Каждому поколению — своя Стена

«Праздник непослушания» 9 ноября 1989 г. оказался совсем не завершением, но лишь самым началом длительной и мучительной европейской трансформации. Основные бои за единую Европу были еще впереди. За карнавалом, как известно, в Европе всегда следует Великий пост, который мы в своей экзальтации не смогли или не захотели разглядеть.

Наверное, историческая ошибка и вина моего поколения (тех, кому было около тридцати на момент падения Стены, и кому около шестидесяти сейчас) состоит именно в том, что мы — вернее, многие из нас — легкомысленно понадеялись на близость «конца европейской истории», на неодолимую поступь глобализации, на грядущий триумф европейского рационализма. Представители поколения, воспитанного на трудах Фридриха Гегеля, Огюста Конта и Карла Маркса, не могли не быть социальными детерминистами. Мы все знали, что, по Гегелю, «крот истории роет медленно, но роет хорошо». Вот он подрыл основания архаической конструкции, искусственно разделившей великий город и великую страну, и с той же логической неизбежностью история должна была воссоединиться искусственно разделенная европейская цивилизация.

За свой детерминизм и свою самонадеянность наше поколение было наказано. Причем не только в России, но также — пусть и в другой мере, и в других формах — в Польше и Венгрии, в Великобритании и Греции, в тех же восточных землях давно уже объединенной Германии и в других местах нашего континента. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идёт на бой!» — Иоганн Гете в очередной раз посрамил Фридриха Гегеля.

А то, то мы воспринимали, как подробные и точно выверенные чертежи европейского объединения (воссоединения?), на поверку оказалось не более чем любительскими эскизами, карандашными набросками, так и не сложившимися в целостный проект. Европе не хватило как раз тех качеств, которые проявила Германия, восстанавливая свое единство — политической воли и целеустремленности, четкости в постановке задач и пунктуальности в их выполнении, повседневного соотнесения своих планов со своими возможностями. Художники и визионеры не стали конструкторами и инженерами, и их место в европейском строительстве заняли совсем другие люди, преследовавшие иные, гораздо более меркантильные и партикуляристские цели.

Я с трудом представляю себе, что должно произойти в Европе, чтобы вернуть атмосферу тех уже далеких ноябрьских дней 1989 г., и чтобы идея европейского единства вновь обрела плоть и кровь. Уникальная возможность была упущена и, к сожалению, упущена безвозвратно. В одну и ту же реку нельзя войти дважды. Наши эскизы и наброски тридцатилетней давности вряд ли будут полезны сегодня — подобно тому, как большинство проектов и предложений поколения «шестидесятников» оказались мало подходящими для наступившей через четверть века перестройки.

Сегодня нашим детям приходится начинать свою борьбу против новых европейских стен в иных, гораздо более сложных условиях, чем те, в которых оказались мы тридцать лет назад. И не только потому, что наши замечательные лозунги тридцатилетней давности основательно выцвели и потускнели. Но также и потому, что за три десятилетия наше поколение нагромоздило в Европе целую гору новых проблем, разбирать которую будет очень и очень нелегко. И делать это придется в условиях, когда Европа уже давно не воспринимается остальным миром как символ прогресса и образец для подражания.

Новому поколению европейцев в любом случае будет труднее, чем нам. Вполне возможно, что в формирующемся глобальном мире идея «европейского воссоединения» покажется архаичной, а лидеры нового поколения будут оперировать не географическими, а какими-то совсем другими понятиями. Может быть, это даже хорошо, что наши дети сегодня в среднем более скептичны и даже циничны, менее доверчивы и романтичны, чем были их родители в далеком 1989 г. Но, если новые «молодые европейские лидеры» окажутся менее амбициозными, чем мы три десятилетия назад, значит, мы неправильно воспитывали наших детей.

Исторический момент падения Стены я встретил в Западном Берлине, где в ноябре 1989 г. проходил один из новомодных тогда круглых столов «молодых европейских лидеров». Роли европейских лидеров исполняли два десятка амбициозных, энергичных и по большей части крайне романтически настроенных интеллектуалов и политиков в возрастной категории около тридцати со всех концов нашего континента.

Разумеется, мы не были бы молодыми лидерами, если бы могли остаться в стороне от грандиозного хэппенинга, внезапно развернувшегося в непосредственной близости от бульвара Курфюрстендамм, где нас поселили. Вечером 9 ноября, отложив на время дискуссии о будущем Европы и кое-как вооружившись подходящими инструментами, наша живописная группа бодро прошествовала мимо берлинского зоосада через парк Большой Тиргартен в направлении Бранденбургских ворот. Где мы незамедлительно влились в разношерстную компанию участников стихийной акции по разрушению Стены.

«Праздник непослушания»

Ниспровержение символа разделенной Европы оказалось не таким-то легким делом. Стена была сработана восточными немцами на совесть — высокопрочный бетон, щедро нашпигованный мощной стальной арматурой, плохо поддавался натиску кустарного инвентаря. Наши молотки, ломы и кувалды отбивали лишь маленькие кусочки от мощной железобетонной конструкции. Работали в две смены, передавая друг другу орудия разрушения каждые пятнадцать–двадцать минут.

Результаты лихорадочной активности казались какими-то мизерными, совсем не соответствующими величию переживаемого момента. Стена как бы издевалась над тщетными потугами облепивших ее муравьев нанести ей сколько-нибудь видимый ущерб. Только глубокой ночью ценой невероятных усилий нам все же удалось проделать в Стене небольшую дыру и вступить в оживленный диалог с теми, кто так же упорно долбил ненавистное сооружение с восточной стороны. Это подстегнуло наш энтузиазм, и усилия были удвоены.

Кто-то из припоздавших борцов с тоталитаризмом притащил кассетный магнитофон, и к обращенной на Восток величественной квадриге на вершине Бранденбургских ворот понеслись тяжелые ритмы звуковой дорожи фильма «Стена» группы Pink Floyd. Звуки перекатывались через Стену, отражались от тяжелых дорических колонн ворот, выплескивались на пустынную и плохо освещенную Унтер-ден-Линден и растворялись в ночном берлинском воздухе где-то возле монументального здания советского посольства в ГДР. Pink Floyd неожиданно выступил своеобразным камертоном наших действий, задавая ритм ударам множества молотков, ломов и кувалд, рассредоточенным по сотням метров бетонного полотна Стены.

Погода в ту ноябрьскую ночь, насколько я помню, была совсем не праздничной. Унылая берлинская осень и днем-то не радовала голубым небом и ярким солнцем: небо с утра затянули низкие тучи, резкие порывы ветра временами сопровождались противным мелким дождиком. Ночью, когда развернулась основная активность по разборке Стены, стало еще холоднее, ветренее и еще противнее. Тем не менее, у всех участников этого действа блестели глаза, как после стакана хорошего коньяка.

Попутно замечу, что я не помню, чтобы в эту ночь и на следующий день по городу шатались толпы пьяных восточных или западных берлинцев. Только намного позже экзальтированные жители города распоясались не на шутку, не пощадив и знаменитую квадригу на Бранденбургских воротах — да так, что многострадальная Виктория (в девичестве — греческая богиня мира Ирена) больше года находилась на реставрации. Но в те исторические дни и без алкоголя все пребывали в состоянии необычайного эмоционального подъема и испытывали чувство трогательного единения и взаимной приязни.

Моя принадлежность к «советской империи» не вызывала ни у кого в моем окружении ни чувства отторжения, ни даже сколько-нибудь заметного дискомфорта. Скорее, наоборот, я чувствовал себя именинником — ведь это моя страна запустила процесс европейского объединения, и волшебное слово «Горбачев» в девяти случаях из десяти вызывала на лицах случайных собеседников самую широкую и искреннюю улыбку.

Наступил долгожданный праздник, освобождающий от былых страхов, взаимных подозрений и обид. Для нас, в общем-то уже вполне взрослых и состоявшихся людей, ночь с 9 на 10 ноября стала волшебством, подобным волшебству новогодней ночи для совсем маленьких детей, когда все плохое можно оставить в прошлом и начать совершенно новую — хорошую и правильную — жизнь. За низвергнутой Стеной под звуки Pink Floyd открывалась дорога в другую реальность — пока еще неведомую, таинственную, но безмерно притягательную объединенную Европу. Да что там Европа — весь необъятный мир, решительно стряхивающий с себя железобетонные осколки проклятого прошлого, всецело и безраздельно принадлежал нам!

Андрей Кортунов:
Большинство стратегических вызовов как для России, так и для ЕС будут связаны с изменяющейся международной средой

Прощание с иллюзиями

Положа руку на сердце, нельзя сказать, что на протяжении последующих тридцати лет мы были обречены на одни только разочарования, и что манящая картина европейского единства оказалась очередным миражом, порождением воспаленного воображения. Европа, если измерять «среднюю температуру по больнице», сегодня более едина и более свободна, чем она была три десятилетия назад.

В 1989 г. мои ровесники не могли и мечтать о том, что будут летать в Париж или Лондон столь же легко и непринужденно, как раньше летали, скажем, в Ленинград или Казань. Пересечение европейских границ из почти мистического ритуала превратилось в бытовую повседневность. Европейские газеты вроде «The Times» или «Le Monde» переместились из спецхранов в общедоступное интернет-пространство. Моя родная Москва стала более европейским городом, чем она была когда-либо раньше в своей истории.

А уж о волшебном преображении провинциального Берлина в едва ли не самую динамичную европейскую столицу и говорить не приходится. Каждый раз, когда я снова оказываюсь на заново отроенной Парижской площади и прохожу через обновленные Бранденбургские ворота, у меня захватывает дух. Возникает ощущение того, что я нахожусь в центре гигантской театральной декорации — настолько разительно окружающая действительность отличается от мрачной реальности 1989 г. И уж, конечно, атмосфера вокруг знаменитых ворот сегодня гораздо больше ассоциируется с ликующим финалом бессмертной Девятой симфонии Бетховена, чем с давно вышедшим из моды психоделическим роком Pink Floyd.

Многочисленные сложности, возникшие в процессе воссоединения западной и восточной частей Берлина, до конца не преодолены и через три десятилетия после падения Стены. Еще сложнее и болезненнее идет процесс интеграции в общегерманское пространство «новых земель» Германии — Бранденбурга, Мекленбурга — Передней Померании, Саксонии, Саксонии-Анхальт и Тюрингии. Между западными и восточными землями до сих существуют серьезные различия в культуре, образе жизни и в политических предпочтениях — достаточно сослаться на недавние оглушительные победы правых популистов из «Альтернативы для Германии» на Востоке. Но надо отдать должное немцам — Германия сегодня воссоединена не только на бумаге, но и на деле.

Игорь Иванов:
Россия и Европа: к новым правилам

А Европа?

Романтическая мечта о единой и неделимой Европе так и осталась мечтой. Дорога, вымощенная желтым кирпичом, не привела в Изумрудный город. Метафизическая стена, разделяющая континент на Запад и Восток, никуда не делась, хотя и пролегла по другим линиям и приобрела иные формы. Вернее, на месте одной великой Стены появилось множество маленьких дурно сколоченных заборов, неряшливых изгородей и хлипких перегородок. Большинство из них при желании можно преодолеть или даже вообще снести, только вот желания этого что-то не видно ни с одной, ни с другой стороны. С каждым десятилетием и с каждым годом перспектива «Большой Европы» отодвигается все дальше в неопределенное будущее, как с каждым шагом вперед отодвигается далекая линия горизонта. И не только для нас, живущих на территориях восточнее Польши и Балтии, но и для многих счастливых обладателей многозвездного паспорта Европейского союза.

Почему так произошло? Справедливо ли будет констатировать, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись»? Не думаю, что апелляции к Редьярду Джозефу Киплингу в данном случае уместны. Красивые поэтические формулы, как и заумные геополитические мантры, мало чего конкретного в жизни объясняют. Кстати, в своей знаменитой балладе Киплинг писал об Англии и Индии, но уж никак не о западе и востоке Европы. Думаю, что попытки использовать «Балладу о Востоке и Западе» для обоснования провала воссоединения Европы весьма позабавила бы автора баллады.

Мой личный опыт общения с европейцами на всем огромном пространстве от Лиссабона до Владивостока не позволяет мне сделать вывод о существовании на этом пространстве принципиально различных, тем более — несовместимых друг с другом социальных укладов, культурных архетипов или групповых идентичностей. Если же принципиальные различия и несовместимость все-таки имеются, то границы социально-культурных пространств пролегают ныне внутри отдельных стран, а не между ними.

Так или иначе, все мы — европейцы, и последние три десятилетия еще больше сблизили, а не разъединили нас в экономическом, социальном и культурном отношениях. Поэтому нынешний раскол Европы, на мой взгляд, — не историческая неизбежность, не предопределенная свыше судьба, а результат вполне конкретных субъективных просчетом, ошибок и упущений политиков как на Востоке, так и на Западе.

Не буду вдаваться в подробный разбор этих ошибок и упущений. На сакраментальный вопрос «кто виноват?» мы едва ли получим в ближайшем будущем однозначный и исчерпывающий ответ. А сказать, что «виноваты все» — все равно что признать, что не виноват никто. Ограничусь лишь одним, самым общим наблюдением. В 1989 г. мое поколение слишком рано отпраздновало свою победу или, точнее, тридцать лет назад победа далась нам слишком легко. Она буквально сама свалилась нам в руки, как неожиданный подарок судьбы или как нежданное чудо, в реальность которого было даже трудно поверить.

И, наверное, именно поэтому в стихийных торжествах у Бранденбургских ворот было так много от средневекового европейского карнавала — с его масками и мистификациями, с плясками и пением на улицах, с карнавальными ощущениями праздничного раскрепощения, праздничной вседозволенности и праздничной беспечности. Казалось, что с падением Берлинской стены завершился самый трудный и самый болезненный этап борьбы за единую Европу. А дальше остаются пусть сложные и кропотливые, но, главным образом, технические задачи по строительству общеевропейского дома.

Тем более, что все чертежи этого дома вроде бы уже были у нас в головах.

Игорь Иванов:
Закат Большой Европы

Ничто не дается даром

Между тем, «праздник непослушания» 9 ноября 1989 г. оказался совсем не завершением, но лишь самым началом длительной и мучительной европейской трансформации. Основные бои за единую Европу были еще впереди. За карнавалом, как известно, в Европе всегда следует Великий пост, который мы в своей экзальтации не смогли или не захотели разглядеть.

Наверное, историческая ошибка и вина моего поколения (тех, кому было около тридцати на момент падения Стены, и кому около шестидесяти сейчас) состоит именно в том, что мы — вернее, многие из нас — легкомысленно понадеялись на близость «конца европейской истории», на неодолимую поступь глобализации, на грядущий триумф европейского рационализма. Представители поколения, воспитанного на трудах Фридриха Гегеля, Огюста Конта и Карла Маркса, не могли не быть социальными детерминистами. Мы все знали, что, по Гегелю, «крот истории роет медленно, но роет хорошо». Вот он подрыл основания архаической конструкции, искусственно разделившей великий город и великую страну, и с той же логической неизбежностью история должна была воссоединиться искусственно разделенная европейская цивилизация.

За свой детерминизм и свою самонадеянность наше поколение было наказано. Причем не только в России, но также — пусть и в другой мере, и в других формах — в Польше и Венгрии, в Великобритании и Греции, в тех же восточных землях давно уже объединенной Германии и в других местах нашего континента. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идёт на бой!» — Иоганн Гете в очередной раз посрамил Фридриха Гегеля.

А то, что мы воспринимали, как подробные и точно выверенные чертежи европейского объединения (воссоединения?), на поверку оказалось не более чем любительскими эскизами, карандашными набросками, так и не сложившимися в целостный проект. Европе не хватило как раз тех качеств, которые проявила Германия, восстанавливая свое единство — политической воли и целеустремленности, четкости в постановке задач и пунктуальности в их выполнении, повседневного соотнесения своих планов со своими возможностями. Художники и визионеры не стали конструкторами и инженерами, и их место в европейском строительстве заняли совсем другие люди, преследовавшие иные, гораздо более меркантильные и партикуляристские цели.

Андрей Кортунов:
Какая Европа нужна России?

Я с трудом представляю себе, что должно произойти в Европе, чтобы вернуть атмосферу тех уже далеких ноябрьских дней 1989 г., и чтобы идея европейского единства вновь обрела плоть и кровь. Уникальная возможность была упущена и, к сожалению, упущена безвозвратно. В одну и ту же реку нельзя войти дважды. Наши эскизы и наброски тридцатилетней давности вряд ли будут полезны сегодня — подобно тому, как большинство проектов и предложений поколения «шестидесятников» оказались мало подходящими для наступившей через четверть века перестройки.

Сегодня нашим детям приходится начинать свою борьбу против новых европейских стен в иных, гораздо более сложных условиях, чем те, в которых оказались мы тридцать лет назад. И не только потому, что наши замечательные лозунги тридцатилетней давности основательно выцвели и потускнели. Но также и потому, что за три десятилетия наше поколение нагромоздило в Европе целую гору новых проблем, разбирать которую будет очень и очень нелегко. И делать это придется в условиях, когда Европа уже давно не воспринимается остальным миром как символ прогресса и образец для подражания.

Новому поколению европейцев в любом случае будет труднее, чем нам. Вполне возможно, что в формирующемся глобальном мире идея «европейского воссоединения» покажется архаичной, а лидеры нового поколения будут оперировать не географическими, а какими-то совсем другими понятиями. Может быть, это даже хорошо, что наши дети сегодня в среднем более скептичны и даже циничны, менее доверчивы и романтичны, чем были их родители в далеком 1989 г. Но, если новые «молодые европейские лидеры» окажутся менее амбициозными, чем мы три десятилетия назад, значит, мы неправильно воспитывали наших детей.