«Без галстука» с Юрием Батуриным
Вице-президент по связям с общественностью и СМИ Российской академии космонавтики имени К.Ц Циолковского, член-корреспондент РАН, член РСМД
Краткая версия
Полная версия
Новым гостем серии интервью ПИР-Центра в формате «Без галстука» стал Юрий Батурин – помощник Президента России Б.Н. Ельцина по правовым вопросам и по национальной безопасности (1993 – 1996 гг.), секретарь Совета обороны (1996 – 1997), ученый, член-корреспондент РАН, летчик-космонавт и Герой Российской Федерации. Юрий Михайлович много сделал на начальном этапе развития ПИР-Центра.
Из интервью вы узнаете о детстве Юрия Батурина, о его университетах, о профессиональном пути в системе Академии наук, а также в аппарате помощников Президента России в 1990-х годах. Юрий Михайлович поделился с нами своими размышлениями о ключевых вопросах глобальной безопасности в период его нахождения на должности помощника Президента России по национальной безопасности, о роли книг и фильмов в его жизни. В интервью вы также узнаете почему, по мнению гостя интервью, Президент России Борис Николаевич Ельцин был против его полета в космос и почему полет все же состоялся в августе 1998 года. Также вы узнаете о ключевых вопросах глобальной безопасности в период нахождения Юрия Михайловича на должности помощника Президента России по национальной безопасности, о роли книг и фильмов в его жизни. В интервью вы также узнаете почему, по мнению гостя интервью, Президент России Борис Николаевич Ельцин был против его полета в космос и почему полет все же состоялся в августе 1998 года. В конце интервью Юрий Батурин дал совет для молодых специалистов, которые только начинают свой профессиональный путь в области международной безопасности.
Река, лес, велосипед, друзья и свобода: мое детство в Вербилках
Родился я 12 июня 1949 г. в Москве. Мое детство можно описать в нескольких словах: река, лес, велосипед, друзья и свобода. Мои бабушка с дедушкой жили в ста километрах от Москвы в поселке Вербилки [прим. ред. – посёлок городского типа в Талдомском городском округе Московской области; известен своим фарфоровым заводом, ведущим свою историю от фарфоровой мануфактуры Франца Гарднера, а затем Матвея Кузнецова].
Прекрасно помню, как сделал свои первые самостоятельные шаги, на тропинке, на другой стороне реки Дубны, напротив барского дома, как его тогда называли. Сейчас барского дома уже нет, он сгорел, в 1990-х гг., как это часто тогда случалось. А когда-то в нём жили мои бабушка с дедушкой, когда ему, как директору, дали в этой огромной, фактически коммунальной квартире, две комнаты.
На той тропке я и сделал свой первый шаг, не держась за мамину руку или стенку. Каждый год, и даже не раз в год, меня мама привозила в Вербилки и зимой, и летом. У меня там, конечно же, появились друзья ещё с первых лет жизни. Мне в Вербилках очень нравилось. Особенно свобода. Меня легко отпускали и на речку, и в лес за грибами. Не было постоянной опеки. И самая важная особенность Вербилок: все взрослые, не только родственники, разговаривали с нами, детьми, на равных, как со взрослыми. Это делало окружающий мир совсем иным.
В принципе, и в Москве тоже всё было достаточно свободно, потому что буквально во дворе дома, где мы жили, начинался Нескучный сад, с которым у меня связаны множество воспоминаний. Наш дом располагался на Калужской заставе, которой заканчивалась Москва и Большая Калужская улица. На этом месте располагаются два полукруглых дома, сейчас это площадь Гагарина.
В принципе, и в Москве тоже всё было достаточно свободно, потому что буквально во дворе дома, где мы жили, начинался Нескучный сад, с которым у меня связаны множество воспоминаний. Наш дом располагался на Калужской заставе, которой заканчивалась Москва и Большая Калужская улица. На этом месте располагаются два полукруглых дома, сейчас это площадь Гагарина.
У нас вся жизнь проходила в Нескучном саду. Родители не боялись отпускать нас гулять, потому что Большую Калужскую с ее интенсивным автомобильным движением нам не надо было переходить. Школа, когда мы до нее доросли, была тоже на той же стороне, в ста метрах от Нескучного сада. Дорога в школу занимала примерно 10–15 минут, а дорога обратно примерно три часа. Утром мы торопились к началу занятий, а обратно – это уже была жизнь. Играли, прятались, чего-то искали… В общем, я проводил много времени в Нескучном саду.
Кстати, наша школа находилась и находится в двухстах метрах от президиума Академии наук. А напротив дома №30, в котором я жил, позже, в 1980-х гг. было выстроено здание Академии наук СССР. Там разместились институты, некоторые службы. Огромное здание, которое сегодня называют «золотые мозги» из-за стилизованных металлических блестящих куполов храма науки. И вот так получилось, что я и тогда ходил рядом с Академией наук. И в Президиуме Академии, на Ленинском проспекте, 14, у меня в 2010-х гг. был кабинет, а потом меня переместили в золотые мозги, и сейчас из окна моего кабинета я вижу окна нашей бывшей квартиры, окна в окна, почти напротив. Так детство закольцевалось, замкнулось на сегодняшний день
Итак, московская часть детства была достаточно свободна и хороша, но не шла ни в какое сравнение с вольной жизнью в Вербилках. И в 10 лет я совершил свой первый мужской поступок: сказал родителям, что хочу уехать к бабушке с дедушкой жить и учиться в школе там. Они очень удивились, но возражать не стали, и начался вербилковский этап детства. Жизнь в рабочем поселке, тогда почти деревне, вспоминается так. Лес и две реки (Якоть впадает в Дубну, а Дубна километров через 30 в Волгу). Летом купание, зимой хоккей на льду замерзшей реки. Полная свобода. Почти полная свобода, конечно. Уроки в школе. Возвращаться домой надо было к обеду, ужину (у бабушки было строго – река рекой, а обед по расписанию), а потом – к ночному часу. Так прошло мое детство. Прекрасное время. Наверное, лучшее время в жизни.
А потом родители сказали: пора возвращаться в Москву. Надо поступать в институт, а в московской школе подготовка лучше. И я вернулся в ту же школу, из которой уходил. В школе увлекся радиотехникой, выписывал журнал «Радио», паял и собирал маленькие портативные радиоприемники.
Для родителей было удивительно: взял мальчик какие-то детальки, проволочки, подпаял, чего-то подсоединил, и вдруг из динамика идет радиопередача. Наверное, так же сейчас мы смотрим на детей, которые столь же легко обращаются с современными информационными технологиями. Конечно, уже это была подготовка к институту. В этом моя мама сыграла большую роль, она была библиотекарем в одном из научных институтов. А библиотеки время от времени закупали книги на выделенные небольшие суммы для пополнения своих фондов. Десятилетия после этого многие сотрудники института благодарили мою маму за то, что в их библиотеке нашлось множество книг по математике, физике, пособия для поступающих в вузы, другие интересные книги, с помощью которых их дети готовились в институт. А все они были куплены для меня.
Иногда я даже сам их покупал. Недалеко от нас находился Дом научно-технической книги. Он работает и сегодня, хотя и расширил ассортимент книг. Получив разрешение на закупку на определенную сумму книг, мама перепоручала задание мне. Я шел, выбирал, покупал, получал квитанцию, все передавал маме, а потом читал, в библиотеку они попадали уже после меня. Иногда мама тоже приносила хорошие книги, скажем, про Роберта Вуда, знаменитого физика-экспериментатора.
Примечательно, что несколько поколений по линии моей мамы были сельскими священниками в Тверской области. Они заканчивали семинарии, кто-то духовную академию. Во всяком случае, образование у них было хорошее, собирались замечательные домашние библиотеки, и в семье царил культ образования и чтения. Достаточно широко известен Иван Степанович Белюстин своего рода духовный диссидент, современники называли его «духовным Щедриным» и «калязинским Лютером». Он боролся за гласность в духовной жизни, писал о плачевном положении дел в среде сельских священников. Наибольший резонанс вызвала его книга, изданная за рубежом, «Описание сельского духовенства в России».
Церковь запретила ее распространение. Синод приговорил его к ссылке на Соловки. Лишь слово Александра II спасло его от ссылки, но священнослужение было ему запрещено. В библиотеке родителей моей мамы сохранились и дореволюционные книги XIX века. И я их листал и читал.
Не только священники, все в нашем роду стремились к образованию. Это давало результаты в самых разных областях. В наше время весь Советский Союз учился по учебникам Новоселова [прим. ред. – Сергей Иосифович Новосёлов – советский педагог-математик, автор школьных учебников]. Он был математиком и моим двоюродным дедушкой. Еще один математик Всеволод Константинович Белюстин, его сын Сергей Всеволодович Белюстин – физик. Был химик Анатолий Александрович Белюстин. Был филолог-латинист Никита Федорович Белюстин, избранный членом Общества любителей словесности годом позже А.С. Пушкина. Фёдор Лукич Морошкин – юрист, профессор Императорского московского университета, был достаточно известным преподавателем, до сих пор его упоминают. Сейчас, когда я и сам уже много лет профессор Московского государственного университета, мне очень приятно, что один из моих предков тоже там профессорствовал.
Думаю, теперь понятно, почему любовь к чтению у меня с самого детства.
Мы гуляли по улицам, и мама учила меня буквы складывать в слоги, а слоги в слова: «Ап-Те-Ка». К четырем годам я уже научился делать это свободно, и мне стало неинтересно читать вывески. Однажды подошел к отцовскому книжному шкафу и вытащил с нижней полки, куда только и мог дотянуться, свою первую книгу. Она меня привлекла своим красивым переплетом. Серый переплет с синими буквами и золотым тиснением. По переплету нельзя было понять, что это за книжка. Выбор чтения был случайным.
Оказалось, это второе издание (1944 г.) книги, опубликованной в, во время Великой Отечественной войны, в честь 300-летнего юбилея Исаака Ньютона. Ее автор, Сергей Иванович Вавилов, в 1945 г. был избран Президентом Академии наук СССР. Конечно, это серьезная книга. Но мне она была значительно интереснее, чем складывание букв на вывесках. Я три ее читал по слогам, хотя, естественно, ничего не понял, но очень многое запомнил. Мама рассказывала, что эти три дня я был абсолютно тихий, никому не мешал, ни к кому не приставал, не баловался, сидел себе тихо в своем углу. А прочитав, пришел к родителям и стал задавать вопросы: «Что такое астролябия?» Они очень удивились, откуда я знаю такие слова. Я ответил, что прочитал в книжке и показал нужную страницу.
Родители не поверили и стали задавать вопросы по содержанию. Но у детей же не память, магнитофон. Свой первый экзамен я сдал. Так моей первой прочитанной книгой, в мои четыре года, стала работа про Исаака Ньютона. Она и сегодня стоит у меня на книжной полке. А тогда отец сразу пошел покупать мне детские книжки с крупным шрифтом и картинками. Я их мгновенно проглатывал, но они мне уже стали малоинтересны.
Я мечтал стать летчиком
Что такое детские мечтания? Это нечто легкое, быстро меняющее очертания, как облако. Сегодня мечтаю стать летчиком, завтра – дипломатом, потом – инженером. Все очень просто меняется, и прежнее забывается. Из такой череды видений своего будущего, дольше всего и сильнее всего я хотел стать летчиком. Прочитал множество книг об авиаторах, благо на эту тему многое издавалось в советское время. Даже для маленьких детей. Например, Анатолий Маркуша, «Вам – влет».
Я разбирался не только в типах, но и в устройстве самолета, например, в третьем классе знал, что такое центроплан [прим. ред. – средняя часть крыла, присоединяемая к фюзеляжу или составляющая с ним одно целое]. Даже такое эпохальное событие как первый полет человека в космос не заставил меня отказаться от мыслей об авиации.
Кстати говоря, я прекрасно помню 12 апреля 1961 года. Прекрасно помню. Я учился во вторую смену, с утра был дома, читал книгу, был включен радиоприемник и вдруг раздались позывные, предвещавшие важное сообщение. Я, естественно, захотел его послушать, а тут как раз бабушка попросила меня сбегать за молоком, за творогом. Недалеко, но, думаю, побегу и сообщение пропущу.
Я все ждал и ждал, а сообщения все не было и не было. Бабушка нервничала, потому что я с места не сдвинулся. Через несколько лет, когда учился в институте, узнал, что тогда не только бабушка нервничала, но и Королёв на Байконуре, и Юрий Левитан [прим. ред. – диктор Всесоюзного радио, которому доверяли читать самые важные сообщения] в кабине с надписью «Эфир» подпрыгивал в нетерпении, но еще не получил разрешения читать сообщение ТАСС. А дело было так.
Когда министру обороны доложили, что старший лейтенант Гагарин в космосе, и принесли представление на присвоение ему очередного звания капитан, маршал Малиновский сказал, что за такой подвиг присваивает сразу звание майора. Пока перепечатывали представление, собирали визы прошло более получаса.
Но потом все уладилось: Левитану приказали читать сообщение, но вместо «капитан» произносить «майор», на Байконуре Королёв услышал то, что ждал, я тоже понял неординарность события и быстро доставил бабушке молочные продукты, она успокоилась, а народ выходил на улицу и ликовал.
И даже в такой ситуации я не изменил авиации. Только подумал: значит, наверное, правильно я мыслю, стану летчиком, а потом, может быть, и в космос полечу. Как-то так, осторожно подумал. Но в девятом классе у меня обнаружили легкую близорукость, и я понял, что в летную школу меня не возьмут. И уже не стоит стремиться в небо, следует подумать о другом пути.
И тогда я решил стать писателем. В юности у меня были совершенно неверные представления о возможном, должном и сущем. Почему-то мне казалось, что на пути к писательскому труду предварительно нужно поработать журналистом. Это неправильная логика. Тем не менее, я стал готовиться поступать на факультет журналистики и начал писать рассказы. Год ушел на то, чтобы осознать ошибочность моего решения. И в десятом классе я уже подумывал стать дипломатом.
Одновременно в девятом-десятом классах ходил по разным олимпиадам и неожиданно стал победителем олимпиады в Московском авиационном институте (МАИ). Мне вручили диплом победителя, я показал его в школе, и меня стали убеждать, что нужно идти поступать в МАИ или в другой инженерный институт.
Для меня это было не очевидно, пятерки по всем предметам не позволяли с уверенностью выбрать единственно верное направление. В конце концов меня как-то убедили в необходимости поступления на техническую специальность и в конечном счете я поступил на Физтех, в Московский физико-технический институт (МФТИ).
«Воспитывать ребенка нужно, когда лежит поперек, а не вдоль лавки»: учеба на Физтехе
Здесь сделаю маленькое отвлечение. Любой редактор, в том числе и ПИР-Центра, видя сочетание «на Физтехе» мгновенно зачеркивает предлог «на» и ставит «в». И ошибается. Потому что ассоциирует Физтех с институтом. Но все редакторы признают, что писать «на мехмате» или «на физфаке» вполне правильно, ибо тут речь идет о факультетах, а не об институтах. У Физтеха особая судьба: он был создан, как физико-технический факультет МГУ, и только через пять лет стал самостоятельным институтом – МФТИ.
А традиция говорить «на физтехе» (как «на физфаке», «на мехмате») осталась. И если сегодня выпускники Физтеха прочитают в моих воспоминаниях «в Физтехе», они не поверят, что я там учился. Остальным позволительно и «в».
Итак, я поступил на Физтех. На факультет радиотехники и технической кибернетики (ФРТК). Еще в школе мне очень понравилась книга Норберта Винера «Кибернетика». В те времена кибернетика была модной темой, как сегодня искусственный интеллект.
Хотя, в принципе, это оно и то же. Искусственный интеллект именно с книги Винера и начинался. Плюс к этому увлечение радиолюбительством, я рассказывал. Это и предопределило выбор факультета.
Когда я учился на третьем курсе, мне в каком-то журнале попалась фотография группы космонавтов, где я увидел, что один из них, Константин Петрович Феоктистов, гражданский инженер, не летчик, был в очках! И я понял, что судьба улыбнулась мне.
На столь шатком основании (фото космонавта в очках) я принял решение вернуться к своему плану стать космонавтом. Будь я повзрослее и взвесь шансы на успех на всех промежуточных этапах, то понял бы, что вероятность полететь в космос исчезающе мала, и отказался бы от такой амбициозной затеи. Слава богу, что тогда я неправильно рассуждал. А может быть, правильно. Может быть, так и надо – поставил цель, и вперед…
Для начала я решил перейти на факультет аэрофизики и космических исследований (ФАКИ). Но в какую учебную группу проситься? На ФАКИ было несколько групп, несколько специальностей, причем все под номерами, тогда же большинство из них были секретными.
Слава богу, во всех в институтах, и сейчас тоже, есть замечательная информационная система, которая называется «Общага». Там, если походить, поговорить со старшекурсниками, тебе все расскажут. Что стоит за этими номерами, почтовыми ящиками и так далее. На Физтехе, кстати, даже старались расселять первокурсников со старшекурсниками, чтобы они за первокурами приглядывали немножко, а те учились на примерах своих соседей. Пообщался я с опытными людьми.
Особенно помог Саша Серебров. У него были схожие планы, он по этой дорожке пошел раньше меня и через несколько лет стал первым космонавтом с Физтеха. Я совершенно точно выбрал группу, пришел в деканат и попросился на эту специальность. И меня взяли именно в эту группу, на кафедру, которой заведовал член-корреспондент Академии наук СССР (позже он стал академиком) Борис Викторович Раушенбах, в прошлом правая рука Королева по системам управления. Учился у него на кафедре, слушал его лекции, то есть очень точно угадал.
После окончания института стал работать на предприятии, которое тогда называлось Центральное конструкторское бюро экспериментального машиностроения (ЦКБЭМ), потом его переименовали в НПО «Энергия», а сегодня оно всем известно как Ракетно-космическая корпорация «Энергия» имени академика Сергея Павловича Королёва. Там проработал почти 10 лет инженером. МФТИ сыграл огромную роль в моем становлении, вообще в том, что из меня получилось. Первый институт – это не только образование, но ещё и воспитание, потому что молодыми мы податливее, из нас можно лепить все, что требуется, нас еще можно воспитывать. Вообще воспитывать ребенка нужно, когда он лежит поперек лавки, а не вдоль лавки. Но немного экстраполируя ситуацию, можно сказать, что первый институт воспитывает. Именно Физтех во многом меня сформировал, за что я ему очень благодарен.
Физтех научил меня правильной физической картине мира и строгости мышления в математическом смысле этого слова. Это очень важно. Физтех научил работать. Мы приходим на первом курсе на занятия, смотрим расписание, читаем: с 9:00 начинаются занятия, а заканчиваются лишь в 19:40, то есть, практически лишь к 8 часам вечера мы покидали учебные аудитории. Фактически 10-часовой рабочий день сразу на первом курсе.
А после ужина вновь в институт, в библиотеку, в читальный зал делать задание до полуночи. С утра снова на занятия. Сегодня я завкафедрой вижу, что не хватает нужных знаний студентам, нужно и такой курс им прочитать, и другой… Говорю в деканате: поставьте в расписание. Нельзя. Студентам отдыхать надо. Режим труда и отдыха. А нас научили работать без оглядки на установленный режим труда и отдыха.
Это мне, кстати, помогло, когда я пришел в отряд космонавтов, и тоже надо было рано вставать и далее подготовка по часам и минутам расписана. Правда, не до 19:40, до 18:00 занятия, но иногда и позже. А потом самоподготовка. Однажды я получаю расписание, и там последней строкой стоит «23:30 – …». Я, понял, конечно, но сходил в учебный отдел, и смеха ради, спросил: что многоточие в расписании означает? Мне было интересно, что же мне ответят. Ответили совершенно замечательно: «А это значит, пока не упадешь». К такому «пока не упадешь» я был готов благодаря тому, что этому научили на Физтехе.
Академия наук – тогда и сейчас
Надо понимать, что такое Академия наук в те времена и сейчас. В Советском Союзе Академии наук РСФСР не было, а была одна большая Академия наук СССР, которая включала республиканские (кроме РСФСР) академии. Это была единая структура, налажены прочные связи академий союзных республик с Центром, и самое главное, было общее финансирование. Если кто-то в Академии наук Беларуси предлагал какую-то важную тему, и она принималась в сотрудничестве белорусских ученых, например, с московскими институтами, то финансировалась, в том числе, и через Академию наук СССР, через союзный бюджет, не только через республиканский.
С распадом Союза от АН СССР отпали Академии наук союзных республик, то есть потенциал Академии наук СССР, естественно, понизился, ибо от нее осталась только часть, находящаяся на российской территории. Я не сказал бы, что катастрофически, но все же упал, потому что многие выдающиеся ученые работали в других республиках, и институты там остались серьезные. Но и республиканские академии упали в своем потенциале.
Накануне распада СССР усилилась борьба республик, включая РСФСР, с «союзным центром». В январе 1990 г. Президиум Верховного Совета РСФСР издал указ «Об учреждении Академии наук Российской Федерации». Прошел съезд учредителей, сами себя назначивших академиками. В то же время та часть АН СССР, которая осталась в РСФСР, была по масштабам своим существенно значительнее, чем Академия наук любой из республик, включая вновь созданную российскую. После событий августа 1991 г. было решено объединить обе структуры. Так АН СССР трансформировалась в Российскую академию наук. Она оставалась очень мощной научной организацией. Проблемы ее состояли, в основном, только в отсутствии денег, в финансировании. Принципы Академии наук, ее традиции, дух и академическая атмосфера сохранялись.
Сошлюсь на мнение академика АН СССР, а потом и РАН, Бориса Евгеньевича Патона. Мне посчастливилось быть с ним знакомым и даже дружить. В 2012 году брал у него интервью и задал вопрос, похожий на ваш. Борис Евгеньевич ответил так: «Российская академия наук все же осталась ведущей академией. Я не устаю говорить им всегда (а я на всех общих собраниях бываю, на всех), что Российская академия наук – самая мощная и самая, так сказать, действенная академия наук в мире, что бы там ни говорили те, кто пишет всякие рейтинги. Это действительно так. Но все-таки союзная академия была более мощная и более интересная, чем Российская академия наук. Мое искреннее мнение. Может быть, я не прав».
А в 2013 году началась реформа Академии наук, целью которой, кстати, официально заявленной, про которую как-то сейчас стараются не говорить, была ликвидация Академии наук, как ненужной организации, и это была очень большая ошибка. Академию наук удалось сохранить, но разница с прежней оказалась громадной. В первую очередь, у Академии наук отрезали институты и передали специально созданному Федеральному агентству научных организаций. Что такое Академия наук без институтов? То, что мы называем Академией наук, это мозг, который управлял сетью академических институтов. Сегодня это не так, хотя РАН старается управлять научной политикой через директоров институтов – членов РАН.
Кроме того, в РАН вошли две другие государственные академии – медицинских и сельскохозяйственных наук. Я не говорю, что это плохо. Тем не менее, структура стала совершенно другая, совершенно не похожая на структуру Академии наук СССР.
Трудности в начале профессионального пути
Помимо МФТИ, я также получил образование на факультете журналистики Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, окончил Всесоюзный юридический институт [прим. ред. – ныне Московский государственный юридический университет им. О.Е. Кутафина], Высшие курсы Военной академии Генерального штаба ВС РФ, а также Дипломатическую академию МИД России.
Физическое образование дало мне правильный взгляд на естественную картину мира, а юридическое образование дало реальный взгляд на социальную картину мира. Те сложности, с которыми я сталкивался, были сложностями, вынесенными еще из детства, из юношества, из семьи. Я был идеалистом и считал мир лучшим и более правильным, чем он есть на самом деле. Столкновение идеализма с реальной действительностью приводило к разным сложностям, но они, конечно, все были преодолимы. В результате появились идеалистические воззрения, и продолжаются до сих пор, может быть. Сейчас я думаю, даже хорошо, что я видел мир и людей лучшими, чем они были на самом деле.
Начало работы помощником Президента России
Работа у Михаила Сергеевича Горбачева, тоже крайне интересная для меня, хотя и продолжалась недолго, привела к выводу, что из сделанных предложений принимается примерно 3%, то есть, я чувствовал, что мой КПД у него не превышал КПД паровоза, что очень мало. Однако, сама работа была крайне интересна, я многому научился.
Когда стал работать у Бориса Николаевича Ельцина, обнаружил, что КПД резко возрос, примерно до 30% – очень большой скачок, и понимание, что твои предложения тут же идут в дело, тут же начинают работать, производили сильное впечатление. Это одна из ярких эмоций.
Коллектив очень хороший сложился в группе помощников Президента. Надо сказать, она не была частью Администрации Президента России – это была особая автономная структура. У каждого помощника стоял телефон без кнопок с надписью «Президент». Каждый имел право снять трубку и поговорить с Президентом, когда считал нужным, но мы не злоупотребляли этим правом. Каждый из помощников не обязан был вырабатывать общую со всеми позицию, а должен был докладывать свое мнение.
Тогда информация доводилась до Президента по разным каналам. Президент мог перепроверять свои впечатления и представления о чем-то. Эта команда, в которой постепенно возникло глубокое взаимопонимание, дорогого стоит. Где бы ты ни работал, если работаешь в коллективе, большом, небольшом, даже в какой-нибудь малой группе, если в коллективе есть полное взаимопонимание, то это счастье. Ты понимаешь, что твоя эффективность многократно умножилась благодаря людям рядом, и это тоже яркое впечатление.
Если говорить о практике, то самые мои сильные впечатления связаны с более поздним периодом, я стал помощником по национальной безопасности, а затем секретарем Совета обороны РФ. Работа была связана с постоянными выездами в регионы, в воинские части, в разные организации. По сути, я был помощником не только у Президента, но помогал пограничникам, например морякам, ученым, той же Академии наук.
Самые яркие впечатления появляются, когда выходишь из-за стола в своем кабинете и погружаешься в жизнь, причем в жизнь самую разную и на разных территориях, в разных местах огромной нашей страны: и на Дальнем Востоке, и в Калининграде, и на юге, и на севере. И везде жизнь разная, со своими проблемами, твои представления становятся многограннее. Когда ты можешь что-то сделать и делаешь, тут и появляются яркие впечатления.
Знакомство с ПИР-Центром
Знакомство началось с журналистского коллектива, который собирался в «Московских новостях». Я часто там бывал у Егора Яковлева. На площадке «МН» образовалась группа журналистов во главе с Владимиром Орловым, которая решила, что надо придумать совершенно новое издание. Так и произошло, появился журнал Ядерный Контроль, что стало достаточно неожиданным для меня, но прямо затрагивало сферу моих профессиональных интересов. Осень 1994 года. Я уже помощник Президента по национальной безопасности и даже помог чем-то в организации ПИР-Центра. Где-то в октябре позвонил Владимир Орлов и пригласил на презентацию нулевого номера.
Что мне тогда импонировало в команде ПИР-Центра? Вообще, в те времена создавалось множество некоммерческих организаций такого рода, так как это было легко, и среди них ПИР-Центр. Все они начинали примерно в одинаковых условиях.
Вспоминается мысль писателя Михаила Пришвина, высказанная в автобиографическом романе «Кащеева цепь»: деревенька с соломенными крышами и земляными полами, за ней отделенная невысоким валом, усадьба помещика, за усадьбой – церковь, рядом с церковью «Поповка», где жили священник, дьякон и псаломщик.
Одна судьба человека, родившегося в деревне под соломенной крышей, другая – в Поповке и третья – в усадьбе. Как говорят физики, все зависит от начальных условий, чрезвычайно важных для развития каждой из организаций.
Для ПИРа важным на начальном этапе стало взаимодействие с журналистским коллективом «Московских новостей», который неожиданно для меня сунулся в научную сферу, и не просто в научную сферу, а в критически важную, где без науки не обойтись. Так появился Ядерный Контроль.
А я в то время преподавал, да и сейчас преподаю, и не прерывал преподавание на журфаке МГУ. Постоянно там бывал, и даже вел семинары в Кремле. Это сейчас представить трудно… Помощник Президента выписывает пропуска группе в 10 студентов – они приходят, и в кабинете проходит семинар. Преподавание в МГИМО и на Физтехе пришлось временно приостановить – далеко расположены. А факультет журналистики – буквально напротив Кутафьей башни.
Когда Борис Николаевич брал трубку и вызывал меня к себе, дойти от моего кабинета до его кабинета – семь минут из одного корпуса в другой. Семь минут. Он это тоже знал и семь минут спокойно ждал. Я замерил, дойти от аудитории на факультете журналистики через Кутафью башню до кабинета Президента те же семь минут, поэтому я продолжал преподавать на журфаке, не бросал. Но, бывало, так плотно дела концентрировались, что не выйдешь. Тогда и вызывал студентов к себе.
В ПИР–Центре, помню студентку факультета журналистики МГУ Людмилу Баландину. Она не у меня училась, но в коридорах факультета встречались. Вот у вас, у ПИР–Центра своя дорога сложилась. Дорога очень интересная. ПИР–Центр, в общем, здорово вырос. Весь период его становления я не переставал наблюдать за деятельностью организации, что и сейчас делаю с большим удовольствием.
Соглашение «ВОУ-НОУ» и развитие российско-американских отношений
Соглашение об использовании высокообогащенного урана было подписано в Вашингтоне 18 февраля 1993 года. Я стал помощником Президента по правовым вопросам 2 июня 1993 года. Так что договаривались по этой теме без меня. Но дальше, конечно, начались реальные проблемы, с которыми приходилось сталкиваться.
Любое соглашение по чувствительному вопросу между крупными державами не может быть односторонне выгодным только одной и невыгодным другой стране, поэтому и с одной и с другой стороны, обязательно появляются сомнения, и особенно, сомнения постфактум, когда уже исследователи начинают интерпретировать соглашение в контексте материала, который они теперь знают, а прежде не знали. И это совершенно нормально. На тот момент для Российской Федерации, которой всего-то два года тогда исполнилась, это соглашение было важным, потому что соглашение с таким стратегического масштаба государством, как Соединенные Штаты, всегда лучше, чем отсутствие такового соглашения, как мне кажется.
Покупку российского урана осуществляла американская компания United States Enrichment Corporation (USEC). Эта корпорация, которая располагалась в штате Мэриленд, имела огромный опыт по всему мира и с нами впервые стала работать. Однако, при практическом осуществлении соглашения стали проявляться минусы, которые не были учтены при его заключении. Безусловно, всё нельзя предусмотреть заранее, но что-то можно было предвидеть. Это соглашение, на мой взгляд, готовилось в спешке, из-за чего не всё было предусмотрено. По соглашению корпорация должна была оплачивать лишь 2/3 поставляемого урана, а 1/3, её называли природной компонентой, подлежала оплате лишь после использования или продажи третьей стороне. Вот вопрос по поводу природной компоненты и возник. Это была реальная проблема. Как она разрешилась? Российская сторона предложила, что сама будет продавать природную компоненту и, соответственно, поставила вопрос о признании права собственности на эту 1/3 урана за Россией. Американская сторона пошла навстречу России, что было очень важно в то время. Не конфликт создавать, а решать проблему. Американская сторона пошла навстречу требованиям России, и в 1996 году Конгресс США принял специальный закон о приватизации компании USEC, согласно которому признавалась российская собственность на природную компоненту и разрешалась его продажа на рынке США, начиная с 1998 года. Более того, американцы тогда согласились оплатить весь поставленный уран в 1995–1996 годах российской стороне. Помимо этого, у USEC появился мощный конкурент в лице АО «Техснабэкспорт», подразделения Минатома, то есть, ситуация для американцев складывалась менее выгодная, чем для нас. Мне кажется с высоты времени, что было и полезно, и важно российской стороне заключить соглашение «ВОУ-НОУ» в те годы.
«Россия полностью выполняла свои обязательства по Конвенции о химическом оружии»: проблема незаконного вывоза российского химического оружия
«Новичок» – не отдельный боеприпас, а семейство фторфосфорорганических азоторганических отравляющих веществ нервно-паралитического действия. Разрабатывались в СССР с 1970-х годов и до начала 1990-х годов в России. В 1994 году, когда я стал помощником Президента по национальной безопасности, вопрос о «Новичке» даже не вставал, потому что эта разработка была прекращена –– и не мной, а до меня, еще до распада Советского Союза. Но в 1993 году появилась информация о «Новичке-7». Надо сказать, что «Новичок-7» на вооружении в РФ не стоял, а продолжал ли он разрабатываться в других странах или нет – точно сказать не могу. Думаю, что такая вероятность была, но если такая разработка производилась, то скорее всего, в частном порядке, с целью продажи кому-то для извлечения прибыли. Такое могло быть. В 1990-е годы были серьезные опасения возможных поставок химического оружия Сирии с учетом геополитической обстановки на Ближнем Востоке.
В 1993 году, еще до того, как я стал помощником по правовым вопросам, и тем более помощником по национальной безопасности, генерал Анатолий Кунцевич был представителем Российской Федерации в Сирии, в экологическом центре, а чем он там занимался, сказать не могу, потому что у меня не было никакого доступа к соответствующим документам в то время. Однако, я знаю, что в 1994 году, когда я уже был помощником по национальной безопасности, Федеральная служба контрразведки занималась делом группы лиц, в составе которой был и генерал Анатолий Кунцевич. Было выявлено, что данная группа переместила в одну из стран Ближнего Востока, по всей видимости в Сирию, несколько сот килограммов веществ, необходимых для изготовления отравляющего оружия. Проводилось расследование, может быть, даже дело возбуждено о незаконном вывозе веществ так называемого двойного назначения. Я отчетливо помню, что вывоз этих веществ был предотвращен в 1994 году, но это было самое начало моей работы, я еще не был глубоко погружен в тему. А в 1995 году генералу Анатолию Кунцевичу было предъявлено обвинение в попытке контрабанды по результатам расследования и взята подписка о невыезде.
Следовательно, опасения о возможных поставках химического оружия в Сирию были небезосновательными, но здесь очень четко нужно разделить акторов, кто чем занимался и кто пытался делать деньги на всём, что угодно. Один из вопросов, которым я занимался, – химическое разоружение. Я объехал все центры. где хранилось химическое оружие, осмотрел все: где и как оно хранится, условия, недостатки. Могу сказать, что Россия делала все, что требовалось по Конвенции о запрещении разработки, производства, накопления и применения химического оружия и о его уничтожении 1993 года. Таким образом, опасения, о которых мы только что с вами говорили, не являются следствием государственной политики Российской Федерации, а вызваны попытками обогащения разных лиц, располагавших доступом к тем или иным ресурсы. Примеров такого рода тогда было предостаточно.
Из политики – в космос
В 1996 году, после выборов Президента стало ясно, что приходит новая команда, нацеленная на значимые места в президентской администрации, а следовательно, эти места будут ей предоставлены. Пора было подумывать, куда уходить.
Я для себя решил, что буду возвращаться в космонавтику, в которой я вырос и долго работал. Выбрав удачный момент, я пришел к Борису Николаевичу, чтобы заранее обговорить с ним свой предстоящий уход. Чтобы без взаимных обид. Наступают новые времена, новая эпоха, – сказал я ему, – понимаю, что многое меняется, сменяются и люди, и скоро на мое место придет другой человек. Я к этому отношусь совершенно спокойно, нормально. Механизм власти я себе хорошо представляю. Хотел бы вернуться к своей профессии, в космонавтику, и вновь попытать счастье в отряде космонавтов, куда мне не удалось попасть, когда я работал в «Энергии».
Борис Николаевич оказался благорасположен к такому разговору. Он сказал, что меня понимает. «У меня было две мечты: сходить в поход на подводной лодке, а в 1960-х – слетать в космос, – поделился он со мной доверительно. – Но увы, ни то, ни другое не имело шансов на осуществление». Я ушел от него воодушевленным, Борис Николаевич меня понимает, и я смогу уйти, подготовившись. Однако никаких конкретных планов еще не было. А на следующий день меня уволили.
Не думаю, что Борис Николаевич Ельцин так уж не хотел, чтобы я полетел. Скорее всего, на него повлияло близкое окружение. Скорее всего, логика была такая: все люди, как люди, уходят в банки зампредами или послами едут, а этот выпендривается.
И я пошел в Центр подготовки космонавтов, принес туда трудовую книжку. Так что ошибаются, когда говорят, что помощник Президента полетел в космос. Да, бывший помощник. Я снова сам распоряжался своей судьбой, сам сделал выбор. Меня приняли на работу, зачислили на должность, и я начал подготовку, сдавал экзамены. Потом наступил критический момент. Дело было 12 июня 1998 года. Я уже давно не работал в администрации, но меня еще по старой памяти приглашали на государственные приёмы. Собственно, приглашений было всего два: на новогодний прием и на этот, на День России.
Итак, 12 июня 1998 года прихожу на приём, а для отставников (для небольшой группы людей, уже не работавших у Бориса Николаевича, но которых ещё приглашали, и я среди них) был выделен один стол, самый дальний по диагонали от стола Президента.
Отставники стояли за нашим столом, отмечали праздник, выпивали по рюмочке, а я не мог, пил только воду, потому что на следующий день, 13 июня, должен был проходить предполетную государственную медицинскую комиссию, она должна была допустить или не допустить меня к полету, который был запланирован на август.
И вот вижу, что Борис Николаевич выходит из-за своего стола и направляется прямо к нам, ровно по диагонали, рассекая толпу по пути. Из-за нашего стола все бросились навстречу Президенту поздравлять с праздником, а я остался за столом. Стоял там в одиночестве с бокалом воды. Он подходит ко мне, чокается и говорит: «В космос… (пауза) нет». Видя по моему улыбающемуся лицу, что я не понял, что он повторил: «В космос… (опять пауза) не пущу!» А рядом, вокруг него, все начальство, включая и руководство Федерального космического агентства.
Вот тут-то меня и проняло. Я спал с лица, понял, что моей мечте приходит конец. Но меня из ступора вывел Сергей Степашин. «Ну-ка, пошли отсюда», – сказал он и увел меня в другой корпус, там еще оставались помощники Президента, с которыми я раньше работал. Мы зашли в один из кабинетов, Сергей налил мне фужер водки и приказал выпить.
Я лепетал, что не могу, у меня медкомиссия завтра, но он заставил меня. Махнул я этот фужер до дна, и понемногу меня стало отпускать. Сергей Степашин, прощаясь, сказал: «Да, ладно… Не обращай внимания. Есть у тебя цель, вот и иди к ней».
Степашин мне очень помог, и на следующий день я прошел медкомиссию без сучка и задоринки. Меня допустили к полету, но начались мучительные два месяца, когда я каждый день ждал, что меня снимут с полета. И мучительными они были главным образом не потому, что меня снимут, а снимут, скорее всего, экипаж целиком. А ребята-то в чем виноваты? Поставят на полет дублирующий экипаж, и все. А ребята мои, члены экипажа, они ни сном, ни духом, но не полетят. Для Сергея Авдеева это был бы уже третий полет. А для Геннадия Падалки первый, как и для меня. Но я решил вести себя так, будто ничего не было, буду продолжать готовиться, как требуется, и иду вперед, но мысль-то, она все равно «свербит».
Я никому ничего не говорю, ни с кем не делюсь, с членами экипажа тоже. Я им рассказал все, уже на орбите. «Да, Юра, мы заметили, что ты летом стал другим, – подтвердили они, – но отнесли это на счет предполетного волнения».
В те месяцы постоянно высчитывал момент, когда меня уже нельзя будет снять с полета. И все время получалось: за 40 минут до взведения системы аварийного спасения (САС), потому что, когда САС взведена, в корабль уже никто не полезет – уже нельзя. То есть, за 40 минут до старта. Циклограмма подготовки ракеты к старту такова, что экипаж садится в корабль за два часа. Эти два часа мы ждем старта, но люк могут и открыть. У Юрия Алексеевича Гагарина открывали же люк, но там по другой причине. Могут открыть и сказать: «Вылезай, парень».
Но в жизни все оказалось проще и лучше. В корабле об этом уже и не думал. Уверенность, что все будет хорошо, пришла ко мне накануне вечером, после традиционного просмотра фильма «Белое солнце пустыни». Мы посмотрели фильм, и я полностью успокоился.
Почему не было выполнено решение об отмене моего полета
Я сам долго размышлял, почему так произошло. В тот день, 12 июня вечером мне прислали из Центра подготовки космонавтов по факсу рисунок с цаплей, которая заглатывает лягушку, а лягушка лапками схватывает шею цапли и сдавливает ее. И надпись: «Никогда не сдавайся!». Подписи не было, но сверху пропечатались данные отправителя – аббревиатура ЦПК на английском языке. Я храню эту бумагу до сих пор – она меня очень поддержала и очень помогла, и я очень признателен Центру подготовки космонавтов.
Принять решение об отмене моего полета было в компетенции Федерального космического агентства, руководителем которого был Юрий Николаевич Коптев. Он, кстати был на приеме и слышал, как Президент выразил свое отношение к моему предстоящему полету. Он мог отреагировать верноподданнически, и по-человечески, и формально. Он поступил очень по-человечески, хотя и воспользовался формальной стороной дела. Я ему тоже очень благодарен. Он чиновник и не обязан, как чиновник, реагировать на тосты, что бы в них не содержалось. Мало ли какие игры разворачиваются наверху. Он должен реагировать на указания, поступающие в виде формального документа с соответствующей подписью, а из Администрации Президента такие бумаги не поступали. Это не он мне это рассказывал, но это моя аналитика, основанная на содержании моих бесед postfactum с сотрудниками Администрации Президента. Уже потом, после полета я долго восстанавливал эту ситуацию.
И вот здесь самое интересное: в мое время, то есть до изменения структуры Аппарата помощников и Администрации после выборов 1996 года, помощники были обособлены, они работали автономной группой, и руководитель Администрации Президента не имел полномочий давать им указания. Каждый раз, куда бы Борис Николаевич ни поехал, на какое-либо мероприятие, в какой-либо город, с ним обязательно должен находиться, хотя бы один из помощников по соответствующему направлению. В задачи этого помощника входило, в числе прочих организационных функций, всегда находиться рядом с Президентом и записывать все его устные указания. По возвращению в Кремль, помощник перекладывает их на бумагу, несет в канцелярию, там распечатывают текст на бланке поручений, дают на подпись, потом ставят номер и дату. Любое указание Президента проходило такую процедуру, и те, кто получил поручение, выполняет его, исполнение отслеживается Контрольным управлением Президента. Пока нет бумаги, в бюрократической системе выполняться ничего не будет. Но описываемый сюжет развивался в переходный период, что и предопределило результат. Переходные периоды вообще очень интересны – в истории, в жизни, во всем. Что такое переходной период? Все идет не так. Когда вы, скажем, захотите включить лампочку, возьмете вилку, сунете ее в розетку, у вас отнюдь не потечет сразу красивый правильный синусоидальный переменный ток, а сначала возникнут случайные колебания, отчасти хаотические – это и есть переходный процесс.
Ребята, которые пришли нам на смену, неверно воспринимали должность помощника как малозначимую, мол, портфель за шефом носит. И захотели стать заместителями руководителя Администрации Президента. Тогда их число сильно выросло, а помощников наделили несколько иными функциями. Рядом с Президентом-то заместители Администрации находились, но каждое слово записывать – не царское это дело! Поэтому «в космос не пущу», сказанное президентом не отразилось в письменном виде никак и нигде, и никому не поступило на исполнение с номером и печатью. Никому! А Борис Николаевич привык, что исполняется все им сказанное, даже мельком брошенное, а исполнение контролируется и проверяется. Он был убежден, что если он что-то сказал, то так и будет и выбросил эту историю из головы, потому что она-то его не очень занимала. Были другие проблемы поважнее. «Что ему Гекуба?» Что ему какой-то космос? Вычеркнул из памяти, понимая, что уже сделал свое дело, он сказал. Те, кто инициировали этот запрет, также не вникали в суть того, как процесс протекает дальше. Вот так не исполнилось указание Президента.
Отношения с Борисом Николаевичем Ельциным
Владимир Николаевич Шевченко, руководитель протокола Президента, понимал, что Борис Николаевич со мной расстался как-то не очень красиво, решил восстановить былые добрые отношения и устроил мне аудиенцию у Президента. Встреча состоялась задолго до эпизода 12 июня 1998 года. На встрече я получил фотографию с его автографом, не мне персонально адресованным, одна только подпись. Таких фотографий в рамочках десятки оставались после выборов 1996 года. Но не фотография была главной на встрече. Президент предложил мне поехать Послом в НАТО, которую позже (2008–2011) занимал Дмитрий Рогозин. В те времена должность Посла в НАТО выполнял Посол в Бельгии, а им был тогда Виталий Чуркин, замечательный дипломат и очень хороший человек. У меня с ним были прекрасные отношения, и зачем мне переходить ему дорог? К тому же я прекрасно понимал: проработаю там 3–5 лет, меня вернут в Москву, и буду я в ранге посла по особым поручениям сидеть в кабинете на три стола долго-долго. Я же не карьерный дипломат, вряд ли меня снова пошлют в какую-нибудь страну. Наконец, ошалевший от скуки, уйду сам. Эти картинки мгновенно всплыли в мозгу, и я сразу отказался. Но внутренняя мотивация отказа была иной. Я, что называется, закусил удила. Уволили меня без предупреждения даже, что ж, ладно, я сам буду определять свою судьбу. Не надо мне теперь помогать. Если бы сразу, а сейчас уже не надо.
Президенты не любят, когда им говорят: «нет». Возможно, это было одной из причин, почему он 12 июня ко мне подошел и сказал: «в космос не пущу».
А после полета, в 1999 году, произошла замечательная история. Владимир Николаевич Шевченко прислал мне пригласительный на государственный прием в честь Дня России, 12 июня. Официально меня тогда уже не приглашали, Владимир Николаевич использовал собственные возможности руководителя протокола. Он попросил меня встать в Георгиевском зале у центрального прохода и предупредил, что подведет Президента ко мне, чтобы мы пожали друг другу руки.
Наступает время, когда все речи сказаны, и Борис Николаевич идет по залам, заходит в Георгиевский зал. Вокруг телевизионщики, конечно, все снимают. И он, проходит зигзагом между левым и правым рядами столов, змейкой идет. Владимир Николаевич, корректируя частоту поворотов, подводит Президента ровно к точке, где я стою. Борис Николаевич подает мне руку, я отвечаю на рукопожатие.
Шевченко говорит Президенту: «Борис Николаевич, это Батурин». Ельцин тогда короткими фразами говорил: «Гляжу… (Пауза). Стоит… (Пауза). Ракета…. (Пауза). И он рядом… (Длинная пауза). Потом – раз и улетел», – Президент повернулся и пошел дальше. Такая была сцена. Телевизионщиков много там было. Все надеюсь, у кого-то из них сохранилась запись. Со стороны интересно было бы взглянуть.
Когда Борис Николаевич перестал быть Президентом, он раз в год приглашал помощников к себе в Ново-Огарево на чай, и мы там сидели за столом и разговаривали. Приехав на очередную встречу, я привез ему фотографию, которую сделал в космосе, большого формата, под стеклом, в рамке, со своей подписью. Начал с обращения: «Глубокоуважаемый Борис Николаевич!..» и дальше, как положено. Ответил на автограф.
Для меня космос – слияние профессии и жизни
Что значит для меня космос? В студенческие времена, когда я ещё учился на Физтехе, я сделал осознанный выбор – принял решение идти в космонавтику. Тогда все мы стремились к исследованиям на грани неведомого. Хотелось бы заглянуть в неведомое, но не получается. И вдруг получилось: человек вышел на эту грань и может туда заглянуть. Космос – самая наглядная метафора неведомого. Это и было мотивом выбора космонавтики. Если бы сегодня стоял вопрос, то я бы выбрал не космонавтику. Она становится обыденностью, достаточно развитой отраслью, и исследований там много, но неведомое отодвинулось Бог знает куда. Сегодня я бы выбрал нейронауку. Мозг – вселенная, полная неведомого, которое исследовать и исследовать весь XXI век.
Космос для меня сегодня – совсем не тот космос, который я выбирал когда-то, но это тот космос, в котором я жил, работал, летал, думал и чувствовал. То есть, это моя жизнь. Космос и сейчас в профессиональном плане – моя жизнь. Хотя у меня несколько профессий, но я и сейчас продолжаю работать в области космонавтики. Я профессионально занимаюсь историей космонавтики, пишу книги о космонавтике, о космосе, готовлю научные и журналистские статьи, поэтому для меня космос сейчас – слияние профессии и жизни. Так бывает и в других профессиях, например, если ты разведчик, то твоя профессия – это твоя жизнь, и никак иначе. Так и здесь.
О моих увлечениях и хобби
Мои увлечения быстро менялись, и я бы даже сказал, что они постепенно исчезали. Я любил играть в шахматы, но уже в институте понял, что шахматы, конечно, не хобби, а очень серьёзное занятие, и нужно либо заниматься шахматами по-настоящему, либо освобождать время для более приоритетных занятий. Какое-то время шахматы оставались хобби в виде блица с друзьями, но теперь времени на них нет совсем.
Чтение – это… тоже вряд ли можно назвать хобби, хотя и очень важное дело. Чтение – это самообразование, самовоспитание, это настройка своего мышления.
И, кстати, мне жалко, что сегодняшние молодые люди книги не читают, а если читают, то они читают их в электронной форме на экране. Да и тексты, которые они читают по размерам не сравнимы с масштабом книг. Ну, не читают и ладно, их дело… Но жалко, что без книг у них мозг будет формироваться по-другому. Не говорю, что это плохо. Но все-таки нашу культуру, в том числе и техническую, создали люди, которые читали книги. А создадут ли они что-то без книг?
Последние лет тридцать мое хобби – фотография. Но и она уходит. Время, время… Его все меньше.
Про книги
Для меня знаковый писатель – Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, практически земляк. В его деревне Спас-Угол служил в церкви один из рода священников Белюстиных. Как писатель Щедрин велик: он описал все, что в России было, все, что в России есть и все, что в России еще будет. Одна из моих любимых повестей Михаила Евграфовича – «Дневник провинциала в Петербурге». Там он, в частности, предсказал реформу Академии наук 2013 года, о которой мы говорили и даже описал ее. Прочитайте там сюжет «О переформировании де сиянс академии». Всё, что там написано, произошло в 2013 году.
Второй автор, который сильно повлиял на мое мышление и видение мира – Льюис Кэрролл. Начал я в детстве с «Алисы в стране чудес». Потом прочитал все его произведения – не только романы и стихи нонсенса, но и публицистику, работы по математике и логике.
Вот два писателя, которые ведут меня по жизни. Но это не значит, что Алиса или мужик, который трех генералов накормил [прим. ред. – Салтыков-Щедрин М.Е. «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил»], для меня главные герои, которым я подражаю. Кстати говоря, удивительно, но они [прим. ред. – Михаил Салтыков-Щедрин и Льюис Кэролл] родились в один день, 27 января, но в разные годы.
Про фильмы
Были хорошие военные фильмы, которые снимались людьми, прошедшими войну и знающими, что они снимают. После детства фильмов, которые бы меня серьезно зацепили, пожалуй, нет. Мне в фильмах всегда не нравилась какая-то искусственность. Я раньше не понимал, в чём дело, но чувствовал, что-то там не так. Зато сегодня, когда попадаются современные фильмы о прошлом, вижу, что киношники вообще не знают время, в котором происходит действие фильма, и не понимают профессии и события, о которых пытаются рассказывать. В фильмах о войне все в чистенькой, с иголочки военной форме (часто неправильной), с модными современными прическами, накрашенные сверх меры женщины в окопах и т.д. Искусственность превратилась в полнейшую безграмотность. Из-за ненатуральности очень не любил мультфильмы, в отличие от других детей. Когда кто-то из моих сверстников произносит какую-нибудь цитату из популярных мультфильмов, я не знаю, о чем речь. Мультфильмы принципиально не смотрел.
В фильмы, как правило, не закладывают намеренной дезинформации, но из них просто выпячивается излишняя самоуверенность создателей. Часто режиссёры следуют неопровержимому принципу «Я так вижу» или «Так будет несмотрибельно, надо сделать эдак!».
Меня, бывало, приглашали в качестве научного консультанта некоторых документальных фильмов. Приходишь, рассказываешь, потом смотришь материал, объясняешь, что получилось не так. Потом включаешь телевизор, смотришь готовый фильм и… хватаешься за голову! Что же вы сделали? Я же вам объяснял… Меня теперь, как консультанта, специалисты засмеют. А наплевать! Пришел продюсер, посмотрел и сказал, что так будет несмотрибельно. Приходится делать, как он скажет, ведь продюсер! Такая самоуверенность и придает многим фильмам неестественный характер.
Однако, пожалуй, все же могу назвать фильм, который важен для меня – «Солярис» Андрея Тарковского. На меня он произвел впечатление не сразу, потому что в юности я его почему-то воспринимал как фильм про полет в космос. И только позже понял, что он про то, что глубоко прячут в душе. Я руковожу кафедрой в МГУ, и когда читаю студентам лекции по искусственному интеллекту, начинаю их с анализа «Соляриса» – фильма и роман Станислава Лема. (Кстати, в каждой студенческой группе не более одного человека видели фильм, и практически нет читавших роман Лема). «Солярис» пытался имитировать человека, создать искусственный интеллект, говоря современной терминологией.
Можно назвать еще два-три фильма, но не больше. Ничтожно мало для всей жизни.
Активный отдых
Что такое отдых? Отдых – это смена деятельности. Я все время меняю род деятельности и получается, что всю жизнь отдыхаю.
Очень люблю море и горы. Последний раз я был в горах, когда мы с академиком Фортовым и с академиками Каляевым и Бугаевым ходили на Эверест, но не на вершину, конечно, но к его Южному базовому лагерю – это все-таки 5364 метра. Это было прощальный горный поход, мне в тот год 60 исполнялось, то есть полтора десятка лет назад. Поднялись к базовому лагерю 12 апреля. Вот как вот бывает!
Примерно мы знали, что окажемся там в апреле. А в это время мой первый командир, Геннадий Падалка, с которым мы стартовали в 1998 году в космос, работал на Международной космической станции.
Установили связь, и он тогда мне сказал: «Юра, ты сейчас ближе ко мне, чем все другие!». Все потому, что я был на пять с лишним тысяч метров выше остальных. Сейчас серьезные горы для меня уже недоступны, а вот лес и море потенциально – да. Но море – только в отпуске, то есть раз в год. Лес – это хорошо. Лес близко, под Москвой, рядом. Наверное, надо этот вид отдыха для себя расширять.
Мои жизненные принципы и ценности
Мой отец был военным, и когда он уходил в запас, ему не позволили ознакомиться с последней аттестацией. Он подозревал, что там на него есть негатив, и очень переживал, ничего плохого он за собой не числил. Но почему тогда не дают ознакомиться? И он много раз, уже будучи на пенсии, обращался к руководству Комитета государственной безопасности СССР, но безрезультатно. Десятилетия спустя, когда я писал книгу об отце, мне показали его личное дело, и я прочитал его последнюю аттестацию. Прекрасная аттестация! Никакого негатива в ней не было. Так почему не давали ознакомиться? Да просто так. У системы свои принципы, в соответствии с ними она и действует. А отец, уходя, более всего беспокоился о своем честном имени. И для меня важнейшими принципами были, есть и остаются честное имя и репутация. Также знания как высшая ценность. Сегодня высшей ценностью считаются деньги. Я с этим не могу согласиться и продолжаю жить по своим принципам, продолжая считать высшей ценностью – знания.
Когда мне было 24 года, я вдруг отчетливо увидел, как стремительно несутся дни. Исчезают, как вода или песок – сквозь пальцы. Вот, думаю, мне уже 24, а средний возраст – еще два раза по стольку. И все! Так и сделать ничего не успеешь. Я понял ценность времени и научился с ним работать, и раньше его хватало. И мой принцип, которым я руководствуюсь с тех пор – не терять времени. Но в моем возрасте запас времени очевидным образом ограничен, а количество задач растет. Теперь времени всегда будет не хватать. Тем более, нельзя терять времени.
Не надо скакать сразу во все стороны
Какой совет я бы дал себе молодому?
Школьником прочитал у Стивена Ликока, канадского писателя-юмориста, фразу: «Он вскочил на коня и поскакал в разные стороны». И я тут же понял, что это про меня: и то мне интересно, и это интересно, и это интересно, и я не могу что-то бросить. Так жизнь и прожил.
Так вот, я бы дал себе такой совет: «Не скачи сразу во все стороны. Выбери, ограничь, оставь хотя бы два-три направления». Почему? Если ты не бросаешь что-то из разноплановых направлений, а я никакие не бросал, и тянешь их всех, у тебя накапливаются обязательства в каждой области, а чтобы их выполнить нужно время. Когда время раскладывается по направлениям деятельности, его не остаётся времени на самое главное. Только в молодости впереди бесконечность.
Только позже понимаешь, что, увы, это не так. Для меня сейчас главное – писать книги. В первую очередь, о том, о чём никто другой не напишет. А я не могу. То есть пишу, но урывками, а книги писать урывками нельзя, в них надо погружаться. Но я не могу себе этого позволить, потому что множество обязательств связывают меня по рукам и ногам.
Совет молодым специалистам
Время – невосполнимый ресурс. Допустим, вы собираетесь заниматься проблемами международной безопасности. Но она стала настолько сложной, что на самом деле, вам надо было начать заниматься ей на пять лет раньше, чтобы успеть освоить все необходимое. А это означает, что вы, по крайней мере, в дальнейшем не должны время тратить попусту. Не стесняйтесь садиться за парту и учиться снова и снова. И не жалейте времени на учебу, потому что знание важнее денег.
Интерес важнее денег. Допустим вы специалист по международной информационной безопасности. Вас могут пригласить, предложить работу и скажут: «Мы сразу кладем 300 тысяч в месяц, а вы делаете вот это и вот это». Серьезно подумайте. Возможно, вас просто покупают. У вас появятся деньги, но окажется утраченной возможной заниматься интересной для вас темой. Научитесь отличать ситуации, когда вас покупают, от ситуаций, которые потенциально богаче возможностями. Найдите то, что вам интересно. Действительно интересно. И тогда вы сможете достигнуть значительно большего (в конечном счете, и денег).
И когда встает вопрос выбора, о котором мы говорили, во-первых, рассчитываете вашу рацио, и лишь потом следуйте эмоциональному побуждению. Впрочем, иногда рацио и эмоцио совпадают.
Наконец, слушайте тех, кто был до вас. Слушайте нас, старшее поколение, но решения принимайте только сами. У каждого своя дорога.
Источник: ПИР-Центр, часть 1, часть 2