Распечатать Read in English
Оценить статью
(Голосов: 8, Рейтинг: 3.5)
 (8 голосов)
Поделиться статьей
Василий Кузнецов

К.и.н., заместитель директора по научной работе Института востоковедения РАН, член РСМД

Трансформация, погрузившая Ближний Восток в хаос, может рассматриваться в историко-философской перспективе как конец постмодернистской парадигмы развития современного мира. Параметры мира после постмодернизма пока еще туманны, однако некоторые его черты ближневосточная реальность позволяет описать.

Приглашение к дискуссии

Трансформация, погрузившая Ближний Восток в хаос, может рассматриваться в историко-философской перспективе как конец постмодернистской парадигмы развития современного мира. Параметры мира после постмодернизма пока еще туманны, однако некоторые его черты ближневосточная реальность позволяет описать.

I

Стремительно развивающуюся на Ближнем Востоке ситуацию в последнее время с чем только не сравнивают. Обычно — с войнами.

С Тридцатилетней — из-за многочисленности и разнородности участников, роли негосударственных акторов, конфессионального фактора. И тогда спорят о возможности «ближневосточного Вестфаля».

С русско-турецкими войнами XVIII в. — не только из-за проблем двусторонних отношений, но и из-за роли государственных лидеров. И тогда оптимисты ждут Кючук-Кайнарджийского договора.

Все эти сравнения говорят растерянности перед лицом неизвестности, проистекающей, по-видимому, из очевидной неадекватности нашего языка реальности.

С Первой мировой — из-за эгоистичных и противоречивых устремлений участников событий, постепенной эскалации под всеобщие заверения о неустанной борьбе за мир. И тогда ждут разрастания кровопролития и нового соглашения Сайкса — Пико.

Со Второй мировой — из-за наличия новой версии абсолютного зла в лице «Исламского государства». И тогда ждут формирования коалиции против ИГ.

С холодной — и тогда ждут то ли Карибского кризиса, то ли разрядки, то ли перестройки.

Все эти сравнения — их ряд можно продолжить — говорят не только о нарастающем ощущении тревожных, непрогнозируемых и поэтому потенциально катастрофических изменений, но и, что важнее, о растерянности перед лицом неизвестности, проистекающей, по-видимому, из очевидной неадекватности нашего языка реальности. Каждое из приведенных сравнений позволяет обозначить какие-то черты этой реальности, но не дает возможности выразить ее полноту и, соответственно, понять ее.

Сравнение с холодной войной может служить отличным примером. Шумная риторика, словно пришедшая к нам из 1960-х гг., подталкивает некоторых региональных лидеров играть так, как будто мы и в самом деле оказались в ситуации полувековой давности, и сегодня, как и тогда, можно извлекать двойной профит из противоборства двух сверхдержав, мысля себя лидерами несуществующего третьего мира.

Такое непонимание реальности — следствие той ситуации постмодерна, к которой мы привыкли и в которой чувствовали себя вполне комфортно.

Коллапс постмодерна

В самом деле, еще вчера мир был постмодернистским. И не только европейская континентальная философия, искусство, литература — таким было наше общее мировоззрение, а значит, и политика.

Это была вселенная релятивизма, отказа от идеологий и «больших нарративов» (почти всеобщая идеология демократии и либерализма утратила способность быть идеологией именно в результате своей тотальности), жонглирования словами, слоганами и дискурсами.

Свергнутые в 2011 г. арабские лидеры все как один когда-то демонстрировали блестящие способности к этому. Они становились по мере необходимости то защитниками демократии и прав человека, то поборниками традиционных ценностей, но обходились, в сущности, без всякой идеологии и внятной стратегии развития. И в этом их принципиальное отличие от первых поколений арабских президентов — Г.А. Насера, А. Садата, Х. Бургибы, воспринимавших самих себя как авторов незавершенных нарративов.

Впрочем, два человека — Я. Арафат и М. Каддафи — сумели вместить в свою биографию и модернистский (нарративный), и постмодернистский периоды. При этом второй, виртуозно объяснявший «третьей мировой теорией» то социалистические эксперименты и политику самообеспечения, то открытый рынок и либеральные реформы, показал наиболее экстравагантный пример идеологической эквилибристики эпохи постмодерна.

Духом постмодернизма была пропитана и трагедия 11 сентября 2001 г. со всем ее символизмом, медийностью, имиджевой значимостью, и развернувшаяся вслед за ней война с терроризмом — более или менее абстрактным врагом, который никак не поддается точному определению. И даже тот факт, что эта война позволила решить целый ряд вполне реальных международных проблем, создав на время почву для позитивного российско-американского взаимодействия, не отменяет общий постмодернистский характер эпохи.

Это был мир симулякров — бесконечно подвижных кажимостей, символов, не требующих означаемого, мир игры и иронии.

Духом постмодернизма была пропитана и трагедия 11 сентября 2001 г. со всем ее символизмом, медийностью, имиджевой значимостью, и развернувшаяся вслед за ней война с терроризмом.

Все закончилось в 2011 г. протестами, прокатившимися по всему свету. Известный лозунг арт-групп «Бомбилы» и «Война» «Мы не знаем, чего хотим», заявленный в ходе их совместного перфоманса в 2007 г., во многом обогнал свое время. В нем воплотились ощущение исчерпанности постмодерна и острая потребность «рассерженной молодежи» в новом месседже и возвращении к означаемому.

Так началась эпоха после постмодернизма, становление которой мы наблюдаем сегодня, причем особенно остро на Ближнем Востоке.

После иронии. Не только ДАИШ

Не до конца осознанная ее сущность пока сводится к преодолению постмодернизма, овладению его методами и техниками для реализации вполне модернистского высказывания.

Вопрос: какого именно?

ДАИШ показывает наиболее страшный и одновременно яркий пример того, о чем идет речь. В своей технике организация развивает методологию «Аль-Каиды», порой доводя ее до совершенства. Медийное насилие, страсть к эффектам, цитатность, эклектичность… Об этом говорят оранжевые комбинезоны приговоренных к смерти, напоминающие зрителю образ Гуантанамо, выступления Абу Бакра аль-Багдади в мечети борца с крестоносцами Нур ад-Дина Занги, само имя «халифа» аль-Багдади, отсылающее и к первому праведному халифу, возглавившему общину мусульман после смерти пророка Мухаммеда, и к легендарной столице халифата, разоренной в результате американской интервенции.

В техническом отношении ДАИШ довело до логического предела постмодернистский характер методологии «Аль-Каиды». Это относится по меньшей мере к двум вещам: к инструментализации насилия и к методам террористической деятельности.

ДАИШ превратило медиатизацию насилия в рутину, в своеобразный сериал в жанре снафф, где граница между реальностью и изображением полностью стирается.

Эта линия деятельности организации, по-видимому, вполне соответствует глобальным трендам. Помните «Ведьму из Блэр» — фильм ужасов, снятый на любительскую камеру и получивший всевозможные кинопремии? Помните симпатичного маньяка Декстера? Помните вечерние новости?

ДАИШ превратило медиатизацию насилия в рутину, в своеобразный сериал в жанре снафф, где граница между реальностью и изображением полностью стирается.

Если наша культура день за днем последовательно вытесняет насилие из реальной жизни в медиапространство, попутно стирая видимые границы между двумя реальностями, то почему бы однажды этому насилию не оказаться вытесненным обратно? В мире, где зритель всегда оказывается соучастником драмы, висящее на сцене ружье когда-то должно выстрелить в зал нехолостыми патронами.

В этом смысле ДАИШ обладает двойной идентичностью. С одной стороны, это феномен ближневосточной социально-политической реальности, с другой — чудовищный результат глобального культурного развития.

Одновременно организация сумела достичь максимальной «эффективности» в террористической деятельности. Дешевые и простые в техническом плане теракты в музее Бардо и на пляже города Сус (Тунис), подрыв российского самолета над Синаем (Египет) привели к обрушению туристического сектора двух стран. «Реклама» насилия — съемки видеосюжетов, распространение информации через Интернет и т.д. — обходится организации гораздо дороже, чем само насилие.

Однако ДАИШ не просто развило, но и преодолело присущий «Аль-Каиде» постмодернизм. Деятельность ДАИШ, направленная на государствостроительство, очевидно, означает возвращение к большим нарративам эпохи модерна, иначе говоря, желание предложить миру глобальный альтернативный социально-политический проект. ДАИШ со всеми его аватарами действительно расширяет рамки политического ислама, обращая свое послание ко всем неудовлетворенным современным мироустройством. Отсюда его привлекательность для некоторых граждан западных государств, в том числе и России. В этом отношении его идеологический посыл может быть сопоставлен как с нацистским, так и с ультралевым. Можно согласиться с французским политологом-востоковедом Оливье Руа в том, что именно глобальный месседж, не имеющий никакого отношения ни к Ближнему Востоку, ни к религии, но попадающий в резонанс с социальными, психологическими и культурными проблемами западных обществ, привлекает в ДАИШ выходцев из Европы и Америки.

Деятельность ДАИШ означает возвращение к большим нарративам эпохи модерна, иначе говоря, желание предложить миру глобальный альтернативный социально-политический проект.

В этих условиях главной проблемой становится не военное и даже не идеологическое противодействие ДАИШ или терроризму в целом, а противодействие ценностное.

Парадоксальным образом в мире «креативного класса», где чуть ли не большая часть общества в силу своей профессиональной принадлежности должна производить «смыслы», смыслов этих как раз и не оказалось. Единственной силой, действительно их производящей, стали джихадисты, действующие в регионе, где этот самый «креативный класс» представлен довольно скудно.

Именно джихадисты ныне определяют дискурс на Ближнем Востоке. Они когда-то провозгласили конфессиональную войну в регионе — и сегодня весь мир обсуждает суннитско-шиитскую рознь, а внерегиональные акторы спешат встать на защиту конфессиональных меньшинств.

Они когда-то поставили перед собой цель разрушить «империалистическую систему» Сайкса — Пико — и сегодня тысячи экспертов и политиков обсуждают судьбу региона после Сайкса — Пико.

Главной проблемой становится не военное и даже не идеологическое противодействие ДАИШ или терроризму в целом, а противодействие ценностное.

Наконец, джихадисты стали нашими врагами, и именно на их агрессию нам реактивно приходится отвечать.

Впрочем, все это не впервые. Был опыт ультралевых движений в той же Латинской Америке — жестоких, подчас варварских, для кого-то привлекательных и романтизированных, тоже креативных. И был соответствующий опыт борьбы с ними и преодоления насилия в этом регионе.

Этот опыт показывает, что цивилизованный мир Запада и Востока будет проигрывать новым варварам до тех пор, пока будет отвечать на их вызовы, а не определять повестку дня сам. А определять ее он сможет только тогда, когда осознает, что эпоха симулякров и игр прошла, и необходимо обратиться к реальности, для начала — к настоящим проблемам ближневосточного региона (и не только его), которые нуждаются в ответе.

 

Оценить статью
(Голосов: 8, Рейтинг: 3.5)
 (8 голосов)
Поделиться статьей

Прошедший опрос

  1. Какие угрозы для окружающей среды, на ваш взгляд, являются наиболее важными для России сегодня? Отметьте не более трех пунктов
    Увеличение количества мусора  
     228 (66.67%)
    Вырубка лесов  
     214 (62.57%)
    Загрязнение воды  
     186 (54.39%)
    Загрязнение воздуха  
     153 (44.74%)
    Проблема захоронения ядерных отходов  
     106 (30.99%)
    Истощение полезных ископаемых  
     90 (26.32%)
    Глобальное потепление  
     83 (24.27%)
    Сокращение биоразнообразия  
     77 (22.51%)
    Звуковое загрязнение  
     25 (7.31%)
Бизнесу
Исследователям
Учащимся