Игорь Агамирзян: Чтобы оставаться на месте, нужно очень быстро бежать

Генеральный директор и председатель правления Российской венчурной компании Игорь Агамирзян обсудил с программным директором РСМД Иваном Тимофеевым и старшим аналитиком космического центра Сколтеха Ярославом Меньшениным, можно ли научить технологическому предпринимательству, каковы примеры успешных российских технологических компаний , что можно сказать о будущем Bitcoin, как менталитет влияет на экономику и какова роль университетов в концентрации технологического бизнеса.

Генеральный директор и председатель правления Российской венчурной компании Игорь Агамирзян обсудил с программным директором РСМД Иваном Тимофеевым и старшим аналитиком космического центра Сколтеха Ярославом Меньшениным, можно ли научить технологическому предпринимательству, каковы примеры успешных российских технологических компаний , что можно сказать о будущем Bitcoin, как менталитет влияет на экономику и какова роль университетов в концентрации технологического бизнеса.

Российская венчурная компания активно поддерживает образование в области технологического предпринимательства. Что Вы вкладываете в этот термин и можно ли научить технологическому предпринимательству?

Научить предпринимательству человека невозможно. У кого-то есть предпринимательский склад ума, у кого-то нет. Но чему научить можно и даже нужно — это набору техник для работы в современной экономике, потому что можно быть сколь угодно талантливым поэтом, но если не знаешь правил стихосложения, вряд ли удастся написать гениальное стихотворение.

Технологическое предпринимательство в нашем понимании — это набор практик, стандартов и приемов. Почему «технологическое»? Потому что мы говорим о предпринимательстве в области высоких технологий. Для любой предпринимательской деятельности существует набор общих знаний: что такое бухгалтерия, что такое отчёт о финансовых результатах. К ним добавляются отраслевые знания: в ядерной отрасли нужно лучше знать одно, в космической — другое. Когда мы говорим о технологическом предпринимательстве, вне зависимости от отрасли, необходимо также разбираться в юридических вопросах, связанных с правами на интеллектуальную собственность.

Наряду с этим термином за последние годы в оборот вошли и другие — такие как институт развития и инновационная экономика. Каков смысл наличия этих терминов в государстве?

Современный предприниматель, особенно работающий в области технологического предпринимательства, неизбежно выходит на глобальный рынок, в отличие от традиционного предпринимательства, которое в значительной мере ориентировано на национальные рынки. Технологическое предпринимательство изначально ориентировано на глобальный бизнес: вы обслуживаете всех, кто имеет потребность. А потребности людей более-менее одинаковы вне зависимости от места их проживания. Было бы странно делать мобильный телефон для конкретной страны. Такой подход накладывает дополнительное требование на набор знаний, практик и умений, которыми должен обладать человек.

Касательно инновационной экономики. В каком-то смысле это тавтология, поскольку экономика не бывает не инновационной. Помните классическую формулировку из «Алисы в стране чудес»? Чтобы оставаться на месте, нужно очень быстро бежать. Экономика тогда и превращается в экономику, когда в ней идёт непрерывная генерация инноваций, не обязательно технологических. Это могут быть организационные, управленческие и другие инновации. Но без наличия механизма генерации и поддержания инновационного процесса экономика неизбежно скатывается в застой и начинает стагнировать.

Можно ли сказать, что уже в настоящий момент ориентация на глобальный рынок — это не преимущество, а неизбежное требование: то самое состояние, выполнение которого является быстрым бегом с тем лишь, чтобы хотя бы остаться на месте?

Да, это необходимое условие, но совершенно не достаточное. Мы долго рассуждали о глобализации как о процессе, а на самом деле глобализация — это уже свершившийся факт. Конечно, всегда останутся секторы экономики, ориентированные на удовлетворение спроса в конкретном географическом месте. Но общее правило таково: чем больше в конечном продукте составляющая нематериального актива, тем более глобальным он становится. В любом продукте — от кирпича до планшета — всегда есть материальная и интеллектуальная компоненты. Интеллектуальный вклад в создание кирпича существенно ниже материальной составляющей, поэтому себестоимость кирпича определяется себестоимостью материалов. В технологических продуктах, как правило, себестоимость материалов ничтожно мала по отношению к интеллектуальной составляющей, которая и определяет функционал продукта. Такие продукты экономически целесообразно делать глобальными.

В смартфоне, например, порядка 1% его стоимости составляет сборка, 10% — это стоимость комплектующих и порядка 90% — стоимость нематериальных активов. При этом из этих 10% стоимости комплектующих значительная часть — это интеллектуальная составляющая самих комплектующих. Условно говоря, из 20 долларов, идущих на создание экрана, на патенты и интеллектуальную собственность при его разработке уходит около 60%. Поэтому реально материальная составляющая в смартфоне — всего лишь около 5%.

А что касается институтов развития — какова их роль?

Институт развития — это инструмент, дополняющий те бюрократические методы, которые существуют в государственном управлении. В каком-то смысле институт развития — это агент государства на рынке, который рыночными методами решает задачи, приоритетные для государства. И, соответственно, должен влиять на развитие этих рынков.

У государства есть регулятивная роль. Её обеспечивают силовые органы, таможня, налоговая служба — органы принуждения, другими словами. А чтобы у государства была и стимулирующая роль, которая корректирует рынок, направляет его в желательных для общества направлениях, нужны институты развития. На мой взгляд, их у нас очень мало и они обладают очень малыми ресурсами. Одна из проблем механизма государственного управления состоит в том, что у нас в процессе административных реформ деятельность государственных органов оказалась зарегламентированной настолько жёстко, что что—либо выходящее за пределы стандартной операционной деятельности оказывается практически невозможным. Для этого приходится изобретать новый инструмент. Классический пример — Сколково, ведь фактически пришлось изобретать новый инструмент на уровне Федерального закона, чтобы реализовать вполне понятную и очевидную инициативу, выходящую за рамки стандартной деятельности государства. У меня такое ощущение, что если сейчас стране понадобилось бы осуществить инициативу масштаба космического или ядерного проекта в СССР, то существующего государственного инструментария для этого просто бы не хватило. Поэтому сейчас существует множество дорожных карт, национальных инициатив — это свидетельство того, что нет механизма реализации крупных прорывных проектов в нетрадиционных сферах деятельности государства.

Другими словами, функции государства могут быть дополнены менее забюрократизированными агентами?

В мире всё в большем масштабе наблюдается практика аутсорсинга государственных функций. Происходит это и у нас, но на другом уровне — муниципальном и региональном. Самый лучший пример подобного аутсорсинга — это происходящее с парковками в Москве. Это хороший тренд: аутсорсинг государственных функций тем, кто способен выполнять их более эффективно. Любой системе свойственно оптимизировать свои экономические интересы. Задача государства — делать так, чтобы баланс оптимизации каждого субъекта, будь то человек или организация, не шёл во вред обществу. В этом смысле правильной политикой мне представляется раскрепощение предпринимательской инициативы, но борьба при этом с криминальными проявлениями, неизбежно появляющимися при подобном раскрепощении. И важен именно взвешенный баланс, поскольку проще всего побороть криминальные проявления, убив всю инициативу.

Какие специалисты понадобятся в горизонте десяти—двадцати лет? Какие ключевые знания и компетенции будут предъявляться к ним экономикой в XXI веке?

Процесс отмирания одних профессий и появления других — это непрерывный процесс. Когда Форд придумал и внедрил конвейер, отмерла такая профессия, как кузнец. С появлением персонального компьютера не стало профессии машинистки. Профессия программиста появилась в связи с массовым внедрением компьютеров. На её примере можно хорошо проследить процесс зарождения профессии. В СССР первые компьютеры появились на рубеже 1949–1950 гг. Примерно с 1953 г. в МГУ начали читать специальные курсы по программированию, то есть прошло совсем немного времени. Успешность российских программистов в мире связана с квалифицированной базой, а это, на мой взгляд, результат того, что в середине 1980-ых гг. в школах была запущена программа массовой подготовки по программированию. Тогда даже лозунг был «программирование — вторая грамотность». Для системы образования чрезвычайно важно следить за трендами. Из позитивных примеров могу отметить то, что в школах, причём снизу, а не от Министерства, пошла инициатива по внедрению робототехники. Большое количество энтузиастов начинают читать такие курсы, проводить кружки по робототехнике.

Это наводит на мысль, что необходимо очень внимательно подходить к вопросу прогнозирования, форсайта. У нас есть занимающиеся этими вопросами люди и организации?

Да. Подобная работа у нас ведется. Другое дело, что у меня нет стопроцентной уверенности, что форсайт — эффективный инструмент. И одна из причин подобной неуверенности состоит в том, что этот инструмент идёт со стороны предложения, а не спроса. То есть, анализируется потенциал возникновения технологии, а востребованной эта технология окажется или нет, зависит не от её качества, а от того, насколько она нужна. Проблема в том, что никто не изучает «вытягивание» технологий со стороны спроса. И я знаю только единичные исследования в развитых странах на тему психологии потребителей, которые ориентируются на изучение того, что человеку нужно, а ему это не предлагается. О такого рода исследованиях в России мне неизвестно.

В какие технологические сферы идут инвестиции в России? Могли бы Вы назвать какие-либо прорывные российские кейсы? Опыт каких проектов Вы считаете образцовым? Что делает их успешными?

В России инвестиции в основном идут в интернет-проекты. Я пока не сталкивался с опровержением того, что зоны прорыва сегодня лежат на стыке информационных технологий и физического мира, то есть в той области, в которой IT может изменять привычную картину того, как функционирует материальный мир. Примеров множество, начиная с автоматизированных производств в производственных технологиях или умных сетей электроснабжения в энергетике.

У нас в стране кейсов мирового уровня совсем немного, все они развиваются в области IT. За исключением узкого сегмента технологий двойного назначения, пришедших из оборонки. Например, на мировом рынке ценятся российские приборы ночного видения — в гражданском секторе, но с корнями из российской оборонки. Из классического технологического производства мы сохранили мировое лидерство в области тяжелого вертолётостроения — то, чем занимается КБ Миля. Касательно примеров российских кейсов в IT я бы назвал то, что у всех на слуху — Лабораторию Касперского, ABBYY, Parallels. Это большие проекты. Parallels — это компания с миллиардными оборотами.

Каков Ваш прогноз развития таких проектов как Bitcoin?

Деньги уже давно существуют в электронном виде. Доля наличной валюты ничтожно мала по сравнению с общим объёмом финансов в мире. Деньги — фактически информационный объект. Я неоднократно сталкивался в научном мире с механическим переносом традиционных законов материального мира на информационный мир. А к информации, в отличие от материального мира, неприменимы законы сохранения. Это хорошо известный факт из работ основоположников теории информации. Тем не менее к информационному объекту, коим являются деньги, до сих пор относятся традиционно как к материальному. Я думаю, что концептуально Bitcoin — правильная вещь. Не думаю, что конкретно проект Bitcoin в том виде, в котором он сейчас реализуется, будет успешным проектом, в том числе потому что государства к этому пока не созрели. Но рано или поздно международная валюта будет строиться на основе информационного стандарта.

В одном из интервью Вы сказали, что много лет работали «в научной среде, которая была интернационализирована даже в советское время». Принимая во внимание текущее охлаждение отношений с Западом, каков Ваш прогноз — насколько сильным будет влияние «прохладных отношений» на взаимодействие между странами в научно-образовательном и предпринимательском секторе?

Между странами на уровне межправительственных соглашений охлаждение отношений наверняка будет чувствоваться, на уровне бизнеса — нет. Могут быть конкретные ограничения на выполнение определённых транзакций, но бизнес, по сути, интернационален. Технологии не имеют национальности. К текущему моменту я отношусь со сдержанным оптимизмом в силу своего возраста и жизненного опыта. Я давно подметил, что на протяжении моей жизни практически каждое десятилетие начиналось с улучшения отношений между Россией и США, в середине десятилетия они ухудшались и вся вторая половина десятилетия проходила под знаком плохих отношений. Поэтому я думаю, что ориентировочно к 2020 г. все рассосётся. Но опять-таки, ненадолго.

Насколько глубока глобализация и в полной ли мере человечество пользуется её возможностями? В XIX веке люди лишь мечтали о доступе к «всемирной библиотеке знаний». Но вот Интернет уже в наших руках. Не пользуемся ли мы подобными ресурсами весьма расточительно?

Человечество всегда расточительно пользуется предоставленными ему ресурсами. Интернет — это новый ресурс, создающий новую, в том числе геополитическую, реальность. Я думаю, что ещё не осознаны и не проанализированы долгосрочные последствия той технологической реальности, в которой мы живем последние 10–15 лет. И тренды развития совершенно очевидны, на мой взгляд. За всю историю человечества впервые представилась возможность глобальной и практически бесплатной коммуникации. Ещё сто лет назад коммуникация была очень дорогой и она делала коммуникацию элитной: трансатлантический звонок из Лондона в Нью-Йорк в начале XX века стоил около 200 долл. в минуту в переводе на сегодняшние деньги. Понятно, что это ограничивало количество людей, вовлечённых в глобальную коммуникацию. Сегодня она мгновенная, глобальная и практически бесплатная.

Коммуникация как некий культурный механизм — это базис построения любых сообществ. Все исторически существовавшие сообщества — начиная с племён в доисторическую эпоху и до государств в современном виде — базировались на территориальной связности, необходимой для осуществления локальной коммуникации. Глобальная коммуникация делает базовый принцип организации всех сообществ устаревшим. И позволяет существовать глобальным сообществам. Это именно то, что мы видим сейчас в полный рост в социальных сетях, это особенно заметно по транснациональным корпорациям. В какой-то момент мне казалось, что ощущение принадлежности к корпорации становилось по всем параметрам важнее конкретной национальной принадлежности, гражданства конкретного государства. Я думаю, что основной тренд будет развиваться именно в этом направлении. Не хотел бы звучать как философ, но роль государств в традиционном виде как механизм регулирования жизни в обществе на определённой территории будет существенно меняться. И это вопрос не очень далёкой перспективы: если не годов, то буквально десятилетий.

А общества к этому готовы? В различных обществах различны «пороги входа» для коммуникации между их индивидами. Чтобы они начали между собой взаимодействие даже на простейшем уровне, нужно преодолеть некий культурный барьер.

Да, это вопрос менталитета. И это влияет на экономику: эффективность любой экономики, любого государства лежит в сугубо культурной плоскости, а не материальной. Хотел бы заметить, что здесь работает фактор, о котором еще Тоффлер сорок лет назад говорил, что в любом обществе есть люди, живущие в прошлом, настоящем и будущем. Вопрос только в том, в какой пропорции они распределены. Если в обществе все интересы замкнуты на охоте и собирательстве, на ведении повседневного быта в первобытном обществе, то вряд ли при получении мобильного телефона и бесплатной сети Интернет, такое общество мгновенно начнёт участие в глобальной коммуникации. Это будет невозможно просто в силу несовпадения интересов. На глобальном уровне вряд ли найдётся кто-то, чьи интересы будут совпадать с интересами подобного общества. В своё время на Петербургском форуме я проводил панель по «глобальным русским». И дискуссия шла вокруг вопроса, необходимо ли жить не в России, будучи русским, чтобы быть гражданином мира. И вывод был, что и в России есть люди, абсолютно «глобальные». Хотя общая среда способствует этому, конечно, меньше, чем в Америке или Европе.

Перейдём к теме работы РВК в качестве «мозгового центра» для ряда государственных проектов и даже целых Министерств — таких как Министерство экономического развития РФ. Насколько важно участие институтов развития в подобной работе? Удаётся ли убеждать коллег из Министерств в дискуссиях по тем или иным стратегическим программам?

Во-первых, я не согласен с частым утверждением, что так уж отличается тип мышления у бизнеса и министерств. У нас есть стереотип о представлении образа чиновника, и этот стереотип не совсем адекватен, во всяком случае, в отношении федеральных министерств. Там всё же работают, как правило, люди весьма адекватные и с широким кругозором. Было бы неправильно сказать, что у них нет понимания и видения. Существует другая проблема. У нас неструктурированное экспертное сообщество. РВК начала брать на себя роль «мозгового центра» не от хорошей жизни. Мы этим занимаемся, потому что видим резкий дефицит экспертизы в той области, за которую отвечаем. И это не только венчурный рынок, но и вся экосистема, которая необходима для его существования и развития. У нас дефицит «мозговых центров» десятикратный. Мы имеем довольно приличную научно-техническую экспертизу и набрать экспертов по конкретным технологическим отраслям не так сложно. А вот подобрать экспертов по бизнесу в каких-либо технологических отраслях — это практически нерешаемая задача. Визионеров, способных видеть картину трендов, я знаю единицы. И, к сожалению, всё это отражается на целеполагании, в том числе на государственном уровне. На мой взгляд, у нас не сформулирован на уровне государства набор вызовов и приоритетов. Те, которые сформулированы, имеют негативную коннотацию: они сформулированы в оборонительном ключе. Мы больше занимаемся информационной безопасностью, чем информационными технологиями. И воспринимаем их как угрозу, а не как возможности.

Учитывая большой объем и масштаб возложенных на Вашу компанию задач, на первый взгляд, кажутся побочными такие образовательные задачи как подготовка инновационных менеджеров и технологических брокеров. Или развитие центров интеллектуальной собственности в российских университетах. Какие сверхзадачи Вы ставите перед собой в этих направлениях, продолжая ими заниматься?

Многие проекты мы запускаем в надежде, что впоследствии они станут саморазвивающимися. С самого начала мы сильно фокусировались на развитии инфраструктуры и экосистемы в целом. В какой-то момент нашим приоритетом была популяризация, чтобы создать в обществе критическую массу поддержки. Это действительно привлекло инвесторов, многие люди захотели стать предпринимателями. К сожалению, половина из них оказались «грантоежками». Ни на что другое, кроме как на получение государственной поддержки, они не оказались способны. Но в общем и целом, мультипликативно, это сработало. Сегодня одним из приоритетов для нас поддержка и формирование инновационных отраслевых кластеров. Они всегда генерируются вокруг центров знаний, в роли которых могут выступать университеты и научно-исследовательские организации. Так и появилась тема подготовки инновационных менеджеров и технологических брокеров. Мы считаем, что университеты должны стать центрами концентрации технологических бизнесов.