Видимое стремление американских военных «задержаться» в Сирии после разгрома ИГ, как и любое развитие в международных отношениях, сопряжено не только с вызовами, но и возможностями. Вызовы очевидны и, похоже, поддаются управлению, если, естественно, не встанет вопрос о прямой американской агрессии на смену провалившейся косвенной в форме джихадистских проектов. Тогда придется кардинально переквалифицировать сирийский конфликт — не гражданская война, а джихадистская агрессия при поддержке ряда региональных и внерегиональных государств, которая началась летом 2012 г. Возможности же не лежат на поверхности, но оттого не менее реальны и потому заслуживают учета в общей оценке складывающейся ситуации.
Видимое стремление американских военных «задержаться» в Сирии после разгрома ИГ, как и любое развитие в международных отношениях, сопряжено не только с вызовами, но и возможностями. Вызовы очевидны и, похоже, поддаются управлению, если, естественно, не встанет вопрос о прямой американской агрессии на смену провалившейся косвенной в форме джихадистских проектов. Тогда придется кардинально переквалифицировать сирийский конфликт — не гражданская война, а джихадистская агрессия при поддержке ряда региональных и внерегиональных государств, которая началась летом 2012 г. Возможности же не лежат на поверхности, но оттого не менее реальны и потому заслуживают учета в общей оценке складывающейся ситуации.
Во-первых, американцы уже имели возможность понять, что ответственность за безопасность их спецназа (и артиллерии), а также поддерживаемых ими сил объективно ляжет на Москву и Тегеран, только в большей мере, чем прежде, ввиду явной незаконности их пребывания на территории суверенного государства. Для России этот вопрос лежит в русле того, что принято называть «отношениями между великими державами», что отсылает нас к опыту биполярности и более ранней эпохи. Высший приоритет тут — не доводить дело до взаимного столкновения и аккуратно относиться к интересам друг друга.
Американцы также понимают, что это игра по своим правилам, которые надо соблюдать, чтобы это не привело к нежелательным инцидентам, тем более в среде, где множество игроков разного калибра действуют вне единого контроля. В отличие от простых ситуаций вроде прямой военной интервенции (Вьетнам, Ирак), это уже сложная, комплексная ситуация, которая требует соответствующего поведения. Военным США придется осваивать соответствующий образ действий: оглядываться по сторонам, вести многоплановую сетевую дипломатию. Более того, главным приоритетом будет обеспечение собственной безопасности, вследствие чего тот же спецназ, как и авианосцы, превращается из актива в обременение. Конечно, спецназ не авианосец, но и такие потери скрыть в современных условиях невозможно. Регион буквально кишит отставными военными и разведчиками, да и просто разного рода фрилансерами. К тому же многие активны в блогосфере, имеют хорошие связи и действуют весьма профессионально. Позитивно уже то, что американцы в проецировании силы опускаются на уровень англичан, долгое время восполняющих свой военный упадок действиями на уровне спецопераций, эффективность которых, как правило, не поддается объективной оценке.
Во-вторых, обращает на себя внимание то, что сирийский кризис, как это ни парадоксально звучит, в последние два года был основным предметом российско-американского практического взаимодействия на международной арене, причем преимущественно на уровне военных. Похоже, что при Д. Трампе военные не только служат мобилизационным ресурсом грядущей трансформации страны в соответствии с требованиями времени, но также на них возлагается и ведение дипломатии (отчасти потому, что традиционный внешнеполитический истеблишмент слишком индокринирован в духе прямого доминирования Америки в мире, а дипломатическая парадигма резко сменилась). Другой момент — именно президент, а не Конгресс или верхушка Республиканской партии, обеспечивает военным безопасность в Сирии. Его ресурс — добрые отношения со своим российским визави. Перспектива слома Договора о ракетах средней и меньшей дальности также указывает на ведущую роль военных в дипломатии новой администрации. Конечно, это грозит катастрофой в европейской политике США, но и тут американцам придется плотно вести дела с нами.
В-третьих, применительно к иранцам ситуация для Вашингтона не нова. В Ираке уже не первый год американцы действуют на параллельных курсах с Тегераном, поддерживая одно и то же правительство. Эта двусмысленность мало кого смущает, разве что региональных союзников США, привыкших за американцев формулировать их интересы на Ближнем Востоке. Если в отношении ядерной сделки с Ираном Администрация займет позицию «ни мира, ни войны», а дело, похоже, идет к этому (военные дали понять, что воевать с Ираном не намерены), то это решает две проблемы сразу — в Сирии и с ядерной сделкой, которая устоит при ее поддержке всеми остальными участниками. В любом случае лишнее основание вести себя аккуратно в Сирии, уже не говоря о трениях с Анкарой по поводу курдов. К этому следует добавить, что американцам придется действовать в окружении шиитских формирований по обе стороны сирийско-иракской границы, без выхода к морю или Иордании. Еще один стимул к осторожности — необходимость скорее добиться урегулирования в Сирии, дабы лишить иранцев оснований сохранять свое военное присутствие в этой стране. Противоречия в арабском мире по поводу «Братьев-мусульман» дорисовывают картину, в которой придется ориентироваться американским военным, если они все же решатся остаться в Сирии.
В итоге нельзя исключать, что отношения между Россией и США еще могут выиграть от опыта плотного общения наших военных в Сирии, как это было в годы холодной войны на глобальном уровне. Хотя возможны проблемы и попытки «тянуть одеяло на себя», пока правила игры не прояснятся для всех. Основания для оптимизма дает и то обстоятельство, что военные являются наиболее здравомыслящей и наименее идеологизированной частью американской элиты в последние 30 лет, разумеется, по меркам Америки. Так, в 2011 году в среде американских военных аналитиков родился примечательный документ со статусом частной инициативы — «Видение национальной стратегии» (A National Strategic Narrative). В своем предисловии при его публикации А.-М. Слотер (в 2009–2011 гг. занимала пост директора политического планирования Госдепартамента при Х. Клинтон) сформулировала его главный посыл, адресованный американской элите, следующим образом: необходимо создать условия для «перехода от контроля в закрытой системе к вызывающему доверие влиянию в открытой системе». С этим трудно спорить. Наверное, был бы глубокий смысл в том, что именно военные (с их рейтингом популярности в 72%) запустят процесс демилитаризации внешней политики США. Впрочем, речь идет о потенциале, который еще предстоит реализовать. История усыпана упущенными возможностями. Тот же Б. Обама был избран под лозунгом перемен, но у него не было мандата элит на перемены, и они не состоялись.
