Распечатать Read in English
Оценить статью
(Голосов: 7, Рейтинг: 4.43)
 (7 голосов)
Поделиться статьей
Тимофей Бордачев

Д.полит.н., научный руководитель ЦКЕМИ НИУ ВШЭ, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай», член РСМД

Способность России и Европы к продолжению дипломатического диалога, в том числе на «второй», «третьей» дорожках, является, конечно, большим достижением. Исторический опыт соседства сопоставимых по своему военному могуществу цивилизаций играет в этом важнейшую роль и было бы крайне опрометчиво его отбрасывать. Однако могут быть сомнения, что эта замечательная способность может безгранично выдерживать последствия концептуальной неопределенности и разного прочтения важнейших параметров отношений. В том случае, например, если мы пишем в начале текста, что от прогресса того или иного вопроса (например, украинского) зависит безопасность «Евроатлантического сообщества», то понятно, что речь идет именно о безопасности «коллектива» — группы государств — в отношении рисков и угроз извне.

То есть, со стороны государств, которые в этот коллектив или сообщество не входят. Таких, например, как Россия или Китай. Иного прочтения в рамках дисциплины «международные отношения» быть не может. Ну не со стороны же глобального потепления, которое априорно не представляет интересов какой-либо группы граждан? Согласимся, что призывать определенные государства к совместному решению проблемы, которую они представляют для сообщества — это значит сомневаться в рациональности их внешнеполитического поведения. И в целом, сложно представить, что какое-либо государство может, оставаясь в своем уме, думать об интересах безопасности коллектива, частью которого оно не является. В итоге мы выходим на ситуацию, когда Россия и Европа последовательно призывают друг друга решать проблемы, сам факт возникновения которых обусловлен необходимостью реализации их национальных интересов.

Эта концептуальная дилемма была бы забавной, не имей она прямых политических последствий на протяжении уже, как минимум, двух десятилетий. В том числе и в виде ограничителей, заведомо закладываемых в экспертную проработку возникающих противоречий. Представленные «на полях» мюнхенской конференции по безопасности и подготовленные при одобрении РСМД «12 шагов» — это документ, дающий, в принципе, представление о том, как могут быть сняты основные тактические риски, возникающие в связи с затянувшимся военно-дипломатическим противостоянием в Восточной Европе. В этом смысле его можно только приветствовать. Однако мы вряд ли можем рассчитывать, что сохранение концептуального расхождения подходов между Россией и Европой в самом понимании региональной безопасности не станет фатальным ограничителем стратегических последствий реализации этих, крайне разумных, предложений.

Как бы патетически это не звучало, центральная проблема отношений России и ЕС в сфере региональной безопасности — это то, что мы даже на концептуальном уровне не готовы признать друг друга сторонами конфликта. Европа и ее интересы, в силу тех возможностей, которыми она обладает для их реализации — это проблема безопасности России. И наоборот — интересы России являются проблемой для обеспечения европейской безопасности, как безопасности «евроатлантического», а другого нет и быть не может, сообщества.

Практики гораздо чаще обладают способностью обозначить суть вещей намного более четко, чем теоретики, тратящие всю жизнь на их осмысление. Лет 500 назад, в первой четверти XVI в. император Карл V в одном из своих писем сообщал буквально следующее: «На самом деле, интересы мои и кузена Франциска (король Франции Франциск Первый) совершенно одинаковы — мы оба хотим герцогство Миланское». На протяжении большей части современного этапа отношений России и Европы, который берет свое начало в событиях 1989–1991 гг. и продолжается по наши дни, в том, что касается базовых вопросов мира и войны, разное видение Москвой и европейскими столицами важнейших параметров региональной безопасности занимает наиболее заметное место. Российский внешнеполитический катехизис содержит положение о неделимости региональной безопасности в качестве центрального. С европейской стороны формально возражений этому утверждению особенно не находится, но содержание отношений определяют нюансы.

Заявление Группы лидеров по вопросам евроатлантической безопасности
Двенадцать шагов по укреплению безопасности на Украине и в Евроатлантическом регионе

Эти нюансы — НАТО и Европейский союз, формирующие вместе Евроатлантическое сообщество, объединяющее большинство экономически развитых военных держав планеты. Это противоречие было минимально заметно разве что в первые годы становления новой российской внешней политики, когда значение страны в международных делах было настолько ничтожно, что обсуждение сложных вопросов было бессмысленным с чисто практической точки зрения. Однако по мере появления у России возможностей влиять на ситуацию в сфере европейской безопасности, фундаментальное отличие взглядов сторон становилось все более выпуклым.

Вряд ли на современном этапе развития науки о международных отношениях концептуальная и субстантивная разница между понятиями «коллективная безопасность» (collective security) и «международная безопасность» (international security) нуждается в дополнительных подробных пояснениях. Однако эта разница важна для понимания того, почему Россия и Европа не могут на протяжении уже пары десятилетий прийти к сотрудничеству в этом вопросе. В первом случае речь идет о безопасности, в том числе внутренней, группы государств, которые по тем или иным причинам способны инкорпорировать интересы партнеров в качестве части своих интересов. Примеры таких коллективов — НАТО и Европейский союз. Оба коллектива, что блестяще обосновали это несколько десятилетий назад представители «английской школы», уникальны по масштабу внутренних источников гомогенности. (Хотя, как показывает пример Турции, могут допускать участие в отдельных своих инструментах малозначимых государств, текущие интересы которых противоречат интересам коллектива).

Во втором случае речь идет о взаимодействии государств вне зависимости от того, обладают ли они способностью видеть интересы партнера как свои. Они сотрудничают, разделяя разные ценности и реализуя отличающиеся друг от друга интересы. Более того, это сотрудничество не предполагает даже на концептуальном уровне возможности для тех, кто наслаждается силовой монополией, эту монополию использовать. Поэтому, кстати, с реалистической перспективы мы вообще с большой долей скепсиса оцениваем способность государств к созданию режимов международной безопасности. Тот же самый Совет Безопасности ООН в радикальной трактовке — орган коллективной безопасности 5 ядерных держав, стремящихся к сохранению своей монополии на ограничение прав и свобод остальных. В первую очередь — права на применение насилия при решении межгосударственных споров. Поэтому сферы реального взаимодействия государств именно в форме «международной безопасности» крайне выборочны и уникальны.

Однако Россия — единственная из стран, которые обладают возможностями влиять на ситуацию в данной области — последовательно продолжает призывать к созданию в Европе системы международной безопасности. При этом вряд ли у России могут быть сомнения в том, что вероятность поддержки такого подхода со стороны европейских партнеров не является даже гипотетической. Было бы непростительным упрощением считать, что в России этого не понимают. Поэтому единственная гипотеза, которую мы можем в этой связи обсуждать для объяснения последовательности российской стороны — это продолжение поиска действительно реальной альтернативы тому порядку, который могут предложить европейские государства, не рискуя поставить под угрозу устойчивость собственного коллектива. Что заставляет предлагать заведомо невозможное вместо заведомо неприемлемого.

Способность России и Европы к продолжению дипломатического диалога, в том числе на «второй», «третьей» дорожках, является, конечно, большим достижением. Исторический опыт соседства сопоставимых по своему военному могуществу цивилизаций играет в этом важнейшую роль и было бы крайне опрометчиво его отбрасывать. Однако могут быть сомнения, что эта замечательная способность может безгранично выдерживать последствия концептуальной неопределенности и разного прочтения важнейших параметров отношений. В том случае, например, если мы пишем в начале текста, что от прогресса того или иного вопроса (например, украинского) зависит безопасность «Евроатлантического сообщества», то понятно, что речь идет именно о безопасности «коллектива» — группы государств — в отношении рисков и угроз извне.

То есть, со стороны государств, которые в этот коллектив или сообщество не входят. Таких, например, как Россия или Китай. Иного прочтения в рамках дисциплины «международные отношения» быть не может. Ну не со стороны же глобального потепления, которое априорно не представляет интересов какой-либо группы граждан? Согласимся, что призывать определенные государства к совместному решению проблемы, которую они представляют для сообщества — это значит сомневаться в рациональности их внешнеполитического поведения. И в целом, сложно представить, что какое-либо государство может, оставаясь в своем уме, думать об интересах безопасности коллектива, частью которого оно не является. В итоге мы выходим на ситуацию, когда Россия и Европа последовательно призывают друг друга решать проблемы, сам факт возникновения которых обусловлен необходимостью реализации их национальных интересов.

Эта концептуальная дилемма была бы забавной, не имей она прямых политических последствий на протяжении уже, как минимум, двух десятилетий. В том числе и в виде ограничителей, заведомо закладываемых в экспертную проработку возникающих противоречий. Представленные «на полях» мюнхенской конференции по безопасности и подготовленные при одобрении РСМД «12 шагов» — это документ, дающий, в принципе, представление о том, как могут быть сняты основные тактические риски, возникающие в связи с затянувшимся военно-дипломатическим противостоянием в Восточной Европе. В этом смысле его можно только приветствовать. Однако мы вряд ли можем рассчитывать, что сохранение концептуального расхождения подходов между Россией и Европой в самом понимании региональной безопасности не станет фатальным ограничителем стратегических последствий реализации этих, крайне разумных, предложений.

Как бы патетически это не звучало, центральная проблема отношений России и ЕС в сфере региональной безопасности — это то, что мы даже на концептуальном уровне не готовы признать друг друга сторонами конфликта. Европа и ее интересы, в силу тех возможностей, которыми она обладает для их реализации — это проблема безопасности России. И наоборот — интересы России являются проблемой для обеспечения европейской безопасности, как безопасности «евроатлантического», а другого нет и быть не может, сообщества.

Мотивы сторон вряд ли ушли далеко от традиционной «триады» Томаса Гоббса — материальная выгода, престиж и безопасность. Однако наличие ядерного оружия является тем неподконтрольным человеку материальным фактором, на который можно положиться, обозначая вещи своими именами. Сам факт нерациональности большой войны между Россий и Европой избавляет от необходимости стремиться скрыть существующие фундаментальные различия интересов. И здесь особенно важна грань между дипломатическим процессом и научной, или экспертной, дискуссией. В рамках которой мы можем обсуждать те вопросы, которые в плоскости практического действия требовали бы фатальных военно-политических решений.

Оценить статью
(Голосов: 7, Рейтинг: 4.43)
 (7 голосов)
Поделиться статьей

Прошедший опрос

  1. Какие угрозы для окружающей среды, на ваш взгляд, являются наиболее важными для России сегодня? Отметьте не более трех пунктов
    Увеличение количества мусора  
     228 (66.67%)
    Вырубка лесов  
     214 (62.57%)
    Загрязнение воды  
     186 (54.39%)
    Загрязнение воздуха  
     153 (44.74%)
    Проблема захоронения ядерных отходов  
     106 (30.99%)
    Истощение полезных ископаемых  
     90 (26.32%)
    Глобальное потепление  
     83 (24.27%)
    Сокращение биоразнообразия  
     77 (22.51%)
    Звуковое загрязнение  
     25 (7.31%)
Бизнесу
Исследователям
Учащимся