«Российская пропаганда»: в соцсетях, в Восточной Европе, далее везде

Всеохватывающий подход доклада RAND и других проектов об информационном влиянии России позволяет обнаруживать российский след везде и выдвигать Москве обвинения вне зависимости от того, причастна она к той или иной ситуации или нет. Сегодня о сближении западного и российского подходов к проблематике международной информационной безопасности говорить не приходится: как показывают рекомендации ведущих аналитических центров США, вариант договариваться с Россией пока не пользуется популярностью.

Авторы доклада не предпринимают попытку дать чёткое определение тому, что является российской пропагандой. Напротив, приводимые ими характеристики — комплексность, глобальность, многоуровневость — делают «российскую пропаганду» потенциально неограниченной, а критерии отнесения к ней того или иного явления — произвольными. Такой подход не делает принципиальных различий между официальной позицией России по какому-либо вопросу, которая противоречит позиции Запада, и использованием недостоверных сведений в официальной риторике; между целенаправленным искажением информации в СМИ и искажением вследствие ошибки журналиста; между открытой или негласной поддержкой «дружественных» организаций и самостоятельной деятельностью не связанных с Кремлём сил, продвигающих свою повестку.

Доклад «Российское влияние в социальных сетях» отражает резко возросший за последние пару лет интерес американского исследовательского сообщества к вопросам информационного влияния, в частности российского. С 2016 г. почти все центры из топ-15 по рейтингу Пенсильванского университета, занимающиеся вопросами внешней политики, либо выпустили доклады о российском информационном влиянии, либо затронули эту тему в рамках докладов о России или российско-американских отношениях. Данные проекты свидетельствуют об установившемся консенсусе среди значительной части околополитической элиты США относительно информационной угрозы со стороны России, а также о наличии спроса спонсоров на подобные исследования.

Говоря об укреплении устойчивости подверженных риску групп населения, авторы доклада, по сути, имеют в виду повышение медиаграмотности — развитие умения работать с информацией и критически воспринимать её. В лучшие времена повышение медиаграмотности могло бы стать совместным проектом России и Запада по преодолению взаимного недопонимания и развенчанию заблуждений. Правда, сейчас времена другие, и доклад RAND, следующий логике информационного противостояния, не предусматривает предложений, которые могли бы реализовываться в сотрудничестве с Россией.

«Россия ведёт активную пропагандистскую кампанию мирового масштаба», — так, без обиняков, начинается доклад RAND Corporation о российском влиянии на страны Восточной Европы через социальные сети. Исследование, подготовленное коллективом из восьми авторов при поддержке Аппарата министра обороны США, ставит перед собой цель лучше понять природу и эффективность такого влияния и определить возможные контрмеры. Доклад продолжает серию публикаций, сделанную близким к Пентагону исследовательским центром и посвящённую противодействию России. Он, в частности, дополняет широко цитируемый доклад 2016 г. «Усиливая сдерживание на восточном фланге НАТО». Однако если в том документе речь шла о предполагаемой угрозе прибалтийским государствам со стороны России и сдерживании в конвенциональной сфере, то теперь эта логика переносится на цифровое пространство. Доклад «Российское влияние в социальных сетях» также пополняет коллекцию американских проектов о российском информационном влиянии, которое в связи со скандалом о «российском вмешательстве» в выборы президента США в 2016 г. превратилось в новую «большую угрозу» для околовластных кругов Вашингтона.

Полемика, в которой участвуют ключевые американские фабрики мысли, включая RAND Corporation, затрагивает более общие вопросы о роли информации в международных отношениях, но вместе с тем и ставит перед нашей страной вопрос прикладного характера: что делать с «российской пропагандой» самой России?

Что такое пропаганда…

Russian Social Media Influence

Краткое содержание второй главы доклада созвучно цитате из недавней статьи Vanity Fair о «российской угрозе» промежуточным выборам 2018 г. и президентским выборам 2020 г. в США. «Так что же в действительности планирует Россия для грядущих выборов?» — спрашивает автор. «Правильный вопрос, как сказали мне полдюжины экспертов и бывших и действующих госслужащих: что она не планирует?». По аналогии, после прочтения обзора литературы к докладу RAND Corporation остаётся спросить, на что Россия не влияет.

Авторы не боятся сгущать краски: «Москва смешивает атрибутированные, аффилированные и неатрибутированные элементы и использует новые реалии онлайн-среды и социальных медиа для ведения информационной войны, вероятно, беспрецедентного масштаба и уровня сложности» (стр. 7–8). «Сфера влияния российского правительства глобальна» (стр. 9). «Кремль создал комплексный аппарат по производству и распространению [пропаганды], в который интегрированы акторы с разным уровнем атрибутируемости, для проведения крупномасштабных и сложных информационных операций» (стр. 11).

Эти заключения опираются на компиляцию подходов и кейсов из англоязычных материалов, преимущественно выпущенных после 2014 г. Авторы не ставят под вопрос достоверность результатов, полученных в изученных ими источниках, и фактически иллюстрируют подходящими примерами свой основной тезис о российской информационной угрозе. Уровень внимания к деталям невысок: так, в одном предложении Россотрудничество названо организацией гражданского общества (на самом деле является федеральным агентством), а в качестве свидетельства влияния Кремля на неправительственный сектор приводится сумма расходов на НКО без уточнения, какие из них имеют отношение к международной деятельности. Обзор литературы выполняет свою главную задачу: задаёт контекст и подводит к выводу о том, что «Россия ведёт агрессивную пропагандистскую кампанию, нацеленную на разнообразные национальные аудитории, включая соседей по ближнему зарубежью на её западной границе» (стр. 25).

Ключевая проблема данной главы и всего доклада в том, что авторы не предпринимают попытку дать чёткое определение тому, что является российской пропагандой. Напротив, приводимые ими характеристики — комплексность, глобальность, многоуровневость — делают «российскую пропаганду» потенциально неограниченной, а критерии отнесения к ней того или иного явления — произвольными. Такой подход не делает принципиальных различий между официальной позицией России по какому-либо вопросу, которая противоречит позиции Запада, и использованием недостоверных сведений в официальной риторике; между целенаправленным искажением информации в СМИ и искажением вследствие ошибки журналиста; между открытой или негласной поддержкой «дружественных» организаций и самостоятельной деятельностью не связанных с Кремлём сил, продвигающих свою повестку.

По мнению авторов доклада, с помощью пропаганды Россия в ближнем зарубежье стремится вбить клинья между русскими и русскоязычным населением и правительствами стран их проживания, а в дальнем зарубежье пытается парализовать процесс выработки политики, сея смуту, нагнетая страхи и подрывая доверие к западным и демократическим институтам (стр. X). Однако определение пропаганды с точки зрения целей размывается далее по тексту. Говоря о пророссийской части Твиттера, авторы в примечании поясняют, что «лидеров мнений кремлёвской идеологии» характеризует в том числе то, что в своих твитах они «последовательно продвигают пророссийскую картину мира, делая большой упор на [положении] за границей, подчёркивая роль и уникальность России» (стр. 111). Определение пропаганды ещё более расширяется в пятой главе, где угрозой названа популярность российского телевещания среди русскоязычного населения Прибалтики, в том числе спрос на развлекательные программы.

Проблема такого всеобъемлющего подхода в том, что если довести его до логического конца, то пропагандой может быть названа любая информация из России или даже о России, с которой не согласен выносящий суждение. Картина мира в таком случае делится на «мы» и «они» — эта конфронтационная логика отражается и в рекомендательной части доклада.

…как её отслеживать…

Пять проблем современной публичной дипломатии и как их решать

Одним из элементов противодействия «российской пропаганде», считают авторы, должно стать её отслеживание в соцсетях. В третьей и четвёртой главах они предлагают свой подход к анализу сообществ в Твиттере и распространению пророссийской информации. Имеет смысл кратко описать данный подход.

• Исследователи RAND собрали из всего массива опубликованных в соцсети записей (данная услуга доступна по подписке) твиты, которые соответствуют трём условиям: 1) написаны с мая по июль 2016 г.; 2) написаны преимущественно на русском языке; 3) опубликованы пользователями из одной из бывших европейских союзных республик СССР. В результате они получили почти 23 млн твитов от более чем 500 тыс. пользователей;
• Создаётся карта упоминаний пользователей-авторов твитов, в которой выделяются сообщества;
• С помощью лексического анализа (исследователи использовали набор инструментов RAND-Lex — собственную разработку RAND Corporation), определяются тематические особенности сообществ. Авторы доклада выделили метасообщество, в котором велись более политизированные обсуждения, и внутри него обнаружили два сообщества примерно по 40 тыс. пользователей, которые характеризовались пророссийской и проукраинской точками зрения соответственно;
• Внутри этих двух рассматриваемых сообществ, пророссийского и проукраинского, были определены наиболее влиятельные авторы;
• В четвёртой главе авторы попробовали оценить влияние пропаганды с помощью резонансного анализа (resonance analysis);
• Для этого они определили языковой отпечаток (language signature) пользователей из пророссийского сообщества — специфический язык, отличающий представителей конкретной группы;
• Авторы оценили, насколько этот языковой отпечаток был заметен в твитах восьми групп пользователей (находящихся в Крыму, Донецке, Днепропетровске, Харькове, Киеве, Одессе, Минске, Риге) за август 2015 г. — май 2016 г., то есть в их интерпретации оценили влияние российской пропаганды на пользователей в данных географических точках за определённый период.

Данный подход интересен с методологической точки зрения, однако у него есть ряд существенных недостатков, часть из которых авторы признают, а другие не указывают. Так, авторы оговаривают, что анализируют твиты отчасти из-за удобства сбора данных Твиттера, хотя эта соцсеть не является самой популярной в регионе — на Украине его используют 14% интернет-пользователей, а в Эстонии всего 2% (стр. 27). В докладе сделано предположение, что лидеры мнений в Твиттере могут быть лидерами мнений и в других офлайн- и онлайн-каналах, но без дополнительной проверки такое допущение не выглядит достаточно убедительным.

Более серьёзный недостаток, о котором авторы не говорят, — это географический фильтр. Местоположение аккаунта — один из критериев, по которому делалась выборка твитов. Авторы получают данные о местоположения вместе с остальными данными, доступными им по подписке от GNIP (ранее — компания, агрегировавшая данные из соцсетей, в 2014 г. приобретена Твиттером). Согласно информации GNIP, местоположение определяется на основе информации, указанной самим пользователем в соответствующей графе, а если такая информация не указана, то GNIP не пытается определить его координаты иным способом. То есть если популярный пользователь из Украины не указал своё местоположение или указал точку за пределами интересующего RAND региона, то он не попал в выборку. Наоборот, если пользователь из США поставил в своём аккаунте метку Рига, то он попадёт в выборку. Если в графе указано несколько городов или вымышленное название, алгоритм GNIP попытается установить местоположение, но его догадка не обязательно будет точной. На практике получается, что в выборку попадают аккаунты, авторы которых не находятся в регионе, а часть пользователей региона в нее не попадает. Это искажает анализ, но трудно сказать, насколько сильно. В конечном счёте у исследователей, использующих только данные Твиттера, нет возможности массово верифицировать, находится ли каждый пользователь (даже «добросовестный») в указанной им географической точке.

Проблематичными являются и попытки авторов связать пророссийских твиттер-активистов с российским государством. В третьей главе делается вывод, что «многие из пророссийских активистов, разделяющих прокремлёвскую точку зрения, являются выходцами из России и активно распространяют российскую пропаганду в Твиттере» (стр. 43). Вопрос о государственной поддержке таких пользователей остаётся неясным, пишут авторы, однако «можно себе представить [курсив автора], что Россия поддерживает эти аккаунты, либо создавая неатрибутированные твиттер-аккаунты, которые могут быть частью кампании её ботов и троллей, либо поддерживая дружественных активистов, находящихся в граничащем с Россией регионе» (стр. 43). И всё же далее в тексте несколько раз повторяется, что сразу отличить аутентичные обсуждения от твитов троллей и ботов сложно.

Авторы доклада, ссылаясь на мнение экспертов из региона, предлагают использовать свой подход для отслеживания роста и географического распространения пророссийского сообщества в Твиттере, поскольку «подобные изменения могут служить предвестником [увеличения] пророссийского влияния и более враждебных операций в регионе» (стр. 59). Однако, учитывая отмеченные и другие недостатки подхода RAND, его нельзя считать надёжным инструментом для такого отслеживания.

…и как с ней бороться

Андрей Кортунов:
Чего ты хочешь, Джон? К чему приведет противостояние России и США

Доклад оставляет впечатление, что Западу очень сложно бороться с «российской пропагандой» в Восточной Европе: усилия США, НАТО и ЕС не скоординированы, а их неуклюжая антироссийская информационная деятельность в регионе может иметь обратный эффект — русскоязычные граждане стран региона скептически относятся к продукции открыто спонсируемых Западом СМИ. Популярность российских СМИ в Прибалтике — это самая большая угроза, поскольку с ней сложно конкурировать за внимание зрителей. Хуже того, общее прошлое с Россией и нынешнее ущемление гражданских прав делают русскоязычных более восприимчивыми к информации из России, что только усугубляется дискриминационной политикой властей в отношении русского языка. Специфика стран региона затрудняет производство одного медийного продукта для всех: «Никто в Эстонии не хочет смотреть латвийское телевидение» (стр. 69), а украинский подход, заключающийся в жёсткой цензуре информации из России, сложно применить в других странах.

Рекомендации авторов направлены на то, чтобы преодолеть эти трудности. Помимо уже упомянутого отслеживания пропаганды в докладе предлагается обличать и блокировать её в соцсетях и в разделах комментариев, а также прибегать к более изощрённым способам. Например, заимствовать опыт программы Redirect Method, разработанной дочерней компанией Google. В рамках этой программы механизм контекстной рекламы поисковика использовался для показа пользователям, чьи поисковые запросы свидетельствовали об их интересе к ИГ, разоблачительных роликов о террористической организации. В докладе рекомендуется лучше работать над популяризацией США, НАТО и ЕС среди русскоязычного населения Восточной Европы, а также поддерживать создание местного контента на русском языке. В последнем случае авторы вдохновляются практикой инфлюенсеров или бренд-амбассадоров из маркетинга и предлагают оказывать поддержку русскоязычным инфлюенсерам с «панъевропейской идентичностью». Контакты с НАТО или ЕС могут подорвать их репутацию, поэтому оказанием поддержки предлагается заняться местным властям, но делать это нужно осторожно и по возможности действовать через местные НКО. Осознанно или нет, здесь авторы сближаются с тем, против чего борются, — неатрибутированными твиттер-активистами.

Одна из рекомендаций доклада носит потенциально универсальный характер. Говоря об укреплении устойчивости подверженных риску групп населения, авторы, по сути, имеют в виду повышение медиаграмотности — развитие умения работать с информацией и критически воспринимать её. В лучшие времена повышение медиаграмотности могло бы стать совместным проектом России и Запада по преодолению взаимного недопонимания и развенчанию заблуждений. Правда, сейчас времена другие, и доклад RAND, следующий логике информационного противостояния, не предусматривает предложений, которые могли бы реализовываться в сотрудничестве с Россией.

Российское влияние is the new black

Павел Кошкин:
Бряцание оружием. Главные угрозы для России и США, и как с ними бороться

В более широком контексте доклад «Российское влияние в социальных сетях» отражает резко возросший за последние пару лет интерес американского исследовательского сообщества к вопросам информационного влияния, в частности российского. Бывший сотрудник ФБР и автор книги Messing with the Enemy: Surviving in a Social Media World of Hackers, Terrorists, Russians, and Fake News Клинт Ваттс, которого обширно цитировали исследователи RAND, описал в интервью произошедшие в вашингтонской экосистеме изменения. По его словам, если до президентских выборов 2016 г. главной модной темой в Вашингтоне была кибербезопасность, которая пришла на смену доминировавшей в 2000-е гг. теме контртерроризма, то после выборов интерес столицы США переключился на дезинформацию. «В Ди-Си бывают эти большие бумы, когда все запускают свой проект о большой угрозе, какой бы она ни была. Идёт оживлённая дискуссия, но большое отличие [от темы контртерроризма в прошлом] в том, что сейчас правительство не играет в обсуждении ведущую роль, его ведут аналитические центры, академическое сообщество и компании-разработчики соцсетей», — говорит К. Ваттс.

Слова К. Ваттса подтверждает обзор проектов ведущих аналитических центров США за последние два года. С 2016 г. почти все центры из топ-15 по рейтингу Пенсильванского университета, занимающиеся вопросами внешней политики, либо выпустили доклады о российском информационном влиянии, либо затронули эту тему в рамках докладов о России или российско-американских отношениях. Center for American Progress и Atlantic Council запустили тематические сайты, а в структуре последнего было создано отдельное направление Digital Forensic Research Lab, уделяющее значительное внимание вопросам пропаганды (см. Таблицу). Из ведущих центров проекты о пропаганде не запустили только Cato Institute и Kennan Institute. Впрочем, в случае последнего это только вопрос времени — научный сотрудник института и эксперт по дезинформации Нина Янкович работает над проектом, посвящённом опыту противодействия российской дезинформации восточных членов ЕС.

В совокупности данные проекты свидетельствуют об установившемся консенсусе среди значительной части околополитической элиты США относительно информационной угрозы со стороны России, а также о наличии спроса спонсоров на подобные исследования. Проекты различаются по тому, с какого угла рассматривается эта угроза, а также по рекомендациям. В докладах выдвигаются самые разные предложения, которые условно можно расположить на шкале от «скромных», таких как улучшение обмена информацией между США и союзниками, вплоть до по-настоящему амбициозных, например, регулирования соцсетей, проведения тайных мероприятий силами специальных операций США «для борьбы с российской пропагандой в Восточной Европе с помощью правдивой информации о деятельности и намерениях США и союзников» (Recalibrating U.S. Strategy Toward Russia, стр. 156) или создания Коалиции по контрдезинформации (Democratic Defense Against Disinformation, стр. 13–14).

То, чего нет среди множества рекомендаций, — это идей о том, как задействовать саму Россию для того, чтобы снять озабоченности относительно информационной угрозы. Ближе всего к этому подходят авторы доклада Совета по международным отношениям: «Соединённые Штаты должны чётко дать понять, что они продолжат поддерживать свободные и честные выборы, свободу слова и верховенство права в России, как они делают это по всему миру. Но они будут уважать суверенное право России проводить такие выборы без манипуляций извне с использованием незаконных средств — точно так же они ожидают, что Россия будет уважать аналогичное право США» (стр. 22). Данную идею можно развить если не до взаимного обязательства не вмешиваться во внутренние дела, то до диалога о восприятии обеими сторонами угроз в информационном и политическом измерениях.

«Российская пропаганда» и Россия

Иван Тимофеев:
Информационная война за билет в прошлое

«Российская пропаганда» закрепляется как одна из центральных проблем для Запада, но она не может не беспокоить и саму Россию. Всеохватывающий подход доклада RAND и других проектов об информационном влиянии позволяет обнаруживать российский след везде и выдвигать России обвинения вне зависимости от того, причастна она к той или иной ситуации или нет.

На официальном уровне Россия (как и Запад) считает себя жертвой агрессивных действий в информационном пространстве. Словосочетания вроде «развязанная против России информационная война» регулярно используются в выступлениях чиновников и стали клише в СМИ. Коллегия МИД считает, что «под видом борьбы с так называемой “российской пропагандой” активно задействуются зарубежные СМИ и экспертное сообщество, выстраивается сеть институтов, специализирующихся на ведении информационных войн. Преследуемые цели — дискредитация нашей страны и ее политики в глазах международного сообщества, подрыв внутренней стабильности». Так же, как на Западе скептически относятся к озабоченностям России по поводу информационных угроз, российское руководство не считает или не хочет считать искренними вновь возникшие страхи Запада относительно её информационного влияния.

На примере скандала вокруг «российского вмешательства» в выборы президента США 2016 г. видно, как Россия отвечает на подобные обвинения. Можно выделить по крайней мере три составляющие ответа:

• Контробвинение — в частности, в виде деятельности Временной комиссии Совета Федерации по защите государственного суверенитета и предотвращению вмешательства во внутренние дела Российской Федерации;
• Отрицание своей причастности — так, в интервью телеканалу NBC Владимир Путин заявил, отвечая на вопрос о 13 россиянах, которым были предъявлены обвинения в рамках расследования о вмешательстве в выборы: «Я знаю, что они [13 граждан России] не представляют российское государство и российскую власть»;
• Предложение заключить договорённость о невмешательстве во внутренние дела друг друга.

Несмотря на то, что Дональд Трамп публично заявил, что верит словам Владимира Путина о невмешательстве в выборы, российские доводы не изменили общее мнение западных элит. От договорённости о невмешательстве США отказались.

Возросшее внимание США к вопросам информационного влияния в отдалённой перспективе может способствовать сближению американского и российского подходов к проблематике международной информационной безопасности. На протяжении многих лет концептуальное расхождение между сторонами заключалось в том, что США делали акцент на кибербезопасности в узком смысле как безопасности сетей и программного обеспечения и сохранности информации, а для России помимо этого важным было и то, как содержание распространяемой информации может воздействовать на общественное сознание. Однако сейчас о сближении подходов говорить не приходится — как показывают рекомендации ведущих аналитических центров США, вариант договариваться с Россией пока не пользуется популярностью.

Для отдельно взятого человека информационная война, возможно, не так страшна и даже не совсем реальна — её можно «выключить», нажав кнопку на телевизоре или телефоне и вернувшись к своим делам. Но на уровне обществ и государств, в которых информация играет ключевую роль, такая стратегия не работает, и выйти из конфронтации оказывается непросто. В отношениях между Россией и Западом стороны стремятся поставить под сомнение или дискредитировать информацию друг друга, что усугубляет взаимное недоверие.

Один способ обратить эту тенденцию — провести риторическое или информационное разоружение. Такую идею озвучивали в 2017 г. посол ЕС в России Маркус Эдерер и депутат Госдумы Ирина Яровая. Исследователь публичной дипломатии Николас Калл напоминает, что в конце 1980-х гг. советские и американские дипломаты вели переговоры о взаимных стереотипах. В практическом смысле информационное разоружение могло бы включать в себя более предметные дискуссии по вопросам, связанным с «инцидентами» в информационном пространстве и взаимными обвинениями; согласованные шаги, такие как координация борьбы с общими угрозами информационного характера; а также односторонние меры — например, выбор в пользу более сдержанной риторики. Основной целью информационного разоружения должно быть восстановление взаимопонимания между государствами, но не менее важно и укрепление доверия по линии государство — общество. Во всяком случае это может оказаться эффективнее, чем продвижение бренд-амбассадорами «панъевропейской идентичности» под прикрытием сил специальных операций.