    Сокращение биоразнообразия  
     77 (22.51%)
    Звуковое загрязнение  
     25 (7.31%)
Бизнесу
Исследователям
Учащимся