После Победы

День Победы — хороший повод оглянуться на развитие советской стратегической мысли. Ее история исследована неравномерно. Если о довоенной советской мысли написано большое количество работ, то анализ истории послевоенной советской стратегии пока делает только первые шаги. Временами возникает горьковатое ощущение, что военно-политическую стратегию США времен «холодной войны» наше научное сообщество знает лучше, чем аналогичную стратегию своей страны. Основной массив документов остается закрытым: исследователь вынужден опираться на официальные публикации в журнале «Военная мысль». Тем не менее, даже этот небольшой массив информации позволяет сделать интересные наблюдения. В данной статье автор показывает, как советские военные теоретики 1945–1990 гг. видели будущую войну и какие их наблюдения остаются актуальными до сих пор.

Краткий экскурс в советскую военную стратегию после Второй мировой войны показывает, что для нее был характерен примерно тот же процесс, что и для американской: от редукции больших стратегических целей (победа в мировой войне) к локальным задачам (победа в ограниченной войне на отдельном ТВД). Приоритетной с конца 1960-х гг. стала разработка проблемы удержания гипотетического конфликта на доядерном уровне. Однозначно ответить положительно или отрицательно на этот вопрос советская наука не смогла. Однако проработка сценария такого конфликта подвела советскую военную мысль к идее революции в военном деле.

Такой вывод, к которому подходили советские стратеги, означал признание технической трудности ведения большой наземной войны между СССР и США. Сам по себе обмен ядерными ударами еще невозможно капитализировать в политическую победу: необходим приход солдата-победителя на территорию противника и установление там желанного режима. Но ни СССР, ни США не обладали средствами для переброски многомиллионной армии в другое полушарие Земли и поддержания там ее действий. Выход из этого тупика не смогла найти ни советская, ни американская военная мысль. Вполне возможно, что именно эта затруднённость ведения прямой войны и была одним из решающих факторов в обеспечении долгого мира между великими державами.

В годы холодной войны американские военные стратеги писали, что в ядерную эпоху вновь возвращаются «кабинетные войны» XVIII века. Для них характерна задача не ликвидировать противника как политического субъекта, а принудить его к миру за счет ограниченной проекции силы. Советские стратеги не делали такую прямую отсылку к кампаниям XVIII века. Однако и они подходили к выводу о возможности в будущем ограниченной войны между сверхдержавами на территории третьей страны. Такой конфликт мог бы вестись без использования ЯО и завершился бы политическим компромиссом между враждующими сторонами. Возможно, весь период после 1991 г. стал временем подтягивания материально-технических средств и апробации концепции подобного конфликта.

День Победы — хороший повод оглянуться на развитие советской стратегической мысли. Ее история исследована неравномерно. Если о довоенной советской мысли написано большое количество работ, то анализ истории послевоенной советской стратегии пока делает только первые шаги [1]. Временами возникает горьковатое ощущение, что военно-политическую стратегию США времен «холодной войны» наше научное сообщество знает лучше, чем аналогичную стратегию своей страны. Основной массив документов остается закрытым: исследователь вынужден опираться на официальные публикации в журнале «Военная мысль». Тем не менее, даже этот небольшой массив информации позволяет сделать интересные наблюдения. Поэтому в данной статье я постараюсь показать, как советские военные теоретики 1945–1990 гг. видели будущую войну и какие их наблюдения остаются актуальными до сих пор.

70 лет Победы (проект РСМД 2015 г.)
Эксперты РСМД рассказывают об отношении к памяти Второй мировой войны за рубежом

От сухопутной войны к «воздушному блицкригу»

После окончания Второй мировой войны стратегические задачи, стоявшие перед СССР, кардинально отличались от задач довоенного периода. По ее итогам Красная Армия разгромила сильнейшие сухопутные вооружённые силы мира. Теперь ей противостояли мощнейшие в мире ВВС и ВМФ. Это делало недоступными территории Великобритании и США для советских вооруженных сил, равно как и территорию СССР для проецирования их сухопутных сил. Однако Советскому Союзу уже на финальном этапе Второй мировой войны приходилось примеривать на себя возможные риски воздушного наступления союзников. Параллельно с созданием тяжелых бомбардировщиков в Великобритании и США разрабатывалась концепция стратегических бомбардировок. По мнению американских экспертов, решающую роль в следующей войне должно было бы играть именно массированное воздушное наступление на противника с использованием атомного оружия (АО) — своеобразный «атомный блицкриг», принуждающий противника к капитуляции без крупных сухопутных сражений [2].

После окончания Второй мировой войны советская военная стратегия строилась на основе факторного подхода. Его теоретическую базу разработал видный военный теоретик, начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников. Окончательно концепция «постоянно действующих факторов» сформулирована И.В. Сталиным в приказе Красной армии № 55 от 23 февраля 1942 года [3]. Согласно этой концепции, судьба войны решалась такими постоянно действующими факторами, как: a) прочность тыла; б) моральный дух армии; в) количество и качество дивизий; г) вооружение армии; д) организаторские способности начальствующего состава армии. Появление атомного оружия не могло, по мнению И. В. Сталина, принципиально изменить характера войны и роли постоянно действующих факторов : он считал, что судьба третьей мировой войны будет решаться не атомными бомбардировками, а именно постоянно действующими факторами [4]. В 1953 г. генерал-майор Н.А. Таленский указывал, что исход современной войны (т.е. с применением АО) будет решать факторный подход [5].

На рубеже 1946–1947 гг. Генштаб ВС СССР подготовил Высшему Военному совету «План активной обороны территории Советского Союза»[6]. Задачи ВС определялись следующим образом: армия отпора была обязана разбить противника в полосе приграничной обороны и подготовить условия для перехода в контрнаступление. ВВС и войска ПВО, входящие в армию отпора, должны были прикрыть ее с воздуха. Войска резерва Главного командования предназначались для того, чтобы нанеси поражение ВС противника, а затем перейти в контрнаступление. (Масштабы и глубина планируемых наступательных операций до настоящего времени неизвестны). Перед советским ВМФ ставились оборонительные задачи, что было обусловлено объективным соотношением сил.

Вместе с тем СССР сразу сделал упор на развитие воздушной мощи. О целесообразности такого решения свидетельствовал опыт воздушного наступления союзников против Германии и Японии в годы Второй мировой войны. Еще более важным было развитие в США во второй половине 1940-х гг. концепции «атомного блицкрига», предусматривающей подавление ключевых стратегических объектов противника с помощью стратегической авиации с использованием АО. (Ее воплощением стало создание в марте 1947 г. Стратегического авиационного командования США [7]). В Постановлении Совета Министров СССР «Об образовании Дальней Авиации Вооруженных сил Союза ССР» 5 апреля 1946 г. предусматривалось:

1. Выделить из системы Военно-воздушных сил 18-ю воздушную армию и преобразовать ее в Дальнюю авиацию Вооружённых сил Союза ССР.

2. Дальнюю авиацию готовить главным образом для дневных массированных бомбардировочных действий.

3. Во главе Дальней авиации Вооружённых сил Союза ССР иметь командующего Дальней Авиацией с подчинением его Министру Вооружённых сил Союза ССР (…)

6. Дальнюю авиацию иметь в составе трех воздушных армий, из них: две армии — в европейской части СССР и одну армию — на Дальнем Востоке[8].

Указание на приоритет дневных действий свидетельствовало, что в СССР ориентировались на американский, а не британский опыт прошедшей войны. И основной самолет также был американского типа — копия В-29 (Ту-4), поднявшийся в воздух 21 мая 1947 г.

Атомное оружие при этом рассматривалось как новый компонент «воздушной мощи». Первая инструкция по боевым свойствам атомного оружия была выпущена в Советской армии в 1948 г., однако в ней не фиксировалась особая специфика этого оружия по отношению к другим видам вооружений.

Его появление привнесло с собой новую формулу: меньшее количество материальных затрат на поражение живой единицы противника. (Например, для поражения в Хиросиме аналогичного количества живой силы и материальных объектов, как в Дрездене и Токио, потребовалась всего одна авиабомба). Соответственно менялся характер наступательных операций; возрастала роль ВВС и ПВО, способных уничтожать авиационные носители АО. Поэтому, как отмечал генерал-полковник Н.А. Ломов [9], в новых условиях все большую роль играл начальный период войны: способность противника поразить как можно большее количество стратегических объектов.

Эти наблюдения Н.А. Ломова хорошо согласуются с размышлениями британского маршала ВВС Джона Слессора [10]. Еще в 1957 г. он указывал, что после Второй мировой войны стратегическое положение СССР резко ухудшилось. Прежде Россия / СССР была малоуязвима для противников за счёт размера своей территории. Но в век «авиационной войны» СССР оказывается уязвимым для авиаударов с четырех сторон: Европы, Ближнего Востока, Восточной Азии и Северной Америки (через Арктику). В этой связи Тэйлор называл СССР / Россию «реинкарнацией Германии» в новом мире: страна, чье положение почти безнадежно в случае оборонительной войны, и спасение которой заключается в ведении превентивной наступательной войны по заветам Карла фон Клаузевица. Советские теоретики не ставили открыто проблему в подобном ключе. Вместе с тем, их повышенное внимание к начальному периоду войны и американской концепции «авиационного блицкрига» показывает их беспокойство относительно уязвимости территории СССР для стратегической авиации противника.

Ту-16

В 1950-х гг. СССР усиливает внимание к своей стратегической авиации. В ответ на американскую пару бомбардировщиков — средний В-47 и межконтинентальный В-2 в СССР было создано три самолета: средний Ту-16 и межконтинентальные Ту-95 и М-4. Было принято решение об обособлении в составе Дальней авиации (ДА) самолетов межконтинентальной дальности. В соответствии с Постановлением Совета Министров СССР от 25 ноября 1954 г. «О создании Стратегической авиации, развитии и перевооружении на реактивные самолеты Ту-16 Дальней авиации», Министерство обороны сформировало в 1955–1957 гг. 8 бомбардировочных дивизий Стратегической авиации и 11 дивизий Дальней авиации. Однако план был выполнен только наполовину — вместо 8 дивизий Стратегической авиации было сформировано 4, вместо 11 дивизий Дальней авиации — 5.

Ситуация стала меняться с проявлением термоядерного оружия в 1952–1953 гг., а затем и ракетных средств его доставки. В конце 1940-х гг. американские аналитики Стратегического авиационного командования (САК) фактически признали, что нанесение стратегических ударов неядерным оружием будет неэффективным. Поражение стратегических целей требует систем большей взрывной мощи и «плавильного эффекта». Сопутствующие факторы (например, радиоактивное заражение) делали более эффективным результат бомбардировок — в частности, предельно затрудняли восстановительные работы. Однако гарантированное поражение целей авиационными носителями было невозможно ввиду предполагаемого противодействия ПВО и/или истребительной авиации противника. Носителем, способным гарантированно доставить ядерный боезаряд к цели, была признана баллистическая ракета.

К началу 1960-х гг. в работах маршалов Советского Союза Р.Я. Малиновского и С.Н. Бирюзова был обоснован тезис о решающей роли ракетно-ядерного оружия в будущей войне. Создание РВСН в 1959 г. виделось им как средство уравнения стратегических возможностей СССР и США. Еще на XXI съезде КПСС (1961 г.) Р.Я. Малиновский указал, что «традиционная неуязвимость Америки навсегда ликвидирована». В работе «Бдительно стоять на страже мира» (1962 г.) [11] маршал называл главным средством ведения войны нанесение стратегических ракетно-ядерных ударов по противнику и отмечал сохраняющуюся значимость «массовых, многомиллионных армий». Последнее выглядело скрытой полемикой с первым секретарем ЦК КПСС Н.С. Хрущевым. Именно Р.Я. Малиновский стал одним из первых теоретиков приоритетной роли МБР (в то время — МКР) в будущей войне.

Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский

Маршал С.Н. Бирюзов указывал на перспективность строительства межконтинентальных баллистических ракет по сравнению с американской стратегической авиацией. «Все увидели, — писал он в 1964 г., — что подлинный ключ к победе на поле сражений находится в руках того, кто не только владеет новым оружием, но и идет впереди в производстве ракет» [12]. В перспективе это даст армии серьезные преимущества по сравнению с американской стратегической авиацией.

Такой вывод означал, что советская военная стратегия признала наличие у ЯО самостоятельной стратегической роли. (Какой не было, например, у химического оружия в годы Второй мировой войны: оно рассматривалось как дополнение к общевойсковым операциям). В США этот процесс произошел почти одновременно с принятием плана SIOP в 1960 г. Стратегическое ЯО отделилось от задач простой поддержки общевойсковых операций, приобретя исключительную задачу - поражения стратегического потенциала противника.

Советский вариант «Гибкого реагирования»

Здесь, однако, возникал важный вопрос: если у ЯО есть самостоятельная стратегическая роль, то в каждой ли войне она потребуется? Американская военная доктрина ответила на этот вопрос условно отрицательно в рамках концепции «гибкого реагирования». Сверхдержавы, скорее всего, применят ЯО для защиты своей территории. Но применят ли они его в случае конфликта на территории третьей страны? Теоретик «гибкого реагирования» Герман Кан утверждал, что не каждый военный конфликт требует применения ЯО, а в тех, которые требуют, оно может быть применено ограничено. Потенциальные конфликты концепция гибкого реагирования делила на три типа: 1) региональный конфликт с опосредованным участием США; 2) советско-американский конфликт на основе конвенциональных вооружений; 3) ядерная война СССР и США с использованием ЯО. Официальный вариант концепции гибкого реагирования, принятый в США в 1962 г. предусматривал три варианта действий США на случай гипотетического конфликта с СССР.

— «прямая защита» (direct defenсe): сдерживание советского наступления исключительно с помощью обычных вооружений;

— «запланированная эскалация» (deliberate escalation): применение тактического ядерного оружия (ТЯО) в случае, если конвенциональные силы НАТО не в состоянии остановить советское наступление;

— «генеральный ядерный ответ» (general nuclear response): нанесение тотального ядерного удара сначала по военным, а затем по гражданским объектам СССР в случае, если применение ТЯО не привело к деэскалации конфликта [13].

Официально Советский Союз отрицал американскую доктрину гибкого реагирования. «Концепция ограниченной ядерной войны в советской военной теории считается несостоятельной, так как удержать ядерную войну в каких-либо заранее определенных рамках практически невозможно», — указывалось в «Военном энциклопедическом словаре» 1983 года [14]. Но в тоже время советские стратеги этого периода (С. П. Иванов, В. Г. Куликов, А. А. Гречко, Д. Ф. Устинов, И. Г. Павловский) выделяли пять типов возможных конфликтов:

— скоротечная полномасштабная ядерная война;

— продолжительная ядерная война с использованием всех типов вооруженных сил;

— большая война с применением ограниченного количества ЯО;

— большая война с применением обычного оружия;

— локальная война с применением обычного оружия [15].

Генерал армии И.Г. Павловский

Теоретиками концепции «ограниченной войны» выступали генерал-полковник С.М. Штеменко и генерал армии И.Г. Павловский. Они исходили из сохраняющейся роли обычных вооружений в ходе будущей войны. И.Г. Павловский отмечал в 1967 г., что создание РВСН не снижает роли сухопутных войск, которым в условиях ядерной войны отводится важное место. «Танковые войска, — указывал он, — способны с самой высокой эффективностью использовать результаты наших ядерных ударов, противостоять ядерным ударам противника и успешно преодолевать зоны радиоактивного заражения в полосе сильных разрушений» [16]. С.М. Штеменко указывал, что «массовое внедрение в войска ядерного оружия еще больше подняло роль танков в будущей войне» [17]. Фактически оба советских военачальника размышляли о сценарии войны с ограниченным применением ЯО на одном (прежде всего европейском) или нескольких ТВД.

Маршалы Советского Союза В.Д. Соколовский и генерал-майор М.И. Чередниченко [18] также прорабатывали вопрос о возникновения войны с ограниченным применением ЯО на одном или нескольких ТВД. Генерал армии С.П. Иванов указывал на возможность возникновения войны с нанесением нескольких выборочных ядерных ударов по второстепенным целям. В этом случае, по мнению С.П. Иванова, все равно сохранялись бы два типа войны: мировая и локальная — по масштабам, ядерная и неядерная — по средствам их ведения [19]. Эти размышления перекликались с принятой НАТО в 1967 г. концепцией гибкого реагирования как основы военно-политической доктрины. Фактически речь шла о возможности или невозможности сохранить гипотетический конфликт между НАТО и ОВД на доядерном уровне.

Ряд крупных военачальников (И.Г. Павловский, А.А. Гречко, Н.В. Огарков) осмысляли ядерный конфликт в классических категориях победы и поражения. «Советская военная мысль, — указывалось в коллективном труде “Военно-технический прогресс и Вооруженные Силы СССР” (1982), — разработала способы ведения военных действий как с применением, так и без применения ядерного оружия» [20]. Эти наблюдения показывают, что на практике СССР следовал многим положениям стратегии гибкого реагирования, включая проработку вариантов удерживания гипотетического конфликта в Европе и на Дальнем Востоке на доядерном уровне. В соответствии с концепцией гибкого реагирования советские военно-технические программы с конца 1960-х гг. были нацелены на повышение контрсиловых возможностей СЯС (от создания РГЧ ИН до постановки на боевое дежурство мобильных МБР железнодорожного и грунтового базирования) [21].

Вектор развития советской ядерной стратегии был, таким образом, близок американскому. Подобно стратегии гибкого реагирования советская военная мысль прошла за одно десятилетие 1960-х годов путь от безусловного приоритета ракетно-ядерного оружия до допустимости конфликтов с комбинированным использованием как ядерного, так и конвенционального оружия. Однако советская военная мысль, в отличие от американской, не ставила перед ЯО политические задачи. Речь шла о проработке сценариев его возможного применения в ходе войны. После 1982 г. (фактически — с 1977 г.) официальная советская доктрина ориентировалась на ненанесение СССР первого ядерного удара в ходе гипотетической войны. Это означало, что советские военные теоретики видели будущую войну с НАТО как подобие Второй мировой войны, в которой химическое оружие не применяла ни одна из сторон.

Модернизация глубокой операции

Советский военный теоретик В.К. Триандафиллов

Параллельно советские военные теоретики 1970-х гг. вернулись к проблематике глубокой операции. Ее теория была разработана во второй половине 1920-х гг. советским военным теоретиком В.К. Триандафилловым в работах «Характер операций современных армий» (1926) [22]. Глубокая операция предусматривала прорыв фронта противника на глубину 200–250 км посредством взаимодействия всех родов войск и максимальной концентрации сил на узком направлении. В 1970-х гг. советские теоретики вернулись к разработкам В.К. Триандафиллова с целью модификации концепции глубокой операции. В центре внимания находились два ключевых вопроса: 1) нанесение огневых ударов на всю глубину оперативного построения противника и 2) более полное использование сухопутными войсками воздушного пространства.

В 1970-х гг. под руководством генерала армии И.Г. Павловского велась переработка теории глубокой наступательной операции: взаимодействия сухопутных войск со средствами и во взаимодействии с другими видами вооруженных сил для обеспечения наступления на всю глубину оперативного построения противника [23]. Целью такой операции было стратегическое наступление в более высоком темпе и на значительно большую глубину, чем это происходило на заключительном этапе Великой Отечественной войны [24]. Фактически речь шла о возможности расширения глубокой операции на оперативную глубину до 300 и даже 400 км (что соответствовало площади ФРГ и стран Бенилюкс в условиях выхода Франции из военной организации НАТО).

Эти идеи развивал генерал-лейтенант И.И. Юрпольский [25], доказывавший, что в новых военно-технических условиях формула классической глубокой операции В.К. Триандафиллова должна быть пересмотрена. В новых условиях противник может создавать условия, позволяющие срывать действия ударных группировок в самом начале наступления (больше зоны радиоактивного поражения, минирование местности, затопления, подготовленные оборонительные рубежи с сильной противотанковой обороной). Соответственно, часть сухопутных вооруженных сил будет необходимо перебросить за оборонительные зоны противника, что означало признание ключевой роли воздушно-десантных войск (ВДВ) в будущей войне. Глубокая операция по Юрполькому должна была заменяться объемной операцией с широким использованием воздушного ТВД как «третьего измерения».

С идеями Юрпольского был солидарен генерал-лейтенант Г.И. Демидков [26], указывавший на необходимость «все более полного использования сухопутными войсками воздушного пространства». Генерал армии В.И. Варенников указывал [27], что в современных условиях (1970-е гг.) из-за возросшей маневренности войск решающую роль приобретает борьба с оперативными резервами противника. Решающую роль начинают играть передовые мобильные отряды, способные действовать в тылу противника и обеспечивающие условия для успешного развития наступательной операции. Одновременно шла дискуссия о возможности подключить наступательные действия ВМФ к расширению глубокой операции.

Итоги этой дискуссии оказались двойственными. В конце 1970-х гг. в стратегическую доктрину Советской армии была принята концепция оперативных маневренных групп (ОМГ). Однако идея Юрпольского заменить глубокую операцию на объемную операцию была отвергнута. Вместе с тем активным сторонником модернизации теории глубокой операции выступал начальник советского генштаба маршал Н.В. Огарков. Именно ему принадлежал тезис о том, что современные виды вооружений (прежде всего, высокоточное оружие и прогресс в технологиях неядерной авиации) позволяют решить в ходе военных действий задачи, возлагавшиеся прежде на ЯО. «В основе советской военной доктрины лежит положение о том, что Советский Союз не применит первым ядерное оружие», — писал он в 1985 г. В США этот тезис Огаркова прочли как утверждение в СССР концепции «большой неядерной войны», в которой ЯО должно разделить участь химического оружия во Второй мировой.

За годы руководства советским Генштабом Н.В. Огарков подготовил и провёл несколько самых крупных в истории отечественных Вооружённых сил оперативно-стратегических учений и манёвров на всех основных стратегических направлениях и с применением всех видов Вооружённых сил, военно-научных и военно-промышленных органов. Крупнейшим из них стало оперативно-стратегическое учение под кодовым названием «Запад-81» (сентябрь 1981 г.). По своим масштабам оно сравнимо с крупными операциями Великой Отечественной войны. На нём впервые были опробованы автоматизированная система управления и некоторые виды высокоточного оружия. В этой связи не случайно, что, как отмечает академик А.А. Кокошин, маршала Н.В. Огаркова не только в нашей стране, но и в США считают один из пионеров теории революции в военном деле.

Маршал Советского Союза Н.В. Огарков

Наработки Н.В. Огаркова означали, что советская военная мысль подошла к идее проведения крупной наступательной операции неядерными средствами. Интересно, что подобные идеи дискутировались в 1970-х гг. и в США, хотя американские стратеги больше советских ориентировались на ограниченное применение ЯО. (Это позволяло им компенсировать отставание своих конвенциональных вооруженных сил от советских). Фактически в СССР начала утверждаться концепция высокого ядерного порога, согласно которой решение о применении ЯО может быть и не принято в ходе ограниченной войны.

Вместе с тем, неудача расширения потолка глубокой операции в 1970-х гг. доказала, что техническая возможность ведения наступательных операций пока не вырвалась за потолок 250 км. Это означало, что гипотетический советско-американский конфликт мог произойти только на региональном ТВД. Географическая отдаленность СССР и США друг от друга означала предельную затрудненность ведения между ними тотальной войны.

Оборонная достаточность: аномалия или...?

Изменения произошли в период «Перестройки», когда в Советском Союзе обсуждалась концепция оборонной достаточности. В середине 1980-х гг. в СССР прошла волна публикаций об оборонительной стратегии СССР в годы Великой Отечественной войны. Советские исследователи того периода критиковали оборонительные мероприятия И.В. Сталина весной–летом 1941 г. [28] и, напротив, позитивно оценивали опыт Курской битвы летом 1943 г. Особую роль в этом отношении сыграла публикация в 1989 г. исключенных из мемуаров «Солдатский долг» маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского фрагментов [29], в которых давалась критическая оценка мероприятиям советского Генерального штаба в 1940–1941 гг.

События начала 1980-х гг. поставили под сомнение концепцию полномасштабной ПВО, необходимой для проведения глубокой операции. Толчком к кризису стало поражение израильскими ВВС сирийской ПВО «Феда» в долине Бекаа (Ливан). Эта система была советской, поскольку она включала в себя ЗРК С-75М «Волга», С-125М «Печора», «Куб» («Квадрат») и входившие с ними в комплект самоходные установки разведки и наведения (СУРН), стационарные радиолокационные станции (РЛС), несколько комплексов войсковой ПВО «Оса», зенитные самоходные установки (ЗСУ) «Шилка», средства РЭБ. Вместе с сирийским персоналом эту технику обслуживали советские офицеры. Однако 9–11 июня 1982 г. израильтяне уничтожили 19 сирийских зенитно-ракетных дивизионов и еще четыре вывели из строя. Причем при нанесении этого массированного удара не был потерян ни один израильский самолет. Итоги сражения в «долине Бекаа» вызвали тревогу у руководства СССР. По свидетельству советских военных специалистов, принимавших непосредственное участие в формировании этой группировки, такой плотной концентрации ракетных и артиллерийских сил ПВО не было даже в СССР. Возникли опасения, может ли НАТО повторить аналогичную операцию против советской группировки на европейском ТВД. Выходом из положения стало усиление внимания к концепции радио-электронной борьбы (РЭБ).

Дополнительным толчком к обсуждению концепции «оборонной достаточности» стала дискуссия об опыте действия советских войск в Афганистане (1979–1989). К 1990 г. критики все чаще намекали, что советское командование повторило ошибку императора Николая I: готовилось к прошедшей войне. При Николае I Российская империя проводила масштабные маневры 1830-х гг. в Калише и Вознесенске, в основе которых лежал сценарий войны с «новым Наполеоном» на территории Австрии и Пруссии (т.е. повторение сценария 1805 г.). В реальности морские державы — Великобритания и Франция — искали точку уязвимости России не на западном, а на южном направлении. Нечто подобное произошло, по мнению критиков, и в конце 1970-х гг.: СССР, готовясь к новой масштабной войне в Европе, недооценил роль южного направления и его специфику.

Парад Победы 1985 г.

Отсюда следовала разработка тезиса о приоритете оборонительного характера советской военной доктрины. На берлинском совещании Политического консультативного совещания ОВД 29 мая 1987 г. было объявлено, что военная доктрина Варшавского договора подчинена задаче предотвращения и недопущения войны — как ядерной, так и обычной [30]. Начальник Генерального штаба М.А. Моисеев выделил пять параметров, обеспечивающих реализацию принципа оборонной достаточности:

— придание вооруженным силам ненаступательной структуры;​

— предельное ограничение в их составе ударных систем;

— изменение их дислокации в расчете на выполнение строго оборонительных задач;

— снижение параметров мобилизационного развертывания Вооруженных сил;

— уменьшение объемов военного производства [31].

Попытки связать эти параметры с системой ракетно-ядерного паритета оказались неудачными. Концепция оборонной достаточности не была увязана с конкретными количественными и качественными параметрами развертывания советских СЯС [32].

В этом смысле теория «оборонной достаточности» могла бы переориентировать Советскую военную доктрину на ведение ограниченных военных компаний за счёт повышенной мобильности войск и их оснащения новым (прежде всего, высокоточным) оружием. Однако к моменту распада СССР в 1991 г. приоритет в разработке концепции революции в военном деле прочно перешел к американцам, что продемонстрировала Первая война в Персидском заливе (1990–1991). Поиск ответа на новый вызов стал уже достоянием не советской, а Российской военной стратегии.

***

Краткий экскурс в советскую военную стратегию после Второй мировой войны показывает, что для нее был характерен примерно тот же процесс, что и для американской: от редукции больших стратегических целей (победа в мировой войне) к локальным задачам (победа в ограниченной войне на отдельном ТВД). Приоритетной с конца 1960-х гг. стала разработка проблемы удержания гипотетического конфликта на доядерном уровне. Однозначно ответить положительно или отрицательно на этот вопрос советская наука не смогла. Однако проработка сценария такого конфликта подвела советскую военную мысль к идее революции в военном деле.

Алексей Фененко:
Какой будет война будущего?

Такой вывод, к которому подходили советские стратеги, означал признание технической трудности ведения большой наземной войны между СССР и США. Сам по себе обмен ядерными ударами еще невозможно капитализировать в политическую победу: необходим приход солдата-победителя на территорию противника и установление там желанного режима. Но ни СССР, ни США не обладали средствами для переброски многомиллионной армии в другое полушарие Земли и поддержания там ее действий. Выход из этого тупика не смогла найти ни советская, ни американская военная мысль. Вполне возможно, что именно эта затруднённость ведения прямой войны и была одним из решающих факторов в обеспечении долгого мира между великими державами.

В годы холодной войны американские военные стратеги писали, что в ядерную эпоху вновь возвращаются «кабинетные войны» XVIII века. Для них характерна задача не ликвидировать противника как политического субъекта, а принудить его к миру за счет ограниченной проекции силы. Советские стратеги не делали такую прямую отсылку к кампаниям XVIII века. Однако и они подходили к выводу о возможности в будущем ограниченной войны между сверхдержавами на территории третьей страны. Такой конфликт мог бы вестись без использования ЯО и завершился бы политическим компромиссом между враждующими сторонами. Возможно, весь период после 1991 г. стал временем подтягивания материально-технических средств и апробации концепции подобного конфликта.

[1] См: Кокошин А. А. Армия и политика. Советская военно-политическая и военно-стратегическая мысль. М.: Международные отношения, 1995; McGwire M. Perestroika and Soviet National Security. Washington, 1991; Trenin D. The soviet conceptions of nuclear war. Weimar, 1992. 268. Арбатов А. Г. Безопасность: российский выбор / А. Г. Арбатов. – Москва: ЭПИ центр, 1999; Kokoshin A. A. Soviet Strategic Thought, 1917–1991. Cambridge (Mass.) — L.: CSIA Studies in International Security, 1998.

[2] См.: Coffey, Thomas M. Hap: The Story of the U.S. Air Force and the Man Who Built It General Henry H. 'Hap'

Arnold. Viking Press, 1982. См. также нашу статью: Веселов В.А., Фененко А.В. Воздушная мощь в мировой политике // Международные процессы, Том 14, № 3. С. 6-27

[3] Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. 5-е изд. М.: Воениздат, 1948. С. 43–44.

[4] Ответ товарища И. В. Сталина корреспонденту «Правды» насчет атомного оружия // Военная мысль. 1951. № 10. С. 4.

[5] Таленский Н. К вопросу о характере законов военной науки // Военная мысль, 1953, № 9. - С. 31.

[6] Гриф секретности снят/ Откуда угроза // Военно-исторический журнал. 1989. № 2. С. 27 – 31.

[7] Стратегическое авиационное командование (САК, тогда еще в ВВС Армии) в составе двух воздушных армий – 8-й и 15-й.

[8] Решетников В.В., Дейнекин П.С., Андросов П.В., Жихарев А.Д. и др. Дальняя авиация: век в боевом

полёте. Книга 1. – М.: Русское авиационное общество (РУСАВИА), 2014.

[9] Ломов Н. Советская военная доктрина // Военная мысль. 1963. № 1. С. 23.

[10] Slessor, Sir John. The Great Deterrent. London: Cassell, 1957.

[11] Малиновский Р. Я. Бдительно стоять на страже мира. М.: Воениздат, 1962.

[12] Бирюзов С. Новый этап в развитии Вооруженных сил и задачи обучения и воспитания войск // Коммунист Вооруженных сил. 1964. № 4. С. 18.

[13] См.: George A., Smoke R. Deterrence in American Foreign Policy: Theory and Practice. New York: Columbia University Press, 1974. P. 55 – 79.

[14] Военный энциклопедический словарь. М.: Воениздат, 1983. С. 842.

[15] См.: Гречко А. А. Вооруженные Силы Советского государства. М.: Воениздат, 1974; Павловский И. Г. Сухопутные войска СССР. Зарождение. Развитие. Современность. М.: Воениздат, 1985; Огарков Н. В. Защита социализма: опыт истории и современность // Красная звезда. 1984. 9 мая.

[16] Павловский И. Сухопутные войска Советских Вооруженных сил // Военная мысль. 1967. № 11. С. 36–37.

[17] Штеменко С. Научно-технический прогресс и его влияние на военное дело // Коммунист Вооруженных сил. 1963. № 3. С. 25.

[18] Соколовский В., Чередниченко М. Военная стратегия и ее проблемы // Военная мысль. 1968. № 10.

[19] Иванов С.П. Советская военная доктрина и стратегия // Военная мысль. 1969. № 5. С 48.

[20] Военно-технический прогресс и Вооруженные Силы СССР. (Анализ развития вооружения, организации и способов действия.) / Под ред. генерал-лейтенанта М. М. Кирьяна. М.: Воениздат, 1982. С. 312.

[21] Кокошин А. А. Стратегическое управление. Теория, исторический опыт, сравнительный анализ, задачи для России. М.: РОССПЭН, 2003. С. 243–245.

[22] Триандафиллов В. К. Характер операций современных армий. — 3-е изд — М.:Госвоениздат, 1936.

[23] Волошин Л.И. Теория глубокой операции и тенденции ее развития // Военная мысль. 1978. № 8. С. 25.

[24] Павловский И. Сухопутные войска // Военная мысль. 1973. № 4. С. С. 30.

[25] Юрпольский И.И. Эволюция взглядов на ведение наступательных сухопутных операций // Военная мысль. 1976. № 6. С. 20 - 25.

[26] Демидков Г.И. Эволюция взглядов на ведение наступательных операций сухопутных войск // Военная мысль. 1976. № 11. С. 48 – 54.

[27] Варенников В.И. Некоторые проблемы развития успеха в наступательных операций // Военная мысль. 1979. № 8. С. 35.

[28] Мерцалов А. Н., Мерцалова Л. А. Сталинизм и война. М.: Родник, 1994.

[29] Рокоссовский К.К. Солдатский долг // Военно-исторический журнал. 1989. № 5.

[30] Совещание Политического консультативного комитета государств-участников Варшавского Договора Берлин, 28–29 мая 1987 г. М.: Политиздат, 1987. С. 7 – 10.

[31] Моисеев М. Советская военная доктрина — реализация ее оборонительной направленности // Правда. 1989. 13 марта.

[32] Одной из немногочисленных попыток такого рода была статья: Андреев В. Ф. Военно-стратегический паритет как фактор сдерживания // Военная мысль. 1989. № 2.