Одно из самых бросающихся в глаза изменений – в наименованиях. Как известно, администрация Барака Обамы именовала свою стратегию в АТР сначала «разворотом» (pivot), а потом «перебалансировкой» (rebalancing).Учитывая неприязнь Трампа практически ко всему, что связано с предыдущей администрацией, неудивительно, что термин перебалансировка исчез из лексикона первых лиц Белого дома, Госдепа и Пентагона. На смену ему пока не пришло официально утвержденного наименования. Тем не менее появился термин, который с наибольшей частотностью звучит в выступлениях Трампа, Рекса Тиллерсона и других высших американских руководителей, посвященных азиатской проблематике. Это «Индо-Пасифика» (Indo-Pacific), или Индо-Тихоокеанский регион. Поэтому формирующуюся при Трампе линию США в Азии я бы условно назвал «Индо-Тихоокеанской стратегией».

Концепт «Индо-Пасифика» придуман отнюдь не администрацией Трампа и находится в обороте уже около десяти лет. Его употребляли и при Обаме, хоть и не столь активно. Одно из первых использований понятия «Индо-Тихоокеанский регион» (ИТР) в политико-стратегическом смысле было зафиксировано в 2007 году в статье индийского автора Гурприта Хурана. С тех пор довольно быстро понятие Indo-Pacific превратилось из экзотики в заметный элемент международно-политического дискурса. В интерпретации Вашингтона, Индо-Тихоокеанский регион – это обширное пространство «от западных берегов Индии до западного побережья США».[3] Тиллерсон подчеркивает: «Индо-Пасифика – включая весь Индийский океан, западную часть Тихого океана и страны, которые их окружают – будет наиболее важной частью земного шара в 21 веке».[4]Соединенным Штатам Америки ИТР нужен прежде всего для того, чтобы сбалансировать очевидное усиление Китая в Восточной Азии. Именно Восточная Азия является естественной осью Азиатско-Тихоокеанского региона. Значит, перефразируя знаменитое изречение Хэлфорда Маккиндера, тот, кто контролирует Восточную Азию, управляет АТР, а впоследствии, возможно, и целым миром. Расширение геополитической картинки за рамки восточноазиатского побережья и смещение ее в сторону Индийского океана позволяет ввести новых игроков, которые будут «размывать» влияние Китая. Эти надежды возлагаются в первую очередь на Индию. Примечательно также, что Индо-Тихоокеанский регион практически точно соответствует зоне ответственности Тихоокеанского командования США.

Регионостроительство, то есть целенаправленное создание политических регионов, – феномен в международных отношениях не такой уж редкий. Можно вспомнить «Евро-Атлантику» (она же «Северная Атлантика») – концепт, который был призван обеспечить нерушимое единство США и Западной Европы. Тот же самый АТР, который сейчас получил конкурента в виде ИТР, – это тоже в значительной мере искусственное образование. Как справедливо отмечает автор книги «Азиатско-Тихоокеанский регион: мифы, иллюзии и реальность» Олег Арин, нарратив об АТР, создававшийся в 1970–80-е годы, во многом был вызван потребностью в идеологическо-политическом обосновании сохранения и упрочения господствующих позиций США на Тихом океане и в Восточной Азии.[5] Россия тоже не остается в стороне от подобных регионостроительных игр для обеспечения своих геополитических интересов. Яркий пример – продвижение геоконцепта Евразии и проекта Евразийского союза. Насколько успешной окажется попытка сконструировать Индо-Тихо­океанский регион, покажет время.

Для России идея ИТР не сулит радужных перспектив. Тихий океан, конечно же, никуда не исчезнет, и Россия не перестанет быть тихоокеанской державой, но смещение геополитического акцента на запад от Малаккского пролива, скорее всего, ослабит влияние Москвы в регионе: в Тихом океане наши позиции никогда не были особенно сильными, а уж в Индийском они практически отсутствуют. Поэтому следует осторожно относиться к тому, чтобы заимствовать термин ИТР в официальный российский лексикон. Наверное, стоит сохранять верность АТР, хотя, повторюсь, он тоже имеет западное происхождение. Обращает на себя внимание, что американцы говорят о «свободной и открытой Индо-Пасифике”. Под этим, во-первых, подразумевается неприятие китайской инициативы «Пояса и Пути», которая, как считают в Вашингтоне, создает угрозу геоэкономического доминирования Китая в Азии.[6] Во-вторых, это свобода для американских и дружественных военно-морских и военно-воздушных сил действовать (sail, fly and operate) во всех частях Тихого и Индийского океанов в соответствии с принципом свободы мореплавания. Попытки Китая установить суверенитет над Южно-Китайским морем, а также его территориальный спор с Японией рассматриваются как прямое посягательство на принцип «свободы и открытости». В контекст «свободной и открытой Индо-Пасифики» также укладываются адресуемые Китаю обвинения в «подрыве суверенитета соседних стран», использовании «хищнических экономических методов» [7] и превращении других стран в свои «сателлиты».[8]

Несмотря на всю сегодняшнюю истерику, связанную с Россией и якобы имевшим местом вмешательством Москвы в американские выборы, Вашингтон видит главную долгосрочную геополитическую угрозу не в ней, а в Китае. Идентификация Китая в качестве ключевого соперника США произошла еще в начале 2000-х годов, когда Джордж Буш-младший провозгласил КНР главным «стратегическом конкурентом». С тех пор, независимо от смены президентских администраций, Вашингтон довольно последовательно проводит курс на ограничение роста стратегического влияния Пекина. Это зафиксировано и в трамповской Стратегии национальной безопасности. Среди главных соперников США документ первым называет именно Китай, а уж следом за ним Россию. В перечне региональных приоритетов американской внешней политики Стратегия ставит на первое место Индо-Пасифику, где главным вызовом является опять-таки Китай. Европа – где основной угрозой названа, разумеется, Россия – поставлена на второе место.[9] Да и общая тональность документа, в котором исходящий от Китая вызов изображается многословнее и в более ярких красках, чем «российская угроза», не оставляет сомнений в приоритетах стратегического планирования США.

Как уже было сказано выше, именно Индии США хотели бы отвести роль главного противовеса Китаю в Азии. Объективно только Индия по своим агрегированным показателям способна балансировать китайского гиганта. К 2050 году индийская экономика может стать второй в мире по объему ВВП. К 2030 г. численность населения Индии должна превзойти Китай, причем индийское население, медианный возраст которого составляет всего 25 лет,[10] будет гораздо моложе неуклонно стареющего населения Китая, что должно сказаться на темпах роста экономики, уровне инновационной активности и т.д. Уже сегодня темпы роста экономики Индии превышают китайские.

Разумеется, американцы делают ставку и на общие «демократические ценности». Вот характерная цитата из речи Тиллерсона: «США и Индия во все большей степени становятся глобальными партнерами со все более близкими стратегическими интересами. Индийцы и американцы не просто разделяют общую приверженность демократии. У нас общее видение будущего…Наши нации служат двумя опорами стабильности – по обеим сторонам земного шара…У нас никогда не будет таких же отношений с Китаем, недемократическим обществом, какие мы можем иметь с большой демократической страной».[11] Такая риторика свидетельствует о том, что в качестве своего главного перспективного партнера в Азии Вашингтон видит уже не увядающую и неуверенную в себе Японию, а растущую и все более амбициозную Индию. Администрация Трампа четко обозначила, что намерена всячески укреплять стратегические отношения с Индией, как в политико-дипломатической, так и в военной сферах, включая совместные учения, поставки оружия и военных технологий. Следует отметить, что политика администрации Трампа в отношении Индии демонстрирует полную преемственность с администрациями и Обамы, и Буша-младшего. Именно при Буше-младшем началось активное сближение Вашингтона и Дели, которое продолжалось и при Обаме.

Остается, однако, вопросом, насколько сама Индия готова к такой миссии главного стратегического партнера США в Азии, поскольку эта роль неизбежно означает ту или иную степень противостояния Китаю. В целом, Дели ведет себя в отношении Китая достаточно осторожно и пока нет оснований говорить, что Индия отказалась от традиционной для себя линии «стратегической автономии», которая подразумевает избегание слишком тесных альянсов с великими державами. Показательно, что Дели не готов участвовать в «патрулировании» Южно-Китайского моря для поддержания принципа свободы мореплавания, чего от Индии очень бы хотели американцы.

Союзнические отношения с другими государствами – один из важнейших инструментов сохранения и укрепления Pax Americana в ключевых геополитических регионах, в том числе в Азии. Как известно, в ходе президентской кампании кандидат Трамп очень критически высказывался о союзах США в Европе и Азии, ставя под сомнение их пользу для Америки. Критике подверглись альянсы с Японией и Южной Кореей. На этой волне многие даже начали предрекать если не конец, то ослабление краеугольных азиатских альянсов США. Однако в 2017 году этого не произошло. Более того, в случае с Японией наблюдается даже укрепление союзнических отношений, что объясняется личной дружбой Трампа и Синдзо Абэ, а также фактором усилившейся «северокорейской угрозы».

Что касается Южной Кореи, персональные отношения Трампа с президентом Мун Чжэ-ином не такие тесные, как с Абэ, но институционально военно-политический альянс США и Республики Корея выглядит сегодня довольно прочным, чему тоже способствует фактор Северной Кореи. Если американо-южнокорейский альянс и начнет ослабевать, это скорее всего произойдет по инициативе не Вашингтона, а Сеула, который все больше ощущает свою экономическую и геополитическую зависимость от Китая и старается лишний раз не раздражать своего гигантского соседа (свидетельством чему стало данное в ноябре 2017 г. Сеулом обещание Пекину не разворачивать на территории Южной Кореи дополнительных комплексов THAAD, не участвовать в создаваемых США региональной и глобальной системах ПРО и не вступать в трехсторонний военно-политической альянс с США и Японией).[12]

Кроме того, при Трампе были сделаны шаги по восстановлению военно-политических отношений с Таиландом, договорным союзником США, отношения с которым значительно ухудшились при Обаме после прихода к власти в Бангкоке военной хунты. Традиционно в Сан-Францисской системе существовали только двусторонние вертикальные связи – между Вашингтоном и младшими союзниками, в то время как горизонтальные соединения между последними практически отсутствовали. Ни США, ни их тихоокеанские клиенты не были особо заинтересованы в том, чтобы выходить за рамки проверенной временем модели “оси и спиц” (hub and spokes). Однако с 2000-х годов американская дипломатия взяла курс на продвижение военно-политического сотрудничества между “спицами” – младшими союзниками и партнерами. Оно развивается как в двусторонних, так и в многосторонних форматах. Помимо своих традиционных союзников, США активно вовлекают в эти стратегические связки новых партнеров, прежде всего Индию и Вьетнам. В ряде случаев (например, в треугольнике Япония-США-Австралия) Вашингтон является непосредственным участником и лидером. В других (например, Индия-Австралия-Япония, Филиппины-Япония, Южная Корея-Австралия) американцы формально отсутствуют, но и в этих случаях мало сомнений, что процесс происходит с благословления Вашингтона.

Самым развитым является австрало-американо-японский треугольник, официальное начало которому было положено в 2002 г. запуском диалога по безопасности на уровне старших должностных лиц. С 2006 г. он проводится на министерском уровне и именуется Трехсторонним стратегическим диалогом.[13] С 2011 г. проводится американо-индийско-японский трехсторонний диалог (на уровне заместителей министров), а в сентябре 2015 г. состоялась первая трехсторонняя встреча на уровне министров. С 2015 г. Япония присоединилась в качестве третьего постоянного участника к крупномасштабным американо-индийским военно-морским учениям “Малабар”. В июне 2015 г. в Дели состоялась первая трехсторонняя встреча заместителей глав внешнеполитических ведомств Индии, Японии и Австралии. Таким образом, система “оси и спиц” постепенно трансформируется в “сеть”, узлы которой соединены многочисленными связями, хотя и с разной степенью формализованности и интенсивности. Главным “хабом” сети, который управляет ее строительством и функционированием, по-прежнему остаются Соединенные Штаты.

При Трампе тенденция «сетевизаци» сохранилась и получила дальнейшее развитие. На полях Восточноазиатского саммита в Маниле в ноябре 2017 г. состоялся очередной трехсторонний саммит президента США, премьер-министров Японии и Австралии, подтвердивший жизнеспособность трехсторонней коалиции.[14] Но самым значимым событием стала встреча в Маниле формате «четверки» (Quad), состоящей из США, Японии и Австралии и Индии. США и Япония уже довольно давно продвигали идею «четверки», но не получали поддержки со стороны Канберры и Дели, которые не хотели лишний раз провоцировать Китай: всем понятно, что «четверка» имеет отчетливо различимый привкус сдерживания Китая. Именно поэтому первая встреча в четырехстороннем формате, которая состоялась в 2007 г. по инициативе Японии (это было во время первого премьерского срока Синдзо Абэ), не получила затем продолжения. И вот сейчас четверка возрождается, хотя пока что это была встреча не на уровне лидеров государств или министров, а лишь старших должностных лиц. Показательно, что в коммюнике по итогам встречи все четыре стороны заявили о приверженности «свободной и открытой Индо-Пасифике».[15]

Таким образом, можно резюмировать, что в первый год администрации Трампа курс США на укрепление и развитие сети американо-центричных альянсов, коалиций и стратегических партнерств не претерпел принципиальных изменений.

Если военно-политическая стратегия США в АТР осталась в принципе прежней, то этого нельзя сказать о сфере торгово-экономических отношений, где в полной мере проявились протекционистские наклонности трамповской администрации. Администрация Трампа делает акцент не на «свободную торговлю» (free trade), а на «справедливую торговлю» (fair trade). Трамп, как известно, вывел США из заключенного администрацией Обамы многостороннего Транстихоокеанского партнерства и дал понять, что США будут отдавать приоритет двусторонним торгово-экономическим соглашениям, поскольку такой формат дает Америке гораздо больше рычагов при переговорах. Отказавшись от ТПП, администрация Трампа предпочла очевидные и краткосрочные торговые преимущества более долгосрочной перспективе формирования в АТР – и в мире в целом – экономического режима, основанного на модели либерального постиндустриального капитализма, которая до недавнего времени была основой внешнеэкономической политики США. Пока не совсем ясно, как именно выход из ТПП, а также желание США изменить соглашение о свободной торговле с Южной Кореей повлияют на стратегические позиции Вашингтона в регионе, приведут ли они к ослаблению влияния США и усилению позиций Китая, как быстро и в какой степени.

Наконец, еще одним принципиально новым фактором, влияющим на политику США в АТР, стала Северная Корея. Приход к власти Трампа совпал с моментом, когда северокорейская ракетно-ядерная программа начала представлять реальную угрозу США (вероятное или ожидаемое в скором времени наличие у КНДР межконтинентальной баллистической ракеты, термоядерной боеголовки и т.п.). Трамп, как и любой американский президент на его месте, должен на это реагировать. Северная Корея стала одним из главных пунктов американской повестки в АТР, что отразилось и на отношениях с Китаем. Вашингтон исходит из того, что только Пекин, который, по сути, контролирует подавляющую часть внешнеэкономических контактов КНДР, способен заставить Пхеньян пойти на попятную. Американцы рассчитывают на то, что китайцы применят к Северной Корее жесткие экономические санкции и, возможно, задействуют какие-то дополнительные имеющиеся у них рычаги в отношении северокорейского режима. Зависимость от Пекина в северокорейском вопросе заставляет Трампа искать дружбы с Си Цзиньпинем. Это одна из главных причин, почему Трамп резко отказался от предвыборной антикитайской риторики.

В обмен на сотрудничество по Северной Корее Белый дом готов пойти на уступки Китаю в сфере торговли и, возможно, даже по вопросам Тайваня и Южно-Китайского моря. Показательно, что в первые месяцы администрации Трампа США показательно провели несколько «операций по обеспечению свободы мореплавания» (FONOPs) в непосредственной близости от контролируемых китайцами островков в Южно-Китайском море, но по мере обострения Корейского кризиса эти операции прекратились (по крайней мере, нет публичной информации о них). Администрация Трампа явно не хочет ссориться с Пекином и не предпринимает серьезных попыток поставить заслон китайской экспансии в ЮКМ. Ряд американских аналитиков считают, что Вашингтон еще при Обаме фактически смирился с китайской экспансией в ЮКМ и призывают администрацию Трампа к гораздо более решительному отпору, в том числе путем милитаризации ЮКМ через поставки современного американского оружия оппонентам Китая в Юго-Восточной Азии.[16] Но Трамп на это вряд ли пойдет, пока главной непосредственной угрозой воспринимается Северная Корея и сохраняется надежда на помощь Китая в ее устранении.

Далеко не все в Вашингтоне верят в то, что Китай готов помогать в решении северокорейской проблемы. Так, видный консервативный сенатор-республиканец и союзник Трампа Том Коттон, которого прочат на пост директора ЦРУ, уверен, что Китай ведет двойную игру. По его мнению, наличие ядерной Северной Кореи выгодно Пекину, так как отвлекает внимание США от экономической экспансии и других враждебных действий, предпринимаемых Китаем.[17] Нельзя не признать, что в этих утверждениях есть рациональное зерно. С одной стороны, Северная Корея – это головная боль для Китая. Но, с другой стороны, она может использоваться как козырная карта в торге с США по другим важным для Китая вопросам. Поэтому Пекин вряд ли заинтересован в полном и окончательном решении северокорейского вопроса.

Итак, в 2017 году – в первом году администрации Трампа – политика США в АТР характеризовалась как существенными элементами преемственности, которые она восприняла от предыдущих администраций, так и отличиями. Преемственность – идентификация Китая как главного геополитического вызова для Америки, ставка на Индию как наиболее важного потенциального балансира Китая, а также курс на укрепление и расширение сети альянсов и военно-политических партнерств Вашингтона, где самым примечательным событием стало возрождение «четверки» (США, Япония, Австралия, Индия). Эта сеть опять же направлена на долгосрочное стратегическое сдерживание Китая. Самые значительные перемены произошли в сфере торговой политики: поворот от идеологии «свободы торговли» и либерально-глобализационной повестки на основе многосторонних региональных блоков к протекционизму, акценту на двусторонние соглашения и связанный с этим выход из ТТП.