Чтобы понять, откуда что берется, полезно вспомнить тираду небезызвестного Аллена Даллеса: «Человека можно запутать фактами, но если он знает тенденции, запутать его очень сложно». Какую именно тенденцию нам следует отследить, подсказывает тот же Барак Обама, не упускавший случая, чтобы заявить: «Я верю в американскую исключительность каждой частичкой своей души». Но этот уже бывший президент совсем не одинок в своем убеждении! Вопреки расхожему мнению, представление об исключительности, не связано с новым положением США в мире, а сформировалось еще на начальном этапе освоения англосаксами североамериканского континента. Анализ трансформаций политики США в разные периоды истории показывает различные варианты осмысления этого понятия. Сначала - мессианско-изоляционистский («Америка для американцев»), сегодня - мессианско-глобалистский («мир для американцев»). Более чем двухсотлетняя востребованность идеи исключительности представляет ту самую тенденцию (тренд в современной трактовке), которая должна помочь нам понять, что происходит сегодня с внешней политикой США. Но выяснение истоков и дальнейшего развития тренда исключительность заставляет нас обратиться сначала к историческим и антропологическим данным.

Как известно, первичное заселение Нового Света произошло около 12 тыс-13 тыс. лет тому назад, вероятнее всего, через Берингийский перешеек. К моменту плавания Колумба Северная и Южная Америка были уже достаточно освоены многочисленными индейскими общностями. Так что и английские поселенцы, основавшие поселение Джеймстаун в 1607 г. высадились в Виргинии отнюдь не на необитаемой территории. Поэтому уже начало истории СЩА связано с заключением договоров с индейцев, а поскольку прибывавшие колонисты нуждались в новых территориях, то и с индейскими войнами. Отношения с коренным населением явились одним из важнейших факторов, формировавших американское государство, в том числе и неким паллиативом «международных отношений». Ведь, как показал Х. Зинн, с момента заключения первых договоров, так называемая, «индейская проблема», обусловившая необходимость заниматься «индейской политикой», оставалась устойчивым раздражителем для американского правительства. В свое время британская корона, руководствуясь курсом на проведение политики умиротворения индейцев, еще пыталась четко разграничить свои 13 колоний и индейские территории. Победа в войне за независимость кардинально изменила положение на континенте.

В силу огромного цивилизационного разрыва между коренным населением и переселенцами из Англии, а потом и других европейских стран у белых американцев, как показала Е.В. Петровская, сложился пуританский образ индейца-врага, который наложил свой отпечаток и на восприятие осваиваемого ими пространства. Для них это пространство - западня, населенная дикарями, а потому оно источник угроз и препятствий, но, тем не менее, континент должен быть цивилизован. Показательно, что в определении А. де Токвиля еще принадлежащие индейцам территории – это «пустующие земли», а для Ф. Тернера все это - «свободные земли». В сложившихся условиях, оторванные от Европы колонисты особенно остро переживали чувство своей исключительности, приправленное ощущением своего превосходства над «примитивными аборигенами». Настроения подобного рода еще более усилились с появлением на континенте чернокожих рабов.

Осознание своего мессианского бремени «белого человека», постоянное давление потоков новых переселенцев в Новый Свет обусловили постоянное расширение границ США на запад. Американские реалии сформировали идеологию фронтира, которая представляла границу между штатами и индейскими территориями как рубеж между цивилизацией и дикостью. Поэтому он не был границей в привычном значении слова, т.к. она не могла оставаться постоянной, а должна была передвигаться до тех пор, пока все «свободные земли» не будут американизированы. Подвижный характер фронтира и освоение Дикого Запада, как отмечали многие авторы, в том числе и Тернер, во многом повлияли на облик американской («белой») демократии и заложили некоторые основания внешней политики государства. Показательно, как еще на исходе ХIХ столетия, когда фронтир уже вышел к Тихому океану, Ф. Тернер был уверен: «Только опрометчивый пророк станет утверждать, что расширение Америки закончилось. Движение было [для нас] господствующим фактором, и пока эту подготовку не пройдет весь народ, американская энергия будет постоянно требовать более широкого поля для деятельности». Не случайно так высоко оценил роль фронтира в формировании «этоса» американской нации президент Ф. Д. Рузвельт. Термин «Новый фронтир» в связи с обсуждением внешнеполитических целей вроде как сначала был использован в 1958 г. группой республиканца Н. Рокфеллера в докладе «Перспективы для Америки». Затем оборот «Новый фронтир» прозвучал в июле 1960 г. на съезде Демократической партии в Лос-Анджелесе, на котором Дж.Ф. Кеннеди был номинирован на должность кандидата в президенты США. Известный специалист по американской истории А. Шлезингер, уловив новые настроения, выступил в конце марта 1960 г. в Детройте с показательной лекцией «Новые фронтиры американского либерализма». Другим специалистам развернувшаяся активность послужила поводом для того, чтобы поднять вопрос о «Великом фронтире», являющемся границей между свободой и иерархией. Так что, «свободные земли» - они теперь там, за океаном!

Продвижение фронтира в значительной степени обусловили договоры с индейцами на предмет определения принадлежности новых территорий. Анализ сложившихся в течение «договорного периода» (начало XVII в. – вторая половина ХIХ в.) позволяет восстановить универсальную модель ведения «дипломатических» контактов правительства США с коренным населением. Сначала соглашения заключались с формулировкой «для установления мира и дружбы между народами», подтверждением чего должны были являться права американцев на приобретение земель путем купли-продажи или разного рода обменов. Последующие договоры, по данным Р. Клинтона, уже содержали в ультимативной форме требования все больших земельных уступок со стороны индейцев. Исполнение заключенных таким образом договорных отношений наглядно демонстрирует история «пяти цивилизованных племен» (чероки, чикасо, чокто, крики и семинолы). К несчастью для себя они занимали слишком привлекательные земли на территории современных штатов Джорджия, Алабама и Теннеси. Поэтому 26 мая 1830 г. Конгрессом был принят «Закон о переселении индейцев» («Indian Removal Act). Согласно этого документа, цивилизованные племена насильственно, но «добровольно» переселялись с их исконных земель в специально отведенные для них неосвоенные районы западнее р. Миссисипи (современный штат Оклахома). К концу же ХIХ в. в результате ряда акций и под разными предлогами здесь у них еще отделили примерно половину закрепленных земель. Отношение к договорам с индейцами многих официальных лиц и простых переселенцев наиболее откровенно выразил конгрессмен от Миннесоты И. Донелли: «Величайшая на земле нация унизилась до установления договорных отношений с жалкими индейцами, неспособными даже подписать заключаемые ими договоры. … Правительство США не нуждается более в предлоге для захвата их земель…». Не удивительно, что администрация не чуралась беззастенчивого применения силы в нарушение заключенных договоров, которые заключались лишь для придания этой процедуре видимости легитимности в глазах остального мира. Власти также регулярно, прибегали к «путанной аргументации» для оправдания своих действий.

Примечательно, что тема влияния «индейской политики» на формирование внешней политики США, остается не очень популярной среди специалистов-международников и американистов. Мы не найдем каких-либо указаний на этот счет у таких авторов, как Д. Бурстин, Д. Розенау и многих других, писавших о внутренних основаниях внешней политики Америки. Только те специалисты, кто непосредственно занимается индейской историей США, отмечают такую преемственность. В частности, П. Делория прямо связал механизм реализации «Закона о реорганизации индейцев» 1934 г. с последующей действиями правительства США в странах Центральной и Южной Америки, Юго-Восточной Азии и Ближнего Востока.

Поразительный факт, что самая передовая демократия, провозгласившая основным принципом своей государственности права и свободу для каждого, долгое время сосуществовала с фактически полным бесправием коренного населения и самым махровым рабством, не мог не оказать серьезного влияния на политическую культуру и массовое сознание американцев. А, учитывая сохраняющийся и сегодня примат внутренних обстоятельств страны над ее внешнеполитическими делами, следует признать значение такого раскола, заложившего для американского истеблишмента устойчивый тренд в выстраивании отношений с другими государствами. К слову, несмотря на проведение сегодня политики «положительной дискриминации» (affirmative action), и коренные обитатели континента не забыли, как с ними обходились раньше: «Современные американцы не ответственны за то, что ранее совершали их предшественники, но они все же ответственны за общество, в котором живут, так как оно является продуктом этого прошлого». Вот так подтвердил наличие связи времен историк индейского происхождения Джек Форбс.

Американо-испанская война конца Х1Х в. стала сигналом, продемонстрировавшим готовность правительства США к продвижению в мир своего мессианского предназначения. Но за неимением необходимого опыта в международных делах правящие круги США смогли опереться на более чем двухсотлетние практики «индейской политики» и «черного» рабства, позволивших многим американцам окончательно утвердиться представлениях о собственном превосходстве и исключительности. Так что, Америка, пускай и по-своему, но была в роли активного актора в международных отношениях. Однако, кардинальные отличия отношений американской демократии с коренным населением, чернокожими рабами и некоторыми группами мигрантов от норм и правил международных связей, сложившихся между европейскими государствами, содержали угрозу серьезных противоречий после вовлечения США в мировую политику. Соперничество с Британской империей, а затем мощь Советского Союза и социалистического лагеря не давали раскрыться в полной мере сложившейся американской тенденции ведения дел, основанной на жестком противопоставлении «Мы» и «Они» («Другие»). После распада биполярного миропорядка уже не было актора, способного противостоять приемам «индейской политики» и «плантационного менеджмента». Поэтому вся эта непредсказуемость и непоследовательность во внешней политике США демонстрирует открытое проявление этих противоречий и стремление американского истеблишмента перестроить миропорядок в соответствии со своими правилами. Россия осмелилась выступить за сохранение ранее выработанных («других») норм международных отношений, предусматривающих равноправие, договорный процесс и т.д. На какой диалог и взаимное уважение можно рассчитывать в таких обстоятельствах, если мы – откровенные «ревизионисты», а фактически, исключение из исключительности!?