Разделенный Тибет: от риторики к реальности

В реалиях современной геополитики тибетская проблема превратилась в самодовлеющий дискурс, содержанием которого является не решение проблемы, а поиск форм ее расширения.

Ошеломляющая лавина новостей о политической отставке Далай-ламы XIV и беспрецедентном избрании нового главы тибетского народа в изгнании, накрывшая мировую общественность в июле—августе 2011 г., оказывается на поверку медийным анонсом идущей полным ходом реформы политической активности тибетского этносообщества в глобальном пространстве идеологий. Впору заблаговременно задаться вопросами о последствиях этой реформы в не столь уж отдаленном будущем: что принесет с собой грядущая тибетская весна 2012 г.? Удастся ли китайской администрации отпраздновать 53-ю годовщину «освобождения Тибета от крепостничества» без волнений и крови? Как поведут себя в дни «скорби тибетского народа» сторонники мирного «освобождения Тибета», не связанные более лояльностью доктрине «Срединного пути»? Какой реакции ожидать от разбросанных по миру анклавов тибетских беженцев, российских и западных последователей тибетского буддизма, разнообразных этнических, религиозных, правозащитных и прочих неправительственных организаций, борющихся за «подлинную автономию ТАР» в пределах КНР? Все эти вопросы вполне уместны, если понимать, что свершившаяся в истекшее полугодие принципиальная политическая реструктуризация тибетской диаспоры — это тотальная идеологическая перестройка тибетской проблемы, ее контента и возможных сценарных разверток.

От вопроса к проблеме

Содержание тибетской проблемы в ее современном геополитическом звучании формируется не только интересами внутренней политики китайской администрации и политическими притязаниями детерриторизированного тибетского сообщества. Активными участниками, формулирующими и продвигающими ее политически конфликтный разворот, оказываются и правительства стран, на территории которых укоренились анклавы тибетских беженцев либо исторически функционировали буддийские общины, и разнообразные религиозные, этнические и правозащитные неправительственные гражданские организации (НГО), выступающие за культурное и политическое самоопределение тибетцев.

В транснациональном взаимодействии этих заинтересованных участников конкретное содержание тибетской проблемы варьируется в зависимости от динамики международной политической и экономической ситуации, расстановки сил в регионе, перспектив освоения энергетических и сырьевых ресурсов Центральной Азии и т. д. Однако парадоксальным образом ее ключевые пункты формулируются для всех участников сходно: Тибетский автономный район (ТАР) определяется как потенциальный очаг этнорелигиозного насилия, чреватого террористическими актами и разрушением традиционной культуры этнических меньшинств. Геополитические результаты такого определения можно установить и спрогнозировать, лишь принимая во внимание интересы и вектора активности ключевых участников и творцов современного формата тибетской проблемы.

Права этнорелигиозных меньшинств или «культурный геноцид»?

Ключевые участники, форматирующие современные развороты тибетской проблемы, группируются в зависимости от ее трактовки либо в качестве вопроса внутренней политики КНР по отношению к ее национальным, этническим и религиозным меньшинствам, либо в качестве одной из тем глобального демократического дискурса о правах человека и нацменьшинств на политическое и культурное самоопределение.

Политическое руководство КНР охотно актуализирует тибетский вопрос в межгосударственных контактах со странами Запада и Востока, где существуют анклавы беженцев. Трактуя ТАР как неотъемлемую часть территории КНР, Пекин сводит тибетскую проблему преимущественно к теме подрывной и сепаратистской деятельности «политического хулигана» Далай-ламы XIV и его «клики».

Такая непримиримая позиция китайской администрации ставит правительства стран, разворачивающих сотрудничество с КНР, в весьма сложное положение. По сути, им предлагается принимать тибетскую проблему как вопрос внутренней политики Китая, игнорируя при этом и факты исторического прошлого, и реальное положение дел. Для России это оборачивается внутриполитическими проблемами в сферах культурной и религиозной практики. Здесь и публично заявляемые протесты верующих-буддистов, правомерно требующих от российской администрации санкции на визит Далай-ламы XIV в страну, и регулярно оглашаемые в СМИ упреки со стороны отечественных и западных правозащитников в нарушении прав и свобод верующих.

Обращаясь к реалиям прошлого, приходится констатировать, что начало тибетской проблемы было положено геополитическими инициативами КНР в Центральной Азии. В 1950-е годы был осуществлен целенаправленный политический и территориальный передел прежде независимого государства Тибет: его центральная часть, включенная в состав КНР, преобразовалась в Тибетский автономный район, а две периферийные территории вошли в границы китайских провинций Юнань, Сычуань, Цинхай и Ганьсу. Развернувшаяся в 1960–1970-х годах непримиримая борьба политического руководства КНР с «тибетским крепостническим строем и пережитками феодализма», репрессии в отношении буддийского духовенства в ТАР, жестокое подавление этнического сопротивления спровоцировали массовый исход тибетцев в страны Южной Азии и миграцию части беженцев в западные государства.

Преодолевая драматические издержки «культурной революции» в национальной политике, Пекин вложил немалые усилия и бюджетные средства в урегулирование проблем сохранения и воспроизводства тибетского языка и этнической культуры. С 2000 г. китайская администрация ввела в действие программу «Великое развитие западных районов» [1], в ходе осуществления которой в ТАР была проложена железная дорога, открыт современный аэропорт, налажена транспортная инфраструктура, начались масштабное жилищное строительство и модернизация всей социокультурной сферы.

Реализация этих позитивных инициатив имеет и оборотную сторону: программа развития обеспечивается за счет трудовых ресурсов ханьского этноса, что неизбежно влечет за собой нарастание межэтнической напряженности. Принудительная экономическая и культурная модернизация разрушает традиционный для тибетцев хозяйственный уклад, образ жизни и интерпретируется как «культурный геноцид» и тенденциозные попытки превратить тибетский народ в религиозно-культурную резервацию для туристов. Именно эти смыслы составляют суть солидарной позиции по тибетской проблеме других заинтересованных участников — тибетской диаспоры и правительств стран Востока и Запада, приютивших тибетских беженцев.

В Азии основной поток тибетских беженцев приняли в конце 1950-х — начале 1960-х годов Индия, Непал, Бутан, Ладак, Сикким, Тайвань и Япония. Индия предоставила политическое убежище Далай-ламе XIV и санкционировала образование на своей территории самого крупного тибетского анклава. Здесь были сформированы «тибетское правительство в изгнании», «тибетский парламент в изгнании» (ныне — Ассамблея народных депутатов Тибета) и все те демократические институции, которые позволили этнической диаспоре заявить о себе в пространстве глобальной публичности.

В странах «Запада» — ФРГ, Швейцарии, Франции, Великобритании, Австралии, Новой Зеландии, Канаде, Норвегии, Дании, Нидерландах, Италии, США — анклавы тибетцев закреплялись как сообщества беженцев, покинувших свою родину из-за политических и религиозных преследований. Усилиями религиозных миссионеров, взращенных в диаспоре, тибетский буддизм обрел весьма значительное число последователей в Европе, Америке и России. Новые адепты тибетского буддизма создали многочисленные религиозные НГО и НГО поддержки самоопределения Тибета, правозащитные организации и группы.

Идеологическим основанием консолидации тибетской диаспоры, западных и азиатских правительств, разнообразных НГО последователей тибетского буддизма и борцов за свободный Тибет являлась трактовка тибетской проблемы как «геноцида тибетского народа», выступающего хранителем буддийской культуры, воспроизводящего в современности уникальные образцы гуманизма, непротиворечивого сочетания религии и политики. Символическим воплощением этой консолидации стала религиозно-просветительская миссия Далай-ламы XIV, получившего в 1989 г. Нобелевскую премию мира за ненасильственную борьбу за свободный Тибет. Он выступил идеологом и творцом демократических реформ тибетской диаспоры, неустанно проводил в жизнь доктрину «Срединного пути», предполагающую мирный путь урегулирования тибетской проблемы.

Политическая риторика и конфликтная реальность

В контексте развернувшихся в марте—апреле 2008 г. кровавых волнений в ТАР КНР, неудачных попыток сторонников свободного Тибета сорвать проведение Олимпиады в КНР, глобального отклика на эти события разнообразных НГО в поддержку Тибета тибетская проблема предстала в совершенно новом свете. Консолидированные прежде борцы против «геноцида тибетского народа» обнаружили непримиримость позиций в практической трактовке путей решения тибетской проблемы. Этнические и транснациональные НГО в поддержку Тибета, в числе которых наиболее активными оказались лидеры Конгресса тибетской молодежи, открыто озвучивали резкую критику в адрес концепции «Срединного пути», «противоправных действий» китайской администрации и «примиренческой позиции» Далай-ламы. Далай-ламе пришлось публично размежеваться со всеми борцами за независимый Тибет — объявить их сепаратистами и по факту лишить политические акции в ТАР своего благословения. Международные СМИ неустанно транслировали сообщения о падении авторитета Далай-ламы, упреки в его адрес в политическом примиренчестве и подозрения в сговоре с администрацией КНР, а также слухи об ухудшении здоровья одряхлевшего иерарха, которому настоятельно необходим молодой преемник. Промежуточной попыткой достичь хотя бы видимости согласия в среде сторонников борьбы против «геноцида тибетского народа» явился референдум «всего тибетского народа», проведенный в ноябре 2008 г. в Дхарамсале (Индия) и собравший делегатов из стран, принявших тибетских беженцев. Однако референдум не принес искомого примирения, поскольку центральным пунктом его резолюции стало признание необходимости следования концепции «Срединного пути», политического лидерства Далай-ламы XIV и консолидации со всеми группами диссидентов и противников китайского режима.

Если принять во внимание приведенную выше фактографию, то самого пристального внимания заслуживают события весны—лета 2011 г.: провозглашенный в марте отказ Далай-ламы XIV от статуса политического главы тибетской диаспоры, избрание в июле того же года нового и отнюдь не религиозного главы, тотальная реструктуризация органов политического управления диаспорой, внесение кардинальных поправок в текст так называемой тибетской конституции («Хартия тибетцев в эмиграции»).

В политической риторике сторонников реформы отказ от буддийской теократической формы управления и приведение к власти 43-летнего Лобсанга Сангая, тибетского эмигранта, бывшего лидера Конгресса тибетской молодежи, получившего степени магистра и доктора права на юридическом факультете Гарвардского университета, объясняется необходимостью мирного решения тибетской проблемы в соответствии с базовыми постулатами западной демократии. Легитимность подобного объяснения обеспечивается за счет апелляций к публичным выступлениям Далай-ламы XIV, в которых реформа предстает как необходимая мера по предупреждению попыток китайской администрации обезглавить тибетское движение, устроив после его смерти поиски нового религиозного главы тибетских буддистов, а также как способ прекратить обвинения тибетской диаспоры в сепаратизме.

Реформа не только не примиряет сторонников борьбы против «геноцида тибетского народа», но открывает новые перспективы для разжигания противоречий и вспышек этнорелигиозных столкновений в ТАР. Концепция «Срединного пути» базировалась на воспроизводимой в диаспоре буддийской теократии во главе с Далай-ламой XIV и противостояла любым попыткам радикальных форм борьбы. Новая демократическая форма управления не опосредована буддийскими принципами гуманизма и ненасилия, а новый премьер-министр и назначенный им кабинет министров, состоящий преимущественно из активистов Конгресса тибетской молодежи, едва ли могут рассматриваться в качестве гарантов мирного урегулирования тибетской проблемы. В реалиях современной геополитики тибетская проблема превратилась в самодовлеющий дискурс, содержанием которого является не решение проблемы, а поиск и обнаружение форм ее пролонгации и расширения. Взаимодействие участников дискурса определяется целями и интересами каждого из них и конкретным содержанием международной политической ситуации, в которую может быть вовлечен тибетский фактор.

1. Becquelin N. Staged Development in Xinjiang // The China Quarterly. 2004. № 178. China’s Campaign to «Open Up the West»: National, Provincial and Local Perspectives. P. 358–378.